– Болеет, как мать схоронили, так и слег. Из дома почти не выходит.
– Плохо. Я передам ему бутылочку с настойкой. Сам делаю.
– Ему нельзя алкоголь.
– Так я не пить предлагаю, по капелькам принимать и натираться. А лучше привези его, хотя бы на лето. Ко мне ведь лечиться за много верст приезжают, потому и дом ваш кстати, людей здесь селю.
После третьей рюмки улыбающееся лицо Ильи Ефимовича вдруг запрыгало, смешно сотрясая щеками. Будто в унисон начали подскакивать огурчики, ломтики сала пустились в хоровод, и даже степенная курица не выдержала – подергивала ножками.
– Ух, сомлел совсем, пойдем спать, утро вечера мудренее.
Большая кровать с блестящими шариками. Вверх-вниз, вверх-вниз.
«Тошка, Тошка, оголец», – бабушкины натруженные руки ловят, но никак не могут поймать. Вверх-вниз, вверх-вниз.
– Синь – синь – синь… Синь-синь-синь…
Какой странный будильник. Не будильник – синица. Поднялся удивительно бодро, будто и не было этих рюмок с волшебными травками. В титане теплая вода, на кухне убрано. Когда это сосед все успел? Во дворе глазам больно от солнца. Рыхлый снег, рассыпавшийся льдинками, дробь капели о металлические перила крыльца.
– Синь-синь-синь, – совсем рядом.
– Действительно, синь, – согласился Антон, открывая машину.
Но что это, за решетку бампера зацепилась какая-то тряпочка, нет, не тряпочка – ниточка черной бахромы. Платок с бахромой, женщина на дороге, фотография Анны Петровны. Синичка, спорхнув, улетела. Солнце спряталось за сизой тучей. Не синь – серо, в лохмотьях туманной дымки.
Здание городской полиции, теремок в псевдорусском стиле – с пузатыми колоннами, украшенными резной сенью, множеством маленьких окошек. Под низкими сводами сумрачно. Дежурный сотрудник долго созванивался, проверял документы Антона, задавал вопросы, пока, наконец, не отправил по гулким пустым коридорам разыскивать нужный кабинет. Тёмные стены, подпёртые облезлыми деревянными спайками старых кресел из какого-то клуба, нависший потолок, все это создавало ощущение нереальности. «Что я здесь делаю? Какой я родственник, если даже внешности тётки не помню, хорошо фотография нашлась».
Сотрудник, восседавший за столом, был столь огромен, что Антон невольно съёжился. Медведь, чудом не раздавивший теремок, пробравшийся внутрь. Кислицин покосился на размер дверного проёма, сомневаясь, что тот способен пропустить столь обширное тело. Кипы бумаг, включённый монитор с заставкой какой-то игры и огромная чёрная кружка (литровая, не меньше) в самом центре стола – перегородки. Коллекция моделей – миниатюр военной техники на подоконнике.
– Увлекаюсь, знаете ли, – медведь проследил за взглядом посетителя. Голос оперативника оказался почти визгливым, – с чем пожаловали, господин хороший?
– Пришёл подать заявление на розыск. Пропала моя тётка, Анна Петровна Кислицина, пенсионерка, семидесяти восьми лет.
– Пропала, говоришь? У нас тут иногда пропадают, – медведь отхлебнул из кружки, – да ты садись, господин хороший. Как величать-то тебя? Документик-то дай для ознакомления.
– Антон Сергеевич, – Кислицин протянул паспорт.
– Значит Антон Сергеевич, пожаловавший к нам из, – полицейский пролистал документ, – пожаловавший к нам из областного центра, из самого Городницка. Тётушку разыскиваете? И когда старушка пропала?
– В минувший понедельник, во всяком случает, так утверждает соседка.
– В понедельник, – кружка надолго приросла к лицу. Казалось, что у медведя выросла борода.
– В понедельник, – подтвердил Антон, чтобы нарушить паузу.
– А старушка, того, головой сохранна была? – Борода отпала.
– Не страдала ли деменцией?
– Что-что? Я о маразме говорю, всякое бывает, знаете ли, – медведь опять оброс бородой.
– Нет, соседка утверждает, что Анна Петровна – весьма вменяемая женщина.
– Соседка, значит, – кружка, наконец, переместилась на подоконник к игрушечным танкам, – а сами-то что, своего мнения не имели?
– Мы редко виделись.
– Редко, – протянул полицейский, неожиданно добавив, – меня Михаилом Ивановичем зовут. Ну что ж, родственник, давай свое заявление и жди наших ребят в квартире. Обнадеживать не буду, да думается, ты сильно и не расстроишься, квартирка, небось, тебе завещана?
– Не знаю, причем тут квартира? Надо найти Анну Петровну, не могла же она вот просто так исчезнуть?
– Почему не могла? Могла, еще как могла, ушла к знакомым, например. Или за грибами и заблудилась.
– Вы издеваетесь? За грибами? В феврале?
Вопросы без ответа, Михаил Иванович потерял всякий интерес к посетителю. Развернувшись спиной, он увлеченно передвигал по подоконнику танки, минометные установки, инсценируя батальную сцену.
– Заявление написал? Так что ждёшь, иди с миром, – даже не повернувшись.
Клавдия Олеговна распахнула дверь раньше, чем он коснулся кнопки звонка.
– Не расстраивайся, сынок, – уговаривала она Антона, выкладывая в вазочки принесенные гостем сладости.
– Как не расстраиваться, это что-то запредельное. Сотрудник вместо толкового опроса, играет в игрушечные танки.
– Мишка-то?
– Вы его знаете?
– Как не знать, в нашей школе учился. Нюта тоже его знает.
– Надо же, я и подумать не мог, что он её ученик…
– Ученик, ученик, треть города – ученики. Плохая надежда на наших ребят, боюсь, не найдут Нюточку, – Клавдия Олеговна отвернулась, – здесь остались лишь те, кто уехать не смог. Исчезает Колышлевск, как и прочие маленькие городки, стареет.
– Тогда надо пробовать самому. Вы ведь хорошо знали Анну Петровну, расскажите о ней.
Туман рассеялся, будто и не было. Кухня, наполненная золотистым светом, повеселела. Радостное птичье пение под дробь капели, легкое покачивание пока еще голых, черных веток, ожившая графика ожидания. Чай давно остыл, но этого не замечали. Казалось голос Клавдии Олеговны вызывал зримый образ, будто чуть-чуть и сама Анна