Доносы как анонимные, так и открытые – привычное явление для всех граждан города. Пожалуй, в конечном итоге, не играло никакой роли кто это сделает, родной отец или случайный свидетель, итог будет один – человек искупит свою вину перед обществом, растворившись на фабрике, в прямом смысле этого слова. Но, когда я ощутил на себе эту непреодолимую, разрушительную силу отцовского равнодушия, отнявшую драгоценные часы на спасение и побег, когда лежал на полу и смотрел ему в глаза, то сразу понял, насколько это больно, не обидно даже, а именно больно, где-то в груди и дальше, глубоко внутри меня. Боль была невыносимой, не смотря на то, что ждал я ее, наверное всю свою жизнь.
Играя пальцами по столу, в важной осанке он одновременно разглаживал свою небольшую поседевшую бородку на узком и скулистом лице. Смотрел он на меня почти не моргая, холодным стеклянным взглядом. Через несколько мгновений в его глазах что-то прояснилось, и он, отойдя от коматозного состояния, тут же стыдливо отвел взгляд, ощутив наверное, как пристально я наблюдаю за ним.
После того, как нас с Джуди уложили вниз лицом, почти сразу же в квартиру молча зашли два сотрудника фабрики, одетые в почетную форму работников центрального департамента наказаний. В их глазах проглядывались лишь приказы и чьи-то четкие инструкции. Они принесли с собой два черных ящика, похожих на деревянные. Такие массивные и в некоторых местах слегка поломанные от износа и даже расцарапанные кем-то. Ничего подобного я никогда не видел в своей жизни и мог лишь догадываться, для чего они могут быть использованы. По бокам у них были прикреплены длинные истрепанные ленты, которыми нам с Джуди в последствии обвязали руки и ноги, сперва одев ящики на головы через специальное отверстие снизу. Сначала я не понял, для чего нужен был этот странный ритуал, но надеялся что скоро мне будет ясно. Как только я оказался практически в полной темноте, упираясь носом в стенку этого скверного ящика, то сразу же постарался прислушаться к окружению, сосредоточившись на всех приглушенных звуках. Я хотел иметь хотя бы какое-то представление о том, что происходит сейчас с Джуди.
Не могу сказать, был ли я готов, к тому, что нас арестуют или произойдет что по-хуже, но Джуди меня снова удивила. Я не услышал от нее ни единого слова и не заметил никакого сопротивления в то время, пока мы были в квартире, пока нас скручивали и обвязывали лентой, погружая в темноту этого странного скафандра. Она сохраняла невозмутимость и покорное спокойствие. Опять, как тогда на складе, впала в какое-то полуживое состояние. Глубоко дыша, не произносила ни слова, лишь смотря по сторонам и оценивая все вокруг. После я уже слышал только ее глубокое дыхание. Для меня было загадкой, что с ней происходит, но я надеялся, что она в этот момент придумывает какой-то план, решает, как помочь нам обоим. Конечно, сейчас это было бы не применением какой-то грубой силы, а скорее чудом, маловероятным, но ничего другого нас бы уже не спасло.
Несмотря на предательство обезумевшего отца, связанные руки, даже на черные ящики, одетые на голову как приговор, я все еще продолжал чувствовать, что Джуди была рядом со мной и это, необъяснимо как, но вселяло в меня утешение. Если бы меня спросили когда-нибудь – «Послушай Дэвид, повстречав ангела, отдал бы ты свою жизнь ради вечности рядом с ним?» я бы не задумываясь ответил «отдал бы и за несколько мгновений». Наверное, именно так я ощущал то, что сегодня произошло со мной. Так я осознавал, что всему приходит конец.
Квартира отца, из которой нас выносили связанными и ослепленными, находилась в небольшом жилом массиве, расположенном недалеко от промышленной зоны, начинающейся сразу после моста на территорию фабрики. Даже сквозь черный ящик на голове я почувствовал знакомый с детства, сладковатый запах промышленного пара, доносившийся до сюда.
Меня несли двое из четырех пентаморфов, тех что ворвались в квартиру и произвели наш скоропостижный арест. Они были чем-то похожи на Джуди, наверное, своей особо выраженной привлекательностью и статью, присущей далеко не всем, как сказала бы Джуди, «сестрам», обычным служительницам правопорядка. Каким-то живым и уверенным взглядом, идеальной фигурой и одеждой, цветом кожи, они напоминали всем, кто мог взглянуть на них, о величии и красоте самой Богини. Но я испытал на себе холод, исходящий от их искусственных сердец. Его не было у Джуди с самой первой секунды нашей встречи. Это то же самое, что чувствовать прохладу металла, даже не дотрагиваясь до него или замечать чью-то глубокую печаль, не видя слез на лице. То самое чувство, присущее лишь людям, говорило мне о том, что она другая.
После, я услышал щелчки, напоминающие звук открывающихся дверей машины, на подобие той, которая была у нас с Дагом, той в которой мы сегодня везли Джуди и еще трех роботов. Я понял, что сейчас поеду именно там, в кузове черного фабричного катафалка, куда сам утром складывал пентаморфов, как муравей, торопясь доставить груз на фабрику и отправиться обратно за новым.
Ловко закинув меня и Джуди, кажется, попутно сломав мне одно ребро, пентаморфы громко хлопнули дверью. После я слышал лишь их удаляющиеся шаги. Машина тронулась с места и мы медленно отправились куда-то, судя по всему в департамент, для допроса и скорой утилизации на фабрике.
Мое тело ужасно ныло. Я ощущал, как оно отекло от обессиливающей усталости и сильной кровопотери. Дышать было крайне трудно из-за этого проклятого ящика на голове, да и сломанное ребро, как мне казалось, упиралось в легкое после каждого вздоха. Я попытался спросить Джуди, в каком она сейчас состоянии и что нам делать дальше, но не получил никакого ответа. Может быть от того, что она не могла услышать меня из-за ящика, приглушающего мой и без того обессиленный голос. Тем не менее, я все же мог различать звуки от колес катафалка, переплетающиеся с голосами вечернего города. Мне казалось, Джуди все так же глубоко дышит рядом со мной, но не может ничего произнести. Мне было ужасно жаль осознавать, что не смогу увидеть ее больше, узнать, кто она на самом деле и возможно помочь ей в чем -то. Что бы ей от меня ни было нужно. Все, что я чувствовал сейчас, это боль и мрак, кажется преследовавший меня сегодня с самого начала нашего с ней знакомства.
– Говорят, после третей волны, таких как этот уже не останется – услышал я чей-то приглушенный мужской голос, откуда-то из салона везущей нас машины. Говорил явно какой-то старик, сидевший со стороны водителя. Его низкий голос не был бодрым, скорее уставшим и сиплым, как будто давно прокуренным.
– Надеюсь это правда Джереми, надеюсь ты прав. Дала бы Богиня, чтобы так оно и было! Может нас с тобой перевели бы тогда на работу почище? Как думаешь? – отвечал кто-то, задумчиво со стороны пассажирского кресла. Этот голос был чуть живее, но все такой же престарелый и седой как и предыдущий.
– Хах, это куда же? – сипло спросил первый.
– Да хотя бы в башню святой Шарлотты, говорят там сейчас набирают персонал – воодушевленно замечал старик.
– Да забудь ты об этом. При нашей жизни это светлое царство никогда не наступит. Может быть, нашим детям и внукам повезет больше.
– Ох Джереми, ты прав. Храм великой Богини не построят за наш век. Как кстати Долорес? Помню ее такой милой и маленькой девочкой, с темными глазками и вечно испачканными ручонками.
– Уже заканчивает школу. Ужасно важная стала, все знает. Все на свете, про что ни спросишь. Правда, лицо покосилось недавно, после очередной болезни, то ли бабкины гены всплывать начали. Твой то как? – охриплым голосом поинтересовался старик.
– Да говорить нечего, слава Богине. Уже четвертого с женой ждет. Только и успеваю им формуляры оформлять через своих знакомых в департаменте. Чтобы имена дали поприличнее – задумчиво отвечал другой.
– Да уж…дети, а что делать, ведь мы работаем, а они…, вон как этот сын чтеца, даже не задумываются, как нам порой тяжело – я услышал откровенную неприязнь ко мне в его голосе, словно к отбросу.
