Видимость дороги была не дальше 10 метров, но холодно не было, и шаг бодрил. «Нефтянка» исходила паром, в ее русле стоял плотный вонючий туман, встречного народа были единицы, все они спали в выходной или же были на торжествах, а может, как сосед, уже загружались. Народ толкался у «штучного», скидывался, покупал, потом считал сдачу. Видимый на базаре люд был активный и возбужденный, наверное, кто-то тосты говорил, а кто-то, верно, по традиции пил молча.
Фойе Дворца культуры уже было похоже на большую лужу. Снег до конца на крыльце не сбивался и таял уже в помещении. Все стены были завешаны рисунками на тему праздника, они были нежными и честными. Я поднялся на второй этаж в раздевалку, но там творился полный бедлам, не было даже квадратного сантиметра свободной территории. Дети раздевались, одевались, при этом кричали и делали все назло своим, здесь же толкающимся, родителям. Вход в зал был закрыт, на двери висела бумажка «Уборка». Я примостился на подоконнике в коридоре, очень скоро появился Николай Максимович, кто-то сказал ему, что я пришел. Тут я и показал ему руку, говорить ничего не пришлось. Он повел меня куда-то в комнату за сценой, комната была проходной, и по лапам там точно не постучишь, можно было только переодеться. Он меня оставил и исчез. За кулисами шла неугомонная беготня, все готовились показать себя, в комнату кто-то беспрерывно заглядывал, и я уже перестал реагировать на противный скрип двери, потому тренер появился как-то неожиданно. В руке он держал свернутую в трубку газету, развернул ее, и я увидел колбу хлорэтила, но он, как факир, сразу закатал ее назад и потянул меня за собой. Следующее наше пристанище было уже ниже сцены, и там было поспокойней, как сказал Николай Максимович:
– Если только жонглеры заглянут.
Он не сообщил, где так ловко разжился ампулой, затянул мне простым бинтом опухший сустав, сказал, что переодеваться надо будет не раньше, чем через час, и ушел. Я тоже решил не сидеть и не гонять гаммы в голове, а пошел осмотреться. За стеной валялся наш ринг, разложенный в тревожном порядке, а около него толкались несколько «нашенских» и молодежь, готовая на оперативную установку ринга на сцене. Между штор было видно зал, уже на две трети заполненный, он ровно гудел. Вокруг меня сновали танцоры, акробаты, чтецы и всякие разные люди. Самая большая толчея была на втором этаже, где находился буфет. Очередь за пирожными и «Буратино» торчала аж в коридор. Люди с улицы были голодны и ели все, что съедалось. А я тут вдруг узнал, где мой тренер так быстро выхватил дефицитный препарат. Он от меня, конечно же, побежал искать врача, чтобы ей что-то наврать и получить искомое. Врачом была все та же красивая, смущающаяся барышня, и ее в это время охмуряли «нашенские» у гардероба. И один из охмуряющих держал ее чемодан с красным крестом и нес его до места назначения. Тут его Николай Максимович и встретил. Тот в двух словах все понял и, не нуждаясь в подробностях, тут же распотрошил ящик, благо, коробка с препаратом была вскрыта, видимо она уже кого-то потчевала этой заморозкой. По всем закоулкам здания звучала песня «День Победы». Я вышел на улицу, метель издыхала в свете фонарей. Ветер стихал, и оставшийся снег уже ровно падал на землю. Народ спешил к началу праздничного концерта. Чувствовалось, что, несмотря на погоду, у людей приподнятое настроение. Я поскользнулся пару раз на широком крыльце и вернулся внутрь. Все равно было весьма прохладно. Мне мой оппонент нигде не встретился, да и как я мог его узнать, если не видел никогда? Музыку чуть приглушили, и зазвонил звонок, приглашая на концерт, посвященный Дню Победы. Фойе и лестницы опустели, и я двинулся вниз, за сцену. Там народ сейчас притих, ожидаючи.
В отведенном мне углу сидели двое, в блестящих, как у русалок, костюмах, с зелеными пышными воротниками и накрашенными серебряным глазами. Это и были жонглеры. Они приветливо поздоровались и пожелали мне победы. Им, наверное, тоже надо было разминаться, и они, собрав в охапку булавы, кольца и мячики, вежливо откланялись. Оставшись в одиночестве, я принялся переодеваться. Потом вернулись жонглеры со своими принадлежностями, все свалили в угол и стали тоже переодеваться. Все это у них произошло по-быстрому, и из сказочных созданий в блестящей коже они превратились в обычных ребят. Им только осталось помыть лица, что они, наверное, и побежали делать. Их выступление закончилось, и они упорхнули отмечать праздник, по традиции, за столом.
