– Тебя волнует, что скажут люди? Ты боишься пустых слов? Ты, воин?

– Боюсь, – просто ответил басилевс-полководец. – От стрелы можно увернуться, а от слова – нет.

– Зачем мне убивать мужа? – недоумевала августа. – Роман был прекрасным мужем. Предаваться телесным утехам я могла и при нём. Он меня не ревновал, я – его. Такого мужа ещё поискать. Я правила Империей вместе с Врингой. Чувствовала себя пусть не женой, но, по крайней мере, василисой! Ты позволишь мне управлять Империей?

– Нет.

– Вот видишь. И чем мне заниматься?

– Детьми. Постой, а как Вринга позволил тебе управлять Империей?

Феофания звонко рассмеялась:

– Я случайно узнала, что это он отравил Константина. Я ему об этом не говорила, но дала понять, что догадываюсь. Он скрипел зубами, но позволил. Следил за мной, боялся, что я разболтаю.

– Так это … – Никифор стал догадываться. – Так это ты привела меня на трон?

– Да, василевс мой. Не хотелось умирать от яда такой молодой. Иосиф Вринга вполне мог. Он ревновал к власти, как к девице. Боялся её потерять. И в результате потерял.

– Роман очень вовремя умер.

– При такой жизни, что он вёл, этого следовало ожидать. Нет, убивать Романа мне не было смысла. Я просто, на всякий случай подготовила ему замену. Если бы он прожил ещё лет тридцать, ничего страшного бы не произошло. Любовниками мы бы и так с тобой были. В своих походах ты бы знал, что в Городе тебя ждёт одна прелестная женщина.

– Ждёт ли?

– По крайней мере, была бы рада тебе и не отказала бы в небольшом удовольствии.

– Как и другим.

– Ой, не ревнуй. Можно подумать, ты в походе ведёшь монашескую жизнь!

– Так и есть.

– Ну, это твоё дело.

– Моё. Но Роман всё же умер и умер молодым. Людям рот не заткнёшь. Или скажешь, что это тоже Вринга?

Феофания опять пожала плечами.

– Не знаю, вряд ли, – сказала она, – в последнее время у Романа с мужской силой было не всё в порядке. Ему порошок какой-то привозили из Египта. Он его смешивал с вином и пил. Может быть от него.

– Почему ты так думаешь, Феофания? Он же сумел сделать тебе дочку.

– Потому, что этого порошка ему требовалось всё больше и больше.

– Откуда ты знаешь?

– Роман мне был мужем, Никифор. Он со мной делился.

– Да?

– Да. И это не его дочь. Я была тогда только с одним мужчиной. С тобой, василевс. И с другими я не спала.

– Анна моя дочь? – растерянно спросил Никифор.

Феофания улыбнулась мужской глупости:

– Твоя.

– Ты уверена?

– О, Господи! – возвела она руки к верху, а потом засмеялась и обняла Никифора, он не сопротивлялся.

– Конечно, уверена.

Потом, через двадцать пять лет, провожая свою дочь на север в жёны Владимиру, архонту Руси, Феофания вспомнила почему-то именно этот день и растерянное лицо Никифора.

– Но она рыжая.

– А у тебя в роду никого рыжих не было? – Феофания нежно улыбалась Никифору. – Цимисхий, например. В кого он такой рыжий?

– Мать у него рыжая.

– А мать у него кто? Не твоя сестра?

– А … Какая разница, – сдался император. – Всё равно мне, по воле Господа, обо всех троих заботится. Но лучше тебе всё-таки удалится из Палатия во дворец во Влахернах, под покровительство Божьей Матери. Это не далеко.

– От детей? Ты только что посоветовал мне ими заниматься.

– Временно. Пока ко мне не привыкнут.

– Не привыкнут?! Ты василевс или кто? Никуда я не пойду. Уходи ты, Никифор! – прокричала она в лицо василевсу.

Перед ним стояла разгневанная спартанская царица, и он предпочёл за благо удалиться из покоев василисы.

Прошло несколько дней. Василису всё-таки уговорили временно переселиться во Влахерны, где она каждый день молилась Пресвятой Богородицы, прося заступничество.

Сразу же по наступлению Нового Года, второго сентября патриарх Полиевкт попросил Никифора Фоку явиться к нему.

– Сын мой, – обратился патриарх к василевсу, – устремления твои вести богоугодный образ жизни, конечно, похвальны, но простой народ их не понимает. Ты поклялся заботиться о юных василевсах, но почему ты не приемлешь их мать? Почему ты на ней не женишься?

– После гибели сына и смерти жены, владыка, я тяготею мирской жизни и посчитал, что за грехи мои более уместно вести монашеский образ жизни.

– Да, это так. Но глас народа – глас Божий. Женись, сын мой. Дай народу то, что он хочет. Потом, когда народ успокоится, можешь жить, как хочешь. Можешь жить с Феофанией как брат с сестрой.

– Хорошо. Но василиса Феофания вряд ли будет придерживаться монашеского образа жизни.

– Грехи василисы Феофании, это грехи василисы Феофании. Она грешит, она и отвечает. Лишь бы ты был твёрд в своих намерениях.

Двадцатого сентября Никифор Фока и Феофания были обвенчаны в храме Святой Софии лично патриархом Полиевктом.

Феофания была счастлива. Она в полной мере почувствовала себя василисой, женой и женщиной: вместе с мужем стояла на богослужениях, вместе принимали иностранных послов, вместе сидели на пирах, вместе засыпали и вместе вставали.

И вот однажды, через несколько месяцев всё кончилось.

Никифор Фока встал с ложа чужой, мрачный, тяжёлым взглядом посмотрел на жену и объявил:

– Всё. Больше вместе не спим.

– Сон плохой приснился? – Феофания была удивлена безмерно. – Что случилось?

– Ничего не случилось. И почему сон сразу плохой? Может быть хороший …

Никифор помолчал, а потом продолжил:

– После гибели сына и смерти жены я вёл почти жизнь монаха. И никогда не скрывал, что хочу окончить свои дни в монастыре. И ученик моего преподобного дяди Михаила, преподобный Афанасий укрепил меня в этой мысли. Афанасий сейчас инок на Афоне.

– Да, ты утром и вечером молишься о сыне, но никогда о жене.

– Сын важнее. Я зарок себе такой дал. У тебя два сына, а у меня ни одного.

– У тебя дочь есть.

– Что мне до дочери? Дочь кончит свои дни в монастыре, хочет она того или нет, а я сам, моя душа, после смерти Варды стремится в монастырь. Но я воин, полководец. И полководец по воле Господа не такой уж и плохой. Империя окружена врагами. Отечество нуждается во мне не как в монахе, а как в полководце, а это требует длительных отлучек из Города. И потом, мы с тобой люди разные. Ты любишь веселье, погулять на пирах, я же больше всего люблю уединение.

– И прекрасно! Мы можем уединяться времени от времени.

– Нет. Я не могу заниматься государственными делами, воевать и всё время думать о тебе. Мысли о тебе будут сильно мешать управлять делами и войсками.

– Значить, я тебе не безразлична?

– Не безразлична. Но ты не будешь хранить мне верность.

– Откуда ты знаешь? Может быть, буду.

– Вот видишь, ты сама сомневаешься. А я не сомневаюсь – не будешь. А сидеть рядом с тобой и держать тебя за руку мне не позволяют государственные интересы.

– Почему? Юстиниан Великий сидел же рядом со своей Феодорой.

– Ах, вот ты о чём. Ты хочешь быть второй Феодорой.

– Не совсем. Я хочу быть первой Феофанией.

– Я не Юстиниан Великий. А Юстиниан не был полководцем, поэтому и враги и подходили к стенам Города. В походе ты вряд ли мне чем поможешь. Мне проще порвать с тобой. Относится к тебе как к сестре и сосредоточится на делах государства. На людях мы будем вместе, и ты можешь приходить ко мне. Но я никогда не буду на твоей половине.

– Глупец, – пожала плечами Феофания. – Но почему именно сегодня? А не вчера или завтра?

– Я вчера получил письмо от преподобного Афанасия.

– Того, что с Афона? Только при чём здесь он?

– В письме он упрекает меня, что я обещал стать монахом, а стал императором.

– Какая неприятность, – с сарказмом заметила Феофания, начиная злиться, меж тем как Никифор был смирен и холоден.

– А ты знаешь, что однажды твой Афанасий притворялся неграмотным и назвался другим именем.

– Конечно, – пожал плечами Никифор, – он же от меня скрывался.

– А ты его разве убить хотел? Ты просто хотел с ним пообщаться. Вот тогда и надо было ему уговорить тебя стать монахом, а не трусливо прятаться. А ложь разве не грех?