Я обратил внимание на Семёна, бледного мужчину пятидесяти пяти лет. Он отмалчивался, но лицо и тело выдавали желание высказаться, и я попросил его поделиться своими, очевидно насильно сдерживаемыми мыслями.

– Нууу… Ээээ… – Семён опускает взгляд к песочного цвета туфлям, теребит в руках зелёный платок.

– Я тоже заметила, что тебя что-то гложет, – говорит Татьяна, рыжая дама чуть за сорок, из тех, кто перебарщивает с ухоженностью, злоупотребляя пластическими операциями. Она сегодня в бордовой рубашке, расстёгнутой сверху чуть больше чем нужно, во впадинке на груди – золотой круглый кулон. Я знал Татьяну уже давно. Нереализованность в браке с нелюбимым мужем. Как только муж умер на пятом десятке, она попала в клинику, и я лично в качестве психотерапии водил её в отделение к буйным, показывая, что может стать, не возьми она себя в руки.

– Да, – отреагировал Семён, посмотрев на Татьяну. – В общем, это самое… У меня… У меня, в общем, теория есть типа, – сказал Семён, осмотрев всех, будто ожидая разрешения продолжить.

– Ты знаешь, Семён, мы готовы слушать, – сказал я мягко.

– Да, спасибо. Вот вы все тут плетёте о своих отношениях, любви и прочем сладком дерьме, простите, но знаете что?

Все восемь пар глаз напряжённо всматривались в Семёна.

– Я считаю, что женщина – корень всех зол, женщина – самый безжалостный палач и тиран, манипулятор и вампир. Все наши проблемы из-за женщин…

Ну вот, чего-то подобного я и ждал. Давно заметил, что Семён сексист, но тщательно скрывает это за расплывчатыми путаными формулировками. Он вообще не отличался поставленной речью, зато, видимо, был талантлив в бизнесе.

– Я всю жизнь гнался за юбками. В моей, так сказать, постели, были десятки тел, – я заметил, как новенькая покраснела, – негритянки, азиатки, молоденькие модели и располневшие жёны знакомых. Это самое, да… И знаете что, вот вы думаете, какой козёл, старый похотливый кобель, но я вот что скажу: был влюблён в каждую и… ну, в общем, отдавал себя всего. А взамен…

Мужчина снова опускает взгляд к своим туфлям. В комнате гудит ртутная лампа.

– Чушь! Ты сам-то, что считаешь за любовь, а, дружище? – с вызовом спрашивает Стас, толстяк с длинными волосами. – Ты покупал им дорогие подарки и катал на Порше или что там у тебя. И это ты называешь любовью? Ты что-то отдавал, кроме этого, кроме денег?

– Стас, помнишь, что мы говорили про твои категорические умозаключения?

Я вынужден встрять, чтобы излишне не накалить этот разговор.

– Всё нормально, Павел. Это хороший вопрос, – Семён оглядывает женщин, – наверное, не мне судить, но не только это я отдавал, уж поверьте друзья. Но это самое… Женщины – это вопрос без ответа.

Семён окончательно скис. Богатый, успешный и в то же время потерянный, обиженный и одинокий. На прошлой сессии говорил, что есть взрослая дочь, но они почти не общаются, хоть и живут вместе, она сама по себе, себе на уме девчонка. Умная не по годам. Но от этого не легче. В большом доме два одиноких волка редко встречаются.

– Я всё сказал. Вот. Я не способен больше влюбляться, вот и всё.

Таня протягивает к Семёну руку, касается плеча.

– Но ты же не зря здесь. Спасибо, что поделился.

– Мы можем закончить на сегодня? – спрашивает Семён, часто моргая.

– Да, давайте обдумаем всё это до следующей встречи, если никто не против.

Все стали расходиться, переговариваясь вполголоса. Я погрузился в свой ежедневник.

– Я хотел поговорить с тобой наедине, – голос хоть и тихий, но рождает эхо в опустевшей комнате.

От неожиданности я вздрогнул, поднял голову. Передо мной стоял Семён.

– Я слушаю.

– Можно напрямую? Это самое… ты не хотел бы как-нибудь заехать ко мне в гости? У меня есть замечательный коньяк. Эээм… Сауна. Посидели бы, поговорили в непринуждённой атмосфере, так сказать.

– С какой стати, Семён? – Я напрягся, ожидая подвоха. – Это не очень поспособствует терапии.

