Жители мною любимой Итаки, всего же печальнее, говорит Телемах, это ваши всё сыновья, сыновья знатнейших и лучших, – неужели не стыдно вам, неужели вы не способны угомонить их волей отцовской? Или вас обидел мой отец Одиссей и вы теперь мстите ему? Отчего бы вам не забрать всё, что есть в нашем доме, что есть у нас на дворе, – вещи, скот? Мы бы к вам, обнищав, приходили выклянчивать наше добро – глядишь, сохранилось бы что-нибудь?
Мужи устыдились. А женихи – их сыновья – им хоть бы что.
А мужи, они, правду сказать, устыдились. У иных даже слёзы по щекам потекли. Молчат, опустили глаза.
Но не все.
Тут слово берёт Антиной, из всех женихов самый знатный и самый нахальный.
Телемах, говорит Антиной, ты, что ли, рехнулся? Кого ты хочешь разжалобить? Это мы тебя объедаем? Ты, может, не знаешь, для чего мы приходим в твой дом? А я скажу для чего. А чтобы услышать, обличитель ты наш, выбор твоей овдовевшей матери. Только вот она всё тянет и тянет. Четвёртый год ни везёт ни едет, ни мычит ни телится. Обещала, и как будто дело теперь не её. А мы ждём каждый день. А мы каждый день, как дураки, приходим. А мы надеемся!
И тогда он ко всем обратился.
Сейчас я всё расскажу, сейчас узнаете, что придумала эта хитрющая. Видите ли, решила она три года с гаком назад соткать старцу Лаэрту, деду нашего обличителя, погребальное покрывало. Вот умрёт отец Одиссея, а по достоинству его нечем накрыть. Так уж и нечем? Ну да ладно, дело хорошее. Обещала назвать жениха, когда закончит работу. Мы поверили – ждём. Четвёртый год в дом к ним приходим, а работы и края не видно. Мы бы других уже невест нашли, молодость наша не вечна. А тут, не поверите, служанка проговорилась. Оказывается, сплошной обман: что за день Пенелопа соткёт, то ночью сама и распустит. Как вам нравится это? Так мы никогда не женимся! Ну и кто теперь пострадал? А он ещё говорит…
Есть предложение у Антиноя: отправить Пенелопу к её престарелому отцу, под опеку его – к Телемахову деду Икарию. Он богат, пусть он сам разберётся с приданым, пусть сам её выдаст скорее. Ему-то она будет послушна.
Вот пускай Телемах этим сам и займётся!
Стал Телемах горячо возражать Антиною. Да так страстно, так пылко, что стал (сгоряча!) угрожать женихам. И как только сказал, что Зевс их всех покарает…
(…Тут надобно заметить, что общественные собрания во все времена во многом подобны друг другу…)
…И как только Телемах помянул имя Зевса, случилось одно знаменательное происшествие: два орла с диким криком возникли в небе над площадью – один в другого на глазах изумлённых людей вцепились когтями, а затем, на лету продолжая борьбу, пропали из виду.
Многолюдная площадь шумно вздохнула.
И тогда Алиферс, старый друг Одиссея, обратился к народу по праву знатока птицегадания: знал он толк в ворожбе. В речи своей, обращённой к народу, предостерёг он от беды женихов – кара близка. Бой орлов – знак того, что скоро сюда возвратится владыка Итаки и жестоко накажет он всех, кто разорял его дом, домогаясь жены.
Напомнил Алиферс о давнем своём прорицании. В самом начале войны, когда корабли только уходили на Трою, и никто не думал, что продлится война десять долгих лет, предсказал Алиферс двадцать лет отсутствия Одиссея в Итаке. Время и невзгоды сильно изменят внешность его, и никто его не узнает, когда войдёт он в свой дом. Но он войдёт. И время близко.
Евримах, сын Полиба, ещё один знатный жених, отвечает птицегадателю резко.
Сказочник! Пугай детей, а не нас. Мы птиц не боимся. Никого не боимся! Одиссей нам не страшен. Он мёртв. А ты перестань подстрекать Телемаха. У него и так с головой непорядок. Пойдёт против нас – пожалеет. Сегодня мы хозяева в том доме. Пусть скажет Пенелопе спасибо. Пенелопа сделает выбор, и мы уйдём. А нет – пусть терпит разорение дома. Никто нас не прогонит, никто не прекратит наши пиры. Надо платить за вероломство. Сватовство затянулось не по нашей вине.
