– Убийца явно выше и крупнее меня, как видите: моя ладонь в его отпечаток не ложится. Ищите, ребята. А ты, Жеребцов, по соседям иди. Попытай-ка их насчет приятелей и гостей Власова. Знакомый у него тут был, хороший знакомый! Разве постороннего человека допустят со спины подходить? Извините старика за урок, Платон Сергеевич – но глаза человеку дадены для того, чтобы смотреть. А не как антураж для модного нынче пенсне-с…

С досадой крутанув напоследок бакенбардину, Путилин, расстроенный невнимательностью следователя и необходимостью предстоящими объяснениями с градоначальником, вышел из квартиры и направился прямо в дворницкую под лестницей. А перед уходом мотнул головой, выпроваживая сыщиков.

– Ну-с, дворник, как тебя? Дударов Яков? Ага, Дударов. Как же ты, дорогуша, обязанности свои исполняешь, если не помнишь – кто к жильцам идет, кто выходит, когда они сами входят-выходят? А?

– Виноват, ваше превосходительство! Дом наш тихий, говорю, вот все дни в один и сливаются!

– «Сливаются»! Ну а жилец квартирный, Власов-покойник – он-то куда-нибудь обычно ходил? Или дома сиднем сидел?

– Почему сиднем? В сад ходил по хорошей погоде – это до обеда обычно. А после обеда спал немного, выходил редко очень, до кухмистерской Рябушкина дойдет или до аптеки – и обратно. Иногда и далече ходил, а куда – нам же не докладывают. Вот, говорил, погода установится – и на дачу съеду, душно ему тут, в городе было-с… И съехал вот, – дворник перекрестился, а вслед за ним перекрестилось и все его семейство.

– Двадцать пятого мая господина Власова видел?

– Не помню, ваше высокопревосходительство! – плачуще замотал головой Дударов.

– Не помнишь… Ну-ка, что в газетке про этот день писано было? Ага, не то, не про то… Во! А скажи-ка, братец Дударов, дождик когда последний раз был?

Дударов подозрительно, ожидая подвоха, покосился на представительного начальника сыска. И вдруг посветлел лицом, хлопнул картузом об пол.

– Вспомнил, ваше высокопревосходительство! Вспомнил – дай вам Бог здоровьица! Дождь ведь в тот день лил с утра. Господин Власов один раз только под ворота вышли, на погоду пожаловались: дождался, мол! Нет, мол, чтобы вчера на дачу съехать! Чего ж не съехали, спрашиваю? Дело есть, говорит, гостя сегодня жду. И вправду: приходил к нам в тот день офицер молодой. Затемно уже было…

– Офицер, говоришь? – насторожился Путилин. – Кто таков? Видел раньше?

– А как же, ваше высокопревосходительство! Он, почитай, редкую неделю не приходил, офицер этот. Старый знакомый господина Власова, как же!

– Хм! Офицер, говоришь? Молодой – а знакомый старый – нахмурился Иван Дмитриевич Путилин. – Чего несешь-то братец?

– Истинную правду, ваше высокопревосходительство! – Дударов для верности снова перекрестился. – Офицер этот господину Власову еще по прежней квартире, как я понимаю, знакомый: когда юнкером был и у господина Власова комнату снимал. Вот я и говорю – старый знакомый! Господин Власов его привечали, Карлом называли, а чаще Карлушей, как сродственника какого…

– А они не в родстве? – быстро спросил Путилин.

– Не могу звать, ваше превосходительство! Говорил мне как-то господин Дрейер, управляющий наш, что у господина Власова только и есть что брат. А так – ни жены, ни деток ему Бог не дал.

– Так, Дударов… Стало быть, приходил 25 мая Власову его бывший жилец-офицер? – покашлял Путилин.

– Приходил, ваше высокопревосходительство! Пришел как обычно, часов около шести. Только он в фатеру – прислуга господина Власова в лавку поковыляла: барин-де за лимонадом отправил. Все на ноги жаловалась, да ворчала: приспичило хозяину, дескать…

– Странно, братец! – Иван Дмитриевич Путилин снова взялся за свою левую бакенбардину, и вскоре, к восторгу Петьки, лицо начальника сыска украсила вполне настоящая, хоть и короткая, косица.