– Ну ты же сам говорил, что важно быть ближе к своим пациентам. И я подумал…

Семён подошёл сбоку и положил руку мне на плечо.

– Даже не знаю, если честно, – я замялся, лихорадочно подбирая нужные слова.

– Если честно, Паш, я же вижу, что ты из этих, – как-то душевно сказал Семён.

– Чего? Что ты имеешь в виду? – спокойно спрашиваю я.

Я встал со своего места, а когда до меня наконец дошло, рассмеялся.

– С чего вдруг?

– Нет? Ты пахнешь, ну не знаю, бабским кремом, манеры… ну не знаю… ты слишком опрятный и вылизанный. И ты никогда не говоришь о своих женщинах.

– Я и не должен, – я овладел волнением, уже ели сдерживая смех. – Я твой психиатр, а не собутыльник. И уж тем более не гей.

Семён обиделся. Было видно, как перекосилось его лицо, раздулись ноздри. Толстая вена на шее быстро пульсировала.

– Значит, ты настолько разочаровался в женщинах, что решил попробовать с мужчинами? – резюмирую я, смотря прямо во влажные глаза Семёна. Какое-то страшное отчаяние сквозило в них.

– А что если и так? А? Я не могу быть один. А женщине уже никогда не доверюсь. И тебе не советую.

С этими словами Семён положил на стол визитку и торопливо вышел из комнаты.

Я смеялся в голос. Стыдно признаться, я давно подозревал и даже слышал, как некоторые медсёстры в больнице обсуждают неженатого красавчика, который будто совсем не замечает женщин. А я всего лишь придерживался одного грубого принципа: «не сри там, где ешь, не трахайся там, где работаешь». Веселье сменилось грустью, когда подумал о проблеме Семёна. Любовь, женщина. Что на самом деле я знал об этом? Не вдаваясь в биологию, физиологию и психику. Не так уж много. Я так же, как и Семён, часто влюблялся, но никогда не ощущал, что отдаю больше, чем получаю. Может, в этом весь фокус? Все фильмы и книги твердят: любовь – это про отдачу, самопожертвование, альтруизм. Чтобы любить человека, мы должны делать приятно ему. Тогда почему же у Семёна не вышло? Он хотя бы пытался, а я…

Я будто погрузился в опьяняющий транс. Под гудение лампы прокрутил целый фильм, придуманный за секунду. Там возникли и растворились все многочисленные девушки, которых я использовал в своих интересах. В финале пришёл к тому, что да, люблю только себя, только для себя стараюсь быть лучше, завоёвывать уважение, подниматься по карьерной лестнице. И докторская эта. И надежда, что после ухода Ризо на пенсию, я стану главврачом. Для чего, если не для самовосхваления, самолюбования. Всё так. А как же семья, дети и подобные вековые ценности? Видимо, я отсутствовал, когда какой-нибудь авторитетный учёный вещал, что без этого не прожить. И поэтому как-то жил. И всё меня устраивало.

– Ну что, Павел Алексеич, ты решил когда?

– Георгий Мусаевич, я нашёл некоторую информацию, успешные случаи вывода из кататонии подобных пациентов.

Мы стоим друг напротив друга. Два взрослых человека, но из разных поколений. И самое острое различие сейчас: он считает, что пропускать ток через мозг – это величайшее открытие. Я же считаю, что открытие это скорее подходит нацистам.

– Так, так, так, ну выкладывай, – качает головой Ризо.

– Профессор Массачусетского университета Роберт Лоусон в две тысячи первом году описал случай с пациентом Тони Франком, двадцати пяти лет. История Тони похожа и привела к подобной кататонии. Лоусон приходил к нему два раза в день и рассказывал, что происходит в мире, описывал погоду, природу, говорил о глобальном потеплении и восхождение на Эверест. В общем, как бы просто и глупо не казалось, через пять дней Тони впервые за два года молчания заговорил. Вскоре, одним прохладным осенним вечером Роберт Лоусон встретил Тони Франко в коридоре. Тот сам шёл в туалет. Это было победой. Чтобы закрепить эффект, Лоусон еще около месяца разговаривал с Тони и даже отмечал, что разговоры их были крайне полезны и содержательны. В своей монографии Лоусон писал: «Тони рассказал, где он находился два года: „Я ездил в отпуск, в Калифорнию, и знаете что, возвращаться совсем не хотелось, но я соскучился по настоящей осени“».