С Зиной бабушка была в жуткой ссоре. Я прекрасно помнила из детства: мы выходили из квартиры, Зина приоткрывала дверь и улыбалась мне – бабушка же поворачивала ключ с каменным лицом. Даже пальцы её в перстнях каменели. Но Зина не обижалась и с удивительной методичностью открывала и открывала дверь − и при нашем уходе, и когда возвращались. Не могу сказать, что я испытывала стыд за бабушку, но неловкость чувствовала. И за то, что бабушка не отвечает, и за то, что Зина пресмыкается. Я её по имени-отчеству только в глаза называла, а так – Зина и Зина. А она старше меня была на шестьдесят лет! Зина перед не замечающей её бабушкой постоянно унижалась, а ко мне ластилась. Но я была ребёнком, лесть я принимала за искреннюю симпатию, а лицемерие за доброжелательность. Я радовалась Зине и оправдывала её на уровне детском, интуитивном, что она такой, вот, бесконфликтный человек, приветливый, не держащий зла. В последний год моего летнего отдыха, то есть перед школой, я с Зинаидой Алексеевной общалась, и не раз. Дело в том, что бабушка иногда уходила из квартиры в лабораторию. Иногда бабушка брала меня с собой, а иногда нет. Я не представляла никаких забот, сидела − листала книжки про русалок. Я научилась ставить диск и смотреть мультики, все про русалок и все разные. Когда бабушка уходила, в дверь звонила Зинаида Алексеевна и я её отмыкала. То есть, они не здоровались, но бабушка одобряла Зинины приходы в её отсутствие. Зина не сюсюкала, болтала со мной как с ровней, а после я бабушке всё рассказывала: что Зина говорила, где была − Зина всё время ходила по нашей квартире, даже рыскала, но всё время заявляла, что не может пережить, что малыш (это я – «малыш») дома один. Бабушка, когда я ей рассказывала про Зинин визит, недобро улыбалась и почему-то злорадствовала: «Пусть погуляет!», такое складывалось впечатление, что бабушка играет с Зиной.
В день смерти бабушки я поняла, что Зина злая. Она позвонила маме и кричала на неё, вроде как обвиняла, что бабушку «скорая» забрала, а мы далеко. Так никто ж и предположить не мог, что бабушка умрёт, не дожив чуть-чуть до своего семидесятилетия, ничто не предвещало, она жаловалась только на давление. Мы передали Зине наши ключи на похоронах бабушки. Когда в квартире прорывало трубу, Зина сразу сообщала, мама благодарила, но тоже не любила Зину, ей очень не понравился её тон на поминках и то, что Зина всё расхваливала себя, что она нашла бабушку и все должны быть благодарны ей. Намного позже мама рассказала позорную Зинину предысторию.
Зина работала с бабушкой на заводе. Но в разных лабораториях. Потом Зина ушла на пенсию и стала играть в доме культуры в театральном кружке. Бабушка отдала ей машинку, фамильную старую ножную «Зингер» – для декораций, ну и если костюм какой зашить. Я спросила: «Мама! А почему машинка фамильная? И почему бабушка отдала, раз фамильная?» Но мама ответила, что так папа рассказывал, она просто повторяет. А отдала – решила помочь любительскому театру. Бабушка-то всё равно не шила и не знала, что невестка её окажется портной, даже предположить не могла. В этой винтажной машинке бабушка прятала драгоценности, но, когда отдавала, забыла об этом. Зина нам после бабушкиной смерти клялась, что машинку даже не заносила к себе домой, пришла с грузчиками из дома культуры, чтобы оттащить машинку в комнату кружка, и весь подъезд это может подтвердить. Бабушка же написала заявление в милицию и привлекла ещё юриста для выяснения.
Никакие камни мы с мамой так и не нашли, разбирая бабушкины вещи. Мама не знала, что и подумать: папа в бытность его с мамой уверял, что драгоценности – фантазии бабушки, но и Зина своими отрицаловками и несознанками вызывала у мамы подозрение. Мы приехали спустя сутки после смерти бабушки, и многое из квартиры пропало. Например, все хрустальные баночки на трюмо и многие безделушки с трюмо и из серванта. Я обожала сидеть перед зеркалами, перебирая бабушкины драгоценности и помады. Я сразу, как вбежала в квартиру, так закричала:
− Мама! Куда пропала стрекоза и другие изумруды?
Я с незамутнённой детской наивностью спросила о безделушках Зину. Зина считала, что с трюмо могли украсть люди из жека, когда искали бабушкин паспорт и полис.
−Просто бабушка что-то навыдумывала себе, – горячо уверяла Зина нас с мамой. −А если и были драгоценности, то их кто угодно мог стащить.
− А халцедон? – настаивала я. По детству помнила этот камень.
− Какой халцет…? – Зина удивлялась очень натурально, казалось, что она ничего не знает, хотя она же была тоже специалист по рудам, должна была всё это знать
− Халцедон хризопраз. И аметист. Полудрагоценный камень, но очень удачный экземпляр, – оттарабанила я: с бабушкой выучила многие названия, тогда все помнила, сейчас многие забыла. − Такой зеленоватый, с прожилками, всегда стоял в серванте?
Зина пожимала плечами сокрушённо и непонимающе. Она косила под дурочку.
Но чем больше проходило времени с похорон, тем чаще мы созванивались с Зиной, иногда она заезжала к нам в гости. Нельзя сказать, что мы забыли весь негатив, но мы были зависимы от Зины, она следила за квартирой, она сообщала нам новости дома. Мама и я решили, что в тот трагический день среди суеты могло случиться всё что угодно и не стоит зацикливаться на вещах, пусть и камнях…
В общем квартиру было решено сдавать. И это оказалось подспорьем, очень выручало. Всё-таки деньги. Хоть и небольшие. Это ж не Москва, а Подмосква. Вот все говорят, что пловцам не надо денег на экипировку, что это дешёвый вид. Что там, говорят, очки, шлёпки и купальник. Но это не так. Очки дорогие, но терпимо. Гидрик для сорев – жутко дорогой, гидриков нужно по три в год, они быстро изнашиваются и, когда старые, мало помогают. Аренда дорожки! Мы в складчину арендовали дорожку на весь учебный год в олимпийском бассейне – это кроме нашего бассейна.
Когда квартиру сдаёшь, всё пропадает, пропала почти вся мебель и даже хрустальные плафоны со старомодных люстр − люди мстят тебе за то, что платят деньги. В гостиницах не мстят, а если квартиру сдаёшь – завидуют и мстят. Но появилась и новая мебель. Постепенно квартира превратилась в убитую. Председатель жэка умер, упал приблизительно как бабушка. Он полез что-то проверять на потолке у себя в ванной, встал на табурет и − тоже спазм.
Осенью мама договорилась с мастерами, чтобы они сделали ремонт. А они оказались мошенниками – ремонт не делали, просто жили и в ус не дули, но натаскали кое-какой мебели. Когда был в Москве карантин, мы с мамой их выгнали. И в последний день, до того как закрыли границы с Москвой, мы успели поменять замки, вручить их новому председателю, именно он когда-то чинил бабушке батареи и болтал про «атмосфер».
Заказов в карантин у мамы резко поубавилось: выпускные отменялись, не стало никакого ажиотажа. Пропала спешка, не стало ночного жужжания оверлока, рядов немытых чашек из-под кофе и забитых ночными окурками пепельниц. Мысли потенциальных клиентов из «какое у меня будет платье» переместились в плоскость «а не заражусь ли я, если приеду к портнихе». Мама строчила под настроение маски за копейки, я их кроила, и мы остались с мамой на бобах. То есть реально где-то неделю вместо каш ели горох и фасоль − отваривали. Гречку-то и рис в магазине разобрали под чистую. Мы с Сеней после бассейна переходим дорогу и идём в магазины. Сеня берёт себе булку или багет, а я что-нибудь попить кисло-сладкое. И вдруг мы заходим, а ряды продуктов поредели, кое-где пустынно. Но булки и попить – всё на месте, ну может не такие вкусные булки и напитки не совсем те, которые я люблю. Но главное – было. Сеня ржёт, а я говорю ему:
− Вот ты угораешь, мама мне ещё неделю назад сказала гречу большой пакет-три кило взять, а я всё забывала, хотя память у меня хорошая.
Перед локдауном было необычно, даже смешно – вся улица запружена людьми, все ходят по магазинам как на охоту. И у всех озверелые лица. К маскам тогда ещё не привыкли, все шли ещё с лицами.
Когда девятого июня открыли Москву и отменили цифровые пропуска, снова встал вопрос, как быть с квартирой. Она реально стояла убитая, одна розетка работала, да и та сильно грелась. Мама не хотела больше никого нанимать, боялась снова обмана, а из нашего общежития принципиально никого не хотела просить, да и все были заняты. Кто из соседей реально работал, а не проводил время у подъездов с пивасом и в общении, все были достаточно обеспеченные, все подрабатывали ремонтами, а летом даже последние алкоголики пропадали из двора – строители всегда всем нужны. Наши строители в карантин стали чаще заказывать пиццы. Ночью как не глянешь в окно – всегда машина от пиццерии какой-нибудь стоит, маленькая жёлтенькая или беленькая «ока», или разукрашенная под корову, и сразу так пиццы охота… И такая горечь снова подступит. Пицца − священный продукт в нашем бассейне. Все, кто выполняет кмса и мастера, заказывают пиццы и угощают других… А я так и не угостила…