Заметив внимание мальчишки к своей внешности, Путилин чуть сконфузился, косицу тут же расплел, бакенбарды расчесал, посуровел лицом и продолжил:

– Странно все-таки, братец! Ты старухе-страдалице на дороге попался – почему она тебе, к примеру, поручения сего не передала?

– Не могу знать, ваше высокопревосходительство! Я-то предложил Семенидовой сбегать в лавку заместо нее – потому как завсегда жильцам услужить готов. Дык ведь насильно мил не будешь, верно? Отказались она: может, на чаек пожалела дать… Охала, ворчала Семенидова, упокой, Господь, ее душу. И сама в лавку поковыляла.

– Так-так! – Путилин с силой потер лоб. – А когда офицер окончательно уходил – видел его?

– На часы не смотрел, ваше высокопревосходительство! – Дударов опять подпустил в голос плачущие нотки. – Слышу, сапогами стучат – ну и высунулся из окошка. Смотрю – офицер уходит. Со спины его видел – шинель внакидку, сапоги – он!

– Ладно, Бог с тобой, Яков. Толку от тебя самая малость, как посмотрю. Ну-ка, о Семенидовой мне расскажи лучше, хозяюшка, – Путилин повернулся к доселе молчавшей дворничихе. – Что она? Как? Не из кликуш? И в тот вечер – после того, как за лимонадом сходила – сразу к себе поднялась? Или как?

Расчет Ивана Дмитриевича Путилина был таков: ввести в разговор перепуганную насмерть дворничиху. Кому, как ни ей, знать все домовые тайны, тщательно оберегаемые обычно прислугою – тем более пожилой.

Расчет оказался верным: поначалу Анна Семеновна, судорожно вцепясь в руку сынишки, только тихонько подвывала и хлюпала носом. Но у Путилина было великое терпение и оригинальная метода общения с разными людьми. Успокаивая дворничиху, Иван Дмитриевич вдруг жестом фокусника достал из пустой вроде шляпы и ловко вручил взвизгнувшему от счастья мальчонке незамысловатый леденец на палочке. Глядя на осчастливленного сынишку, дворничиха понемногу успокоилась.

– Так что, голубушка, с Семенидовой этой? Забегала, поди, к вам в дворницкую – или просто поговорить останавливалась? Что она за человек-то? Ты же у нас наблюдательная, как и муж по должности, – польстил Путилин.

Мало-помалу дворничиха разговорилась. Впрочем, и тут Путилин выяснил немногое – но весьма исчерпывающее. Прислуга Семенидова была обычной бедной старушонкой, взятой в услужение состоятельным дальним родственником по мужской линии. Религиозный фанатизм Семенидовой (хождение на богомолье) подтверждения не нашел – во всяком случае, в отношении кликушества и прочих крайних проявлений характера, влекущих за собой подозрительные знакомства. Службой своей Анна Семенидова была премного довольна. Часто поминала, что ради нее, как родственницы, господин Власов отказал от места прежней прислуге, проработавшей ранее у него три или четыре года.

Жизнь надворный советник, ныне покойный Власов, вел трезвую, тихую и степенную. Проснувшись, имел обыкновение вставать сам. Одевался, умывался, даже платье сам чистил. Ждал со стаканом кофея (или чая – по погоде и настроению) почтальона. Листал календарь, читал газету. Если погода была ясной, то, отдав распоряжение прислуге насчет обеда, ненадолго выходил прогуляться. Если моросил дождь, то дремал в кресле у окна.

Из всех родственников Власова дворничиха упомянула брата Петра – заштатного преподавателя гимназии где-то в российской глубинке. Брат был беден – и, как положено, присылал Власову поздравительные открытые письма на Пасху и Рождество Христово. Надворный же советник, без всякой «поздравительной ерунды», «отвечал» брату скромными денежными переводами. Квитанции сохранял – более того: на особую бумажку выписывал суммы сделанных им пожертвований. Чем старуха Семенидова и была неоднократно обижена: хозяин не делал разницы между рублем, пожертвованным неизвестному студенту на улице и таким же рублем, но подаренным ей, дальней родственнице, по случаю какого-то праздника.

Относительно офицера выяснилось: Власов, своих деток не имеющий, очень был привязан душой к молодому человеку, приехавшему несколько лет назад в Петербург поступать по военной части и случайно набредшему на билетик во власовском окне, еще на прежней его квартире. Сдав молодому человеку комнату, г-н Власов, по его же словам, долго к нему присматривался.