– Примерно так, – согласилась Люджина с облегчением. Пик миновал. – Можно сжечь место страха, а можно сделать его местом радости и безопасности. Обе методики работают, обе являются способом уничтожения плохой памяти, но каждому человеку подходит своя. Переигрывание, переформирование старой боли – довольно рискованная методика и не всегда возможная. Применять ли ее – только вам решать.

– Мне нравится эта идея, Люджина.

Северянка улыбнулась.

– Вы – человек дела, а не рефлексии, ваше величество. Я знала, что вам понравится.

Когда королева Бермонта попрощалась и отключилась, Люджина осталась стоять у окна, сжимая трубку. Спина и лицо были мокрыми от напряжения, а ноги болели так, будто она ступала по тонкому льду.

С тех пор они общались уже несколько раз. Полина могла посреди беседы словно невзначай уточнить что-то по случившемуся разговору и, получив ответ, быстро вернуться к основной теме. Люджина ни о чем не спрашивала: если понадобится, королева сама попросит помощи, а до тех пор не стоит вмешиваться в сложную работу, которая, по всей видимости, шла сейчас в душе Полины Бермонт.

Игорь был за рулем, а Люджина, сидя рядом, листала досье на барона Дугласа Макроута, подготовленное подчиненными Стрелковского.

С фотографии, сделанной уже в бункере, на нее смотрел угрюмый мальчишка с военной выправкой и неожиданно развитыми плечами. Двадцать один год, темный, в роду одни темные, легализованный. Поместья и земли в Блакории, до того, как пропал из виду, учился в военной академии Рибенштадта.

– Преподаватели академии, которых удалось найти, характеризуют его исключительно с положительной стороны, – прочитала она вслух.

– Господин Смитсен тоже считался положительным во всех отношениях, – пробурчал Стрелковский, – а Соболевский, который чуть не прикончил нас на Хартовой сопке, – обаятельнейшим и деликатнейшим человеком. Пожалуй, единственный из темных, про чей невыносимый характер я знаю лично – это профессор Тротт.

– Он мне показался очень приятным, – Люджина с удивлением подняла глаза от досье. – Немного строгий, но настоящий мастер своего дела. Но я всегда испытывала слабость к профессионалам.

– Я это уже понял, – усмехнулся Игорь с теплотой, и она рассеянно взглянула на него и пожала плечами, словно говоря «что есть, то есть». Чуть отодвинула кресло назад, с наслаждением вытянув ноги, и снова погрузилась в чтение. Живот ее торчал уже угрожающе, и Игорь вел машину очень мягко, избегая рывков.

Иоаннесбург, чье население за счет беженцев увеличилось почти вдвое, казался бы привычно-деловым, если бы не попадавшиеся повсюду знаки войны. Горожане гуляли с колясками, собаками и просто так, спешили куда-то курьеры и офисные работники. Но тут же встречались патрули и блокпосты, рекламные щиты с информацией о том, где найти или предоставить помощь, как действовать при эвакуации, патриотическими призывами, фотографиями королевы и вдохновляющими цитатами из ее речей. Над крышами мелькали боевые и патрульные листолеты, на дорогах стояла или двигалась колоннами техника – и чем ближе к окраинам, тем больше.

– Дом Макроута состоял в содружестве Чистой крови, – снова подала голос Люджина.

– Это объединение остатков темных аристократических семейств, которые выжили после гражданской войны и лет через пятьдесят после нее пришли к тому, что нужно помириться и договориться о своеобразной селекции, – охотно объяснил Игорь то, что она сама могла прочитать далее. – Их представителям категорически запрещалось вступать в брак с простолюдинами и потомками других богов. Каждый год после достижения половой зрелости и проявления родовых способностей выбирали самых сильных юношей и девушек из этих семейств и обручали их, чтобы потом в браке получить сильных детей. Они верят, что таким образом может появиться темный, достаточно сильный, чтобы его признала корона Гёттенхольдов. Наш Макроут – продукт такой селекции чуть ли не в десятом поколении, и сам уже обручен с дщерью одного из родов. И он действительно силен, по словам Львовского. Это темный, который покушался на ее величество, – напомнил он Люджине.

– Львовский охотно сотрудничает с нами?