Телемах говорит, что спор находит бессмысленным. Телемах об одном просит мужей Итаки – снарядить ему корабль с гребцами. Он поплывет в Пилос, потом посетит Лакедемон. Узнает, что говорят об отце в иных землях. Если точно нет среди живых Одиссея, поспешит назад на родной остров – в память об отце установит кенотаф, достойный памяти героя, тризну справит, выдаст мать за того, на кого падёт её выбор.
Ментор взял слово. Один из первых друзей Одиссея. Поручил ему Одиссей содержать хозяйство, следить за домом и воспитывать сына.
Сына близкого друга он воспитал – сам Телемахом гордится. А вот с хозяйством в итоге получается хуже: знает Ментор лучше других, какой наносят урон женихи-разорители.
Словом горячим своим пытается он устыдить равнодушных, которых здесь большинство. На ваших глазах, говорит, происходит, по сути, грабёж, разорение царского дома, а вы словно не видите, словно забыли, кто правил Итакой. Или вы уже власть над собой признаёте горстки наглых, безмозглых, раз готовы мириться с их нелепым, безрассудным порядком?
Леокрит (конечно, жених) тут же поторопился с ответом. Немногословная речь, к тому же последняя.
Ментор! Не смей на нас никого натравливать! Жив или мёртв Одиссей, это не важно, он уже в прошлом. Пусть приходит, коли живой, – не поздоровится! И вообще, всех дома ждут дела и заботы. Не о чем тут говорить. Пора расходиться.
Народ в самом деле расходится. Кто-то ушёл, пожимая плечами, иные – потупив глаза.
А первыми женихи, веселясь, покинули площадь – ещё бы, им надо на пир!
Телемах сидит на троне отцовском; в глазах – грусть.
Вот тебе и собрание, вот тебе и совет.
Берег морской. Руки умыв, как подобает перед молитвой, смотрит вдаль Телемах. Взывает он к божеству, вчера его посетившему.
Знака того, что он услышан, нет на небе ему. Он даже не понял, в чём новое чудо, когда оглянулся на оклик: видит, быстрым шагом Ментор идёт, хочет что-то сказать.
Подошёл. Телемах! Надо спешить. Иначе, если время упустишь, тебе помешают. Этой ночью необходимо отплыть. Иди домой, собери скорее припасы. Амфоры наполни вином, насыпь муку в мешки из непромокаемой кожи, позаботься о снеди. Всё есть в кладовой – той, что за двумя дверьми, твоя ключница знает. И не спрашивай, где взять корабль. Много у нас кораблей на Итаке. Это беру на себя. Мне дадут. Ну иди же, не мешкай.
Телемах домой поспешил, исполненный благодарности к Ментору.
А на самом-то деле это вовсе был и не Ментор – это Афина обличье Ментора сейчас приняла.
Боги тоже способны увлечься. Ладно бы просто помочь Телемаху, но, похоже, просто в радость богине сами по себе перевоплощения эти. Смена обличий, игра голосами – всё её увлекает. Вчера Ментосом была, а сегодня – вылитый Ментор. Так и это ещё не конец. Пока Телемах, домой возвратившись, объясняется с ключницей, Афина принимает обличье – кого бы вы думали? – его самого, Телемаха!
А он и не знает!
Вчера явила себя в образе почтенного мужа, а сегодня Афина обратилась юношей светлоликим, и всё ради пользы того сложного замысла, который её веселит.
Носилась по улочкам, там побывала и сям, убеждала прохожих пойти на корабль гребцами, стучалась в дома, во дворы заходила, – два десятка молодых добровольцев так и остались при мысли, что их призывал на корабль Телемах.
Посетив кораблевладельца Ноемона, сметливого сына разумного Фрония, предложила одолжить ей… то есть как бы всё ж Телемаху (стало быть, это не «ей», а «ему», это «он» попросил одолжить…) свой прекрасный корабль; Ноемон с превеликой радостью согласился.
Когда гребцы-добровольцы, вдохновлённые Телемахом-Афиной, собрались в бухте у корабля, дочь Зевса вновь как бы Ментором стала и поторопилась в дом Одиссея к настоящему Телемаху – помочь ему незаметно собраться. На пирующих женихов она напустила дремоту, да такую, что прямо за столом стали ронять кубки с вином; пришлось им по домам расползаться. Евриклея, няня-ключница, помогла тем временем в сборах Телемаху (настоящему Телемаху).