В дверь протиснулся, толкая впереди себя черный платяной мешок, Николай Максимович. Он стал сразу его выгружать, пытаясь быть запоздалым добрым Дедушкой Морозом. Вытащил оттуда пару первоклассных кожаных лап и совершенно новую пару черных-пречерных перчаток с очень белыми широкими шнурками. Еще была новенькая белая майка. Она плохо подходила к красным трусам, но на груди красовалась эмблема ДСО «Трудовик». Кто-то, видимо, настоял, так как Николай Максимович без особого азарта предложил ее примерить. На столик он выложил ту самую стеклянную ампулу и еще не распакованный моток эластичного бинта, бывшего тоже в приличном дефиците. Я был одет, но бинтоваться было еще рано. Тренер предложил мне самому подвигаться и убежал отслеживать, когда закроют занавес для установки ринга. Если кто-то думает, что бой с тенью – это имитация боя с воображаемым противником, то мне всегда казалось, что это бой с воображаемым самим собой. Ты представляешь, что вот это и это у тебя получается, и стараешься убедительно для себя же это исполнить. Это упражнение хорошо греет и координирует. Я уже прилично пропотел, когда вновь заскочил тренер и сообщил, что шторы уже закрывают, и пока всех смешит юморист, будут ставить ринг. А областное начальство здесь, несмотря на нелетную погоду. Видимо, заранее приехали. Сейчас поступит команда, и люди начнут монтировать ринг, притом без грохота и матов.
Я сел на стул, Николай Максимович сломал ампулу с заморозкой и начал мне пенить шишку на левой руке. Она приобрела уже хороший размер и синюшно-красный оттенок. Содержимое ампулы пенилось на моей руке и не то чтобы принесло облегчение, но пришло реальное чувство онемения. Сейчас было важно правильно перебинтовать эту руку, чтобы она достаточно плотно легла в перчатку. Но мой тренер все это умел и проделал быстро и качественно. Перчатки надеты. Тренер надел лапы и поиграл со мной. Несмотря на свой малый рост, он на всех уровнях делал это отлично, и я никак не мог поймать его глаз. Ситуация складывалась следующим образом: согласно полуофициальной статистике, к финалу больше 70% боксеров приходят с травмами, и если у взрослых существовали всякие допущения, то у юношей снятие за невозможностью продолжения боя было обыденным событием. Если врач увидит во время боя какие-то болезненные проявления, то бой остановят, руку размотают, и тогда точно снимут, и не только из-за травмы, там мог быть и не ушиб, а трещина, или вообще перелом. Она снимет, и это будет справедливо. Я ведь не знал тогда, что Николай Максимович подослал «нашенского» к доктору. Того самого, что нес ящик. Он все равно был в курсе, и вроде бы из «нашенских» притерся к ней ближе всех. Нужно было ее мнение по поводу травмы и снятия с соревнований, потому что иногда это выглядело очень субъективно. Она ему ответила, что для нее важнее всего здоровье этих юношей, и это тоже было справедливо. И когда нас уже вызвали на ринг, он меня подтолкнул к двери, я пошел. Видимо, он действительно был сильно взволнован, так как совершал серьезный проступок. В его обязанности входило сообщить о травме, а не маскировать ее. Но он выбрал то, чего хотел я, и, забыв меня потереть, ушел, а это было совсем на него не похоже.
Сцена была залита ярким светом, ринг стоял в своей обычной геометрии, мой угол был красным, ближе к залу, который из темноты смотрел сотнями глаз в ожидании чего-то интересного. За судейским столом все были в сборе, врач сидела за отдельным столиком, на котором стоял тот самый железный ящик с красным крестом посредине. Тренер был со мной в углу, он же сегодня и секундант. И наконец-то начал мне тереть и комкать уши. Меня публика встретила жидкими аплодисментами, и моего оппонента точно так же. Наконец я увидел его, он легко проник на ринг, встал лицом в угол и взявшись за канаты, два раза присел и повернулся в зал, но во время представления не вскидывал приветственно руки, а лишь чуть наклонил голову. Кроме русской фамилии, у него была и соответствующая внешность. Он был подстрижен совсем не по-боксерски, у него были длинные русые волосы и, похоже, голубые глаза. Фигурой он был сухой, с длинными руками. Николай Максимович почему-то только сейчас, видимо из каких-то своих тренерских соображений, сообщил, что он еще и леворукий. Ко всему, он был в хорошей боксерской амуниции: голубая шелковая майка, такие же трусы с белыми полосами на бедрах, и полубоксерки с высоко торчащими из них белыми шерстяными носками. А я же – опять в своих брезентовых кедах с красными носами и черными шнурками, с утра выдранными на время из ботинок. Секундант у оппонента был тоже незнакомый, явно не из «нашенских»: уж слишком выглядел он интеллигентно. Пока председатель ДСО «Трудовик» говорил приветственную речь, мы как бы без интереса друг к другу присматривались. Если по-честному, ни чувств особых, ни волнения у меня не было. Все появилось, когда нас на центр пригласил рефери, он же главный судья соревнований. Мы коснулись друг друга перчатками, и я запереживал. И лишь по той причине, что лицо моего соперника было открытым и доброжелательным, а взгляд был совсем не хмурым и не угрожающим расправой. А когда он по гонгу вышел из своего угла и встал в стойку, высоко подняв обе руки, то стало совершенно ясно, что это боксер, и совершенно не наших краев школы. Формула боя была молодежная, финальная: три раунда по две минуты. Первый раунд прошел по обычной схеме: ты-меня, я-тебя, левой рукой я старался даже не показывать удар. Это разведка. В перерыве Николай Максимович, обмахивая меня полотенцем и одновременно натирая уши, ни на чем не настаивал, только приговаривал:
