После того, как обнаружила убитого дедушку.
– Пауль Клее, не клей, швейцарский экспрессионист.
Ну да, ну да, не склеил он этого Клея, внучка академика в очередной раз показывает, что она такая крутая и всех этих паулей и августов поименно знает, не то что пролетарская голытьба из коммуналки с одним на шесть семей сортиром в Дровяном переулке.
Не заметив его раздражения, Саша продолжала:
– Нет, наши любимые с дедушкой шедевры – это портрет его бабки кисти Репина и портрет его мамы работы Пикассо.
Сколько, интересно, за настоящего Пикассо отвалят?
И сколько от этого будут его три процента?
Только и Репин, и Пикассо теперь уплыли. Или, как любила говорить его собственная бабуля-алкашка: «картина Репина «Приплыли».
– Надеюсь, что их найдут, как и все другие, – заметил лениво Федор, зная, что нет, не найдут.
Все за рубеж сбагрят. И ему со своими надо тоже решать. Ничего, искусствоведша из Русского музея подсобит. А за это он ее знатно и с выкрутасами трахнет – а не так, по-пионерски, как внучку академика.
Саша же, обхватив руками голые коленки, произнесла:
– Знаешь, когда с дедушкой инсульт приключился, он попросил меня позаботиться о картинах. Причем в первую очередь о двух. Я знала, что он имеет в виду. Поэтому унесла две его самые любимые, Репина и Пикассо, из квартиры.
Федора аж подбросило на кровати, и он, чувствуя то возбуждение, которое заводило его намного больше, чем сексуальное, а именно возбуждение от возможности заработать, при этом ни с кем не делясь, произнес как можно более спокойно:
– Унесла? Куда унесла?
Саша просто ответила:
– Сюда. Хочешь посмотреть?
Они, как и были, нагишом (только серебряное с бирюзой парижское ожерелье ар-деко на груди Саши глуховато позвякивало), направились в кладовку, откуда девушка извлекла сначала одну, а потом другую небольшие картины, завернутые в старые наволочки в цветочек.
– Знаешь, забавно было с ними ехать в метро, ведь люди полагают, что под наволочкой репродукция «Трех богатырей» Васнецова, вездесущей «Незнакомки» Крамского, а то и столь любимых по всему Союзу «Трех медведей» Шишкина, а я везу Репина и Пикассо! Причем не копии, а подлинники. Показать?
Вопрос был явно излишний, потому что внучка академика сама хотела поделиться с ним тем самым сокровенным, что у нее оставалось.
С ним, с тем, кого любила. И с кем только что занималась сексом аж целых три раза.
В третий раз, надо отметить, очень даже неплохим сексом: даже цыпы бати остались бы довольны.
И правильно, что хотела поделиться: Федора буквально трясло от нетерпения.
Внучка академика, оказывается, еще та штучка – что она еще прячет в чулане, может, корону Российской империи или «Мону Лизу»?
Внучка академика стянула наволочку с первой картины, и Федор едва сдержался, чтобы не ахнуть – перед ним была она. Ну, то есть внучка академика. Хотя, конечно, это была ее, как ее там, прапрабабка, но как, черт побери, похожа, несмотря на то что портрету сто лет или что-то вроде этого.
Дама в простом сером платье и с тяжелым серебряным ожерельем с бирюзой на груди была очаровательна.
– Правда, красивая? – спросила девушка, и Федор понял: ну да, нарывается на комплимент, как пить дать.
– Вылитая ты! – заявил он и поцеловал девушку в щечку. Та зарделась.
– Дедушка тоже считал, что мы очень похожи, а я вот не думаю…
Ну да, дедуля был, конечно, прав, но у этой тетки из девятнадцатого века грудь, конечно, была помассивнее и личико покруглее. Но в целом и общем…
– А вот и Пикассо, ты ведь тоже хочешь увидеть?
Спрашивает еще! Интересно, у кого в СССР дома имелся Пикассо – причем, конечно, не плохая копия его «Девочки на кубе» или «Паломы», а подлинник.
Даже у бати не было, но он наверняка и не в курсе, кто такой этот Пикассо, с чем его на десерт едят и сколько букв «с» в его имени.
– Это ее дочка, – произнесла внучка академика, указывая на картину тетки с ожерельем.
Ну, никогда бы не подумал, что это вообще человек изображен, а не какой-то тебе робот с квадратной головой и подозрительного синего цвета.
Даром что «голубой» период этого самого Пикассо. Он что, извращениями, что ли, страдал?
И это девочка? С таким же успехом можно предположить, что это дедушка.
Но все равно, что ни говори, круто. Хотя бы потому, что наверняка стоит парочку миллионов.
Если не больше. Причем даже не в рублях, а в свободно конвертируемой валюте.
И внучка академика запросто хранила этого самого Пикассо в квартире родителей в Шкиперском протоке.
А где еще ей было его хранить?
Оставила бы в квартире деда, его бы тоже за милую душу унесли. А так нет. И выходило, что обе эти картины были в полном распоряжении внучки академика.
Ну и его самого.
Саша видела, что и Репин, и в особенности Пикассо произвели на Федю неизгладимое впечатление. Он долго держал поочередно то одно, то другое полотно в руках, вглядываясь в лица женщин, которые были давно мертвы.
– А ведь это твоя страховка и твое будущее, – произнес он наконец, ставя их на пол. – Они стоят чертову уйму денег!
Саша смутилась, потому что никогда не относилась к экспонатам коллекции дедушки с такой точки зрения.
Впрочем, от коллекции остались только два этих шедевра: русского и испанского гениев живописи.
Натягивая на них цветастые наволочки, она заявила:
– Ну, это воспоминание о дедушке и о его семье, и продавать я их точно не собираюсь!
А жаль! Внучка академика умела быть, оказывается, крайне упрямой. Картины, в особенности Пикассо, тянули на солидную сумму, и все это принадлежало вот этой студенточке-сиротке.
Федор подумал, что женитьба на внучке академика все еще вполне актуальна. И если он сделает ей предложение…
Только делать его он, конечно же, не намеревался. Потому что это всего лишь остатки былой роскоши.
Той самой, которую просто взяли и изъяли.
А если изъяли две сотни картин, из которых только семь, и то завалященьких, его, то можно забрать и эти две, не так ли?
Но человек он был добрый и щедрый. Пусть остаются девчонке, у нее и так стресс и сплошные огорчения – и дедушку прихыкнули, и все его наследство утащили.
Но зато квартира в доме на Карповке осталась, а это вам не хухры-мухры! И еще вот эта родительская, на Васильевским острове.
Плюс опять же Репин и Пикассо.
Лепота!
Саша была Федору крайне благодарна. Кто, если бы не он, поддержал ее в тот трудный час?
После того как они нашли убитого дедушку, ей требовалось твердое мужское плечо, и он его подставил.
Правда, потом она быстро оказалась с Федором в постели, однако ведь она и сама этого хотела.
Причем очень.
Секс с любимым человеком – что может быть лучше?
Она ничуть не раскаивалась, что позволила ему увидеть Репина и Пикассо: никому другому не показала бы, а вот ему – с удовольствием.
Не только не раскаивалась, а была очень этому рада и даже гордилась.
Потому что Федор был единственным, кто у нее оставался.
Ну да, имелась еще мамина бабушка в Москве, но старушка уже давно впала в маразм и тоже дышала на ладан.
И ни теток, ни дядек, ни двоюродных или троюродных братьев или сестер у Саши попросту не имелось.
Зато был любимый молодой человек, которому она показала самое сокровенное.
И с которым занималась – нет, не сексом: любовью.
Трахаться с внучкой академика, теперь уже покойного, было делом, конечно, приятным, но следовало рано или поздно из ее квартиры убраться. Федору не терпелось узнать от бати, как все прошло, да и он что, личный сексуальный раб внучки академика?
Поэтому, сославшись на то, что ему надо еще навестить больную бабулю (пропади она пропадом, эта старая алкашка!), он наконец-то расстался с девчонкой. У той даже слезы в глазах стояли, и она все спрашивала, когда они снова увидятся.