– Одиночная камера и допрос сделает желанным общением, – с профессиональным цинизмом откликнулся Игорь. – Но он фанатик, и сам рвется помочь, если это нужно для возвращения Жреца на Туру.

– Что он еще говорил про Макроута? – капитан пролистала записи в поисках допроса Львовского.

– Что он идеалист и дурень. Не был замешан в покушениях на правителей и негативно относился к ним, а также именно ему принадлежала идея совершать набеги на войска иномирян, идущие из Рибенштадта к границе с Рудлогом. Мы связались с блакорийскими военными – они подтвердили, что нападения партизан на врага имели место быть и очень помогали армии. Менталист, присутствовавший при допросе, утверждает, что Львовский не врет.

– То есть, если принимать все сказанное на веру, мы имеем молодого идеалиста, воспитанного как претендента на корону, которому пришлось стать на сторону террористов ради высокой цели. Возможно, его подвиги на ниве борьбы против иномирян – это своеобразное искупление. Договор с совестью.

– Но почему он тогда не идет на контакт? – проговорил Игорь. Он сам мог назвать тысячу причин и пару наиболее вероятных, но ему было интересно, что скажет Дробжек, и приятно обсуждать с ней рабочие вопросы.

– По любой из тысяч причин, – вторила его мыслям Люджина, захлопывая папку. Закрыла глаза, потянулась. – Но я думаю, у него шок. Или просто стыдно, Игорь Иванович. Чтобы понять, права ли я, нужно поговорить с отцом Олегом, который исповедовал Макроута.

– Вы думаете, он откроет вам тайну исповеди? – полюбопытствовал Игорь.

– Нет, – Люджина так и осталась сидеть с закрытыми глазами, откинувшись на спинку сидения. Лицо ее было чуть припухшим, усталым, и Игорь в очередной раз подавил желание настоять на том, чтобы она дожидалась родов дома и бросила работу. – Но я и не собираюсь его об этом спрашивать. Я спрошу, как он считает – хороший ли человек Макроут?

– Хороший, – подтвердил служитель Триединого, когда они уже сидели за столом в доме Дорофеи Ивановны. Бывшая ликвидаторша поздоровалась с Игорем как со старым знакомым, пробурчав что-то вроде того, что в оружейной новые поставки, можно заглянуть, оценить. А вокруг Люджины развела настоящие хлопоты, нацедив ей огромную кружку молока, поставив на стол банку с черничным вареньем и домашний хлеб. Стрелковский и отец Олег скромно довольствовались чаем.

Впрочем, от обеда они отказались сами и не из-за опасения объесть старушку, а по причине раннего времени. На кухне Дорофее сейчас помогал повар Управления, ибо население бункера с гвардейской охраной принцессы, агентской охраной темного, врачами, сотрудниками, ведущими следствие, и прочими постояльцами, спящими и нет, перевалило за семьдесят человек, и прокормить весь этот отряд даже очень крепкой старушке было бы нелегко. Иногда она в воспитательных целях привлекала к готовке не занятых в дежурствах бойцов.

– Спасибо, – поблагодарила Люджина, намазав хлеб вареньем и откусив кусок, – очень вкусно, прямо, как у моей мамы.

– Я соберу вам с собой, – непререкаемо заявила хозяйка дома и вышла.

– Хороший мальчик, – повторил отец Олег, – который оказался на границе между добром и злом. Это все, что я могу вам сказать.

– Этого достаточно, – Люджина с удовольствием отпила молока. Живот ее ходил ходуном – ребенку, видимо, тоже понравилось варенье.

– И что это нам дает? – поинтересовался Игорь только чтобы поддержать разговор.

– То, что мы будем общаться с ним не как с врагом и заговорщиком, а как с хорошим человеком, – сказала она из-за огромной кружки. Служитель смотрел на нее с улыбкой, и Стрелковский понимал, почему он умиляется.

В любой беременной женщине, в любой матери, говорили в Храме, проявляется Богиня-мать. И крепкая, неуловимо изменившаяся северянка, которая светилась внутренней силой, вызывала и в самом Игоре странное щемящее чувство – будто Богиня коснулась его краешком крыла, наполнив покоем.