Игорь какое-то время молчал. Они никогда не говорили с отцом о… о своих переживаниях. Это было неприличным — так считал Игорь. Достаточно просто видеть, слышать — и понимать. Он видел, что такое работа врача — не просто врача, реаниматолога. Слушал рассказы отца, их разговоры с матерью — медицинская тема присутствовала в их доме всегда. Он понимал, что родители женаты не только друг на друге, но и на работе. Видел их профессионализм и взаимное уважение. И никогда никаких скандалов, выяснений отношений, слез — Игорь ни разу не видел, как плачет мать. Наверное, это хорошо. Но как теперь объяснить отцу, почему он приехал, не вдаваясь при этом в детали? Ведь и Ирка вчера о том же говорила. На работе полный порядок, родители здоровы, какого черта ты хмурый, Игорь Золотов? Почему сорвался с места и приехал к родителям без предупреждения?

— Я такой предсказуемый, да? — неожиданно спросил он. Взял в руки чашку, чтобы хотя бы за ней спрятаться от взгляда отца.

— Ты до хрена непредсказуемый, сын мой. Нипочем не догадаешься, о чем ты думаешь. Если скажешь сам и вслух — мне будет легче понять, как тебе помочь.

Чашка стукнула об стол. Игорь с удивлением посмотрел на Виталия Федоровича. Они очень похожи с отцом. Так похожи, что матери Игоря регулярно говорили все, кому не лень лезть в чужие дела: «Надежда Георгиевна, вы ксероксом работаете!». Единственное отличие — цвет волос. Игорь светловолосый, как мать. А в остальном… Сейчас двое очень похожих мужчин, разделенных парой десятилетий возраста, сидели друг напротив друга и смотрели в глаза. Первым отвел взгляд сын. Протянул руку и налил себе коньяк во вторую, пустую чашку.

— Ну его, этот чай.

Отец ткнулся в чайную чашку своим стаканом.

— Это верный подход. Только от сердечных ран коньяк ни хрена не помогает.

Отцов коньяк оказался неожиданно гораздо вкуснее, чем вчерашний Иркин. Игорь покрутил чашку.

— Не могу я рассказать, пап. Все слишком сложно. И как-то… нелепо. И… я не знаю. Все не так, как я думал. Как оно должно быть. Как у вас с мамой, например. Не так. Не… ненормально, что ли.

Виталий Федорович хмыкнул. Долил еще коньяку — в стакан и чайную чашку, а потом убрал бутылку в сервант.

— Так, следы преступления мы замели, — он снова сел в кресло. — Правильно, неправильно. Знаешь, мне кажется, сейчас уже в мире ничего не осталось, про что бы можно было сказать: «Это нормально». Не знаю, радует меня это или нет — пока не определился. Но, знаешь, что? Не бывает между двумя людьми правильно или неправильно, нормально или ненормально, Игорь. Ну, по крайней мере, по единой мерке — нет. Каждый… каждый по-своему к своему счастью идет, — Виталий Федорович отхлебнул коньяку. — Ладно, расскажу я тебе, как с матерью твоей познакомился. Ты вроде уже взрослый, должен пережить такие откровения. Авось, не случится у тебя этой… психологической травмы. Может, и тебе это как-то… поможет.

Игорь ничего не ответил. Лишь взял в руки чайную чашку, в который был совсем не чай. А отец начал свой рассказ.

— У меня был первый год работы после интернатуры. Можешь себе вообразить — я же уже доктор! Гонора хоть отбавляй, опыта ноль, в общем, сочетание — пожар-огонь. А мать твоя, она же меня на целых два года старше, плюс медсестра, им учиться меньше. В общем, я с ее точки зрения — сопливый вчерашний интерн, который ни хрена не умеет, кроме как щеки от важности надувать. А у нее за плечами уже лет пять реального опыта в качестве операционной сестры. Добавь к этому — глазищи голубые, коса до пояса, нос кверху и ноль, понимаешь, ноль уважения к анестезиологу-реаниматологу доктору Золотову. В общем, ругались мы так, что пух и перья во все стороны. Она меня ни в грош не ставила, я бесился страшно, как ты понимаешь. Да и коллеги мои, как назло, как-то не спешили меня защищать, когда она какую-нибудь очередную язвительную пакость в мой адрес скажет после очередной операции. А язык у нее был тогда, что бритва. Да и сейчас… Ну да ладно. В общем, случился у меня первый покойник. Это дело, как ты понимаешь, неизбежное, но я все равно не был готов. Привезли поломашку после автомобильной аварии, перелом основания черепа, челюсти, ребер, кровотечение из ушей, в общем, полный фарш. Первая остановка — запустил, пациент начал самостоятельно дышать, и тут же — вторая остановка, снова-заново, сердце запустилось, дыхание — нет. Качал и вдувал до овального зрачка. Сорок минут спасали — и все равно… Короче, еле меня от него оттащили, все поверить не мог, ну как же так, не может быть, это я просто что-то не сделал, не смог, а должен был. Ну, обычное дело, в общем. Потом я, конечно, достал в ординаторской спирт и нажрался. Рабочий день давно кончился, я вроде как на дежурстве, но пьяный так, что словами не описать. Сижу, словом, горе свое заливаю спиртом. И тут она. Под нос мне кулек с пирогами сунула — закусывай, мол. Ну, сожрал я пару пирогов. А потом…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Виталий Федорович замолчал. Игорь понял, что слушает отца, затаив дыхание.

— Что — потом?

— А что потом… Ты — парень взрослый, поймешь, надеюсь. Потом я ее в ординаторский на диван завалил. Не, все по доброй воле, по согласию и по взаимности было. Да только… — Золотов-старший снова замолчал. Игорь тоже молчал. Он не представлял, что сказать в такой… даже слова не подобрать, какой момент рассказа о своих молодых родителях — той поры, когда Игоря самого еще на свете не было. — В общем, надо понимать — стресс, спирт на голодный желудок. Посему начатое дело закончить я не смог. Поелозил, поелозил — и вырубился. Прям на Наде.

Игорь не выдержал. И прыснул. Картину отец нарисовал слишком яркую.

— Прости, пап, — он зажал рукой рот. — Я не в том смысле. Прости.

— Да чего уж, смейся. Мне и самому теперь смешно. Даже мать твоя меня за это давно простила. Ну а тогда… Утром я просыпаюсь — это было страшное утро, скажу прямо. Нет, проснулся я в приличном виде, под одеялом, одетый, даже подушка под головой. Но башка трещит… А как вспомнил про свой позор — так хоть из окна прыгай, да вот незадача — этаж второй и кусты под окнами ординаторский больно пышные да густые. Как я отработал тот день — не помню. Ну а после работы бегом, нагнал на улице мать твою и говорю: «Надежда Георгиевна, после всего, что промеж нами было — или вы ведете меня к главврачу для увольнения по статье «пьянство на рабочем месте», или я вас веду в ЗАГС». Она в меня глазищами своими голубыми стрельнула, косу за спину перекинула и говорит: «Вы, Виталий Федорович, сначала дело, нынешней ночью начатое, закончите, а уж после я погляжу — идти с вами в ЗАГС или нет».

— Ну и как? Закончил? — не выдержал паузы Игорь.

— Ты дурак, нет? — хмыкнул отец. — Женаты столько лет уже, как сам думаешь?

Некоторое время мужчины Золотовы пили коньяк молча. А потом Игорю вдруг пришла в голову неожиданная мысль. Настолько неожиданная, что он отставил чашку и принялся даже пальцы загибать в попытках произвести нехитрые, в общем-то, математические подсчеты.

— Пап, послушай… — бросив манипуляции с пальцами, Игорь растерянно смотрел на отца. — Если ты после интернатуры тогда был… Я что-то не соображу… и вы с мамой только познакомились. Ты ж, получается, в каком году закончил академию? А я родился… Что-то не складывается у меня… Или я туплю, или я уже родиться должен был, когда ты с мамой только познакомился.

— И кто меня только за язык тянул… — вздохнул Виталий Федорович. И, тяжело встав, снова полез в сервант за коньяком. Пополнил посуду, еще раз вздохнул. — Ну соображай, ты парень вроде неглупый — как так получилось.

Коньяк потерял для Игоря всякую привлекательность. Он напряженно думал. Отец молча крутил в руках свой бокал, но тоже не торопился пить.

— Осталось только понять… — медленно заговорил Игорь. — Кому из вас я не родной.

Виталий Федорович крякнул и щедро глотнул коньяку.

— Чего тут понимать, и так все ясно… — пробормотал он, закидывая в рот яблоко. — Забыл — так в зеркало глянь. Тут и думать не над чем…