- Пусть они моют свою жизнь в разбитом корыте, раз чуждаются заодно с нами тянуть пустой невод, мы же будем вечно содержать блеск нашего пожелания, - говорили партийцы, стоящие над всем отсталым трудом.
Меж тем буря всё сильнее волновала дно уснувшего моря; холодное море можно любить только с высоты берега, откуда всегда видны гребни не устающих волн. Погружённые мыслями в глубокое дно люди, были лишены возможности иметь влияния на искалеченный мир, они перестали ощущать судьбу родины. Никчемные же, в чьих искалеченных руках бил бубен уставшего ритма не имели внутреннего усилия для отпора чужих племён в текущих состязаниях. Возгордившиеся "жеребцы", опустошили души ослабших мужчин. И женщины тоже стали чувствовать себя плохо, когда искалеченные правители безмерно оскорбляли их мужей. Долго унижаемые люди устают безмолвно смотреть в постоянную глупость. А партийцы окончательно испортили наследие крепкой бывальщины, они стали продавать богатым племенам юных женщин с танцующей походкой. Произошло то, что сами уготовили своим шагам отцы проданных дочерей, терпевшие трусливые повадки секретарей. Не ожидавшие законченного предательства родители, - приуныли, а сами бесконечно калечили песню своей жизни, умели только кричать, что любят своих незаменимых детей для последующего их счастья.
Но зачем кричать то, что давно устроено самой природой мира. Если испортившаяся власть равнодушна к победившему поколению, она будет лукава и к их детям.
Прошли одинаковые пятилетки, которые мало запомнились Леониду Алексеевичу, они содержали ограниченность возможности, были однообразно сложены из награждений медалями и выговоров за воодушевление неутверждённых устремлений. Нагромождались беспрерывно скучными годами в однообразном пространстве.
И тут слабеющие правители, которые ежегодно добавляли себе вольности, задумали одно важное дельце, чтобы побороть народное уныние и несогласие, которое держали в страхе. И чтобы отвлечь людей от чрезмерной любви к чужим народам, решила раздать каждому в имение кусочек их родной земли для личного ухода за своим счастьем.
Леонида Алексеевича Строевого срочно вызвали на новую работу. Он сидел на пенсии, и был довольный строем, который позволял льготным деятелям жить нахально даже без личной собственности. Его назначили главным дачным садоводом и огородником области. Поселили в массивном здании Дома профсоюзов, построенном после войны пленными европейскими захватчиками, - как здание для обкома партии. Строевой поместился в бывший кабинет первого секретаря, и сразу почувствовал себя ответственным за беспрерывное удовлетворение обыкновенной участи областного народа. Имел бухгалтера, секретаршу, личного водителя, землемера, и самое главное кабинет в который сам прежде заходил по записи и всегда только со страхом. Теперь он чувствовал под собой сразу все наделы, состоящие из десятков тысяч дачных участков в шесть соток разбросанных по всей области. Себе он выделил три надела, рядом со ставком, возле лесочка на просторной поляне у села Малое. Требовал, чтобы в Дом профсоюзов, на приём приходили только по записи, и приходил в ярость, когда ему возражали малосведущие в земледелии представители садовых товариществ.
Он ещё сверху получил поручение иметь выгоду от последнего переустройства указательной системы. В своём управлений утвердил кооператив, который согласно уставу, должен строить деревянные домики в сорок девять разрешённых квадратов общего пола. Для этого использовал смелую предприимчивость своего должностного инженера, подписал командировку работнику ехать в Сибирь большой России, и чтобы регулярно отправлял оттуда эшелоны с круглым лесом; каждому кто будет снаряжать брёвнами вагоны, обещать дачу на тёплых водах Дуная, Днестра, и Чёрного моря.
Как только пришли первые вагоны на пилораме станций Аккаржа, случились неожиданные события, внезапный конец ударил по бесконечным рельсам; в виски постоянного сознания загремела растерянность. Такое потрясение он уже испытал однажды в, первые дни большой войны.
Было принято срочное решение отказаться: от Тихого океана, от Сибири, от Урала, Кубани, от нефти, газа, леса, разобрать железнодорожные ветки, ужаться и застыть в необыкновенно тесных границах в самой середине европейского континента.
Сама область ни несла изменений, даже появилась надежда, что она расширится за счёт Приднестровья. Но потомки тех, кто строил Дом профсоюзов, предупредили Леонида Алексеевича, что бы, ни строил ошибочные представления о наступившем переустройстве самого выдающегося континента; прекратил ставить деревянные домики из сгораемого материала. Теперь дачные дома будут стоять в два акра основания, и все из кирпича, газобетона и спрессованного за миллион лет ракушечного камня.
Главного садовода области охватило небывалое смятение, он всегда умел подчиняться и исполнять все указания, теперь же не знал какому решению подчиниться, хотел угадать нужный исход, который надумает ставить стоящая над ним скрытая сила, и обязательно примкнуть к этой силе.
Со стола на него смотрела военная фотография белобрысого стриженого солдата, с упрямым взглядом прижимающего двумя целыми руками автомат Шпагина, с круглым магазином.
...На большой лесной поляне: орудия, лошади, машины, люди. Со скрипучего неба падают бомбы: рвут землю, валят деревья, корёжат железо, убивают людей и животных. Горит земля, пылает: металл, деревья, люди. Горит жизнь, все куда-то бегут, и Лёнька тоже бежит, люди лишились рассудка, орудийные лошади взбесились, ржут, ищут укрытия в лесу, вся дымная поляна кажется перерытой, блиндажи превращаются в удобные могилы, полк из четырёхсот человек, на глазах перестаёт существовать. Вслед раненой лошади, в лес убегает офицер с прыгающей полевой сумкою на боку, Лёня их обоих догоняет, ещё взрыв рядом: падает лошадь с оторванной упряжью, падает офицер, падают деревья, и падает он, поражённый обезумевшим сотрясением мозгов, кругом только смерть и окончание всех бед. Контуженый человек вползает в живот разодранной лошади; весь мокрый в крови, и автомат весь в красной жиже. Нет памяти, нет чувств, нет брезгливости от льющейся зелёной мочажины из желудка лошади и, оторванной головы человека с уцелевшей сумкой на безголовом теле, которое ещё шевелит живые конечности.
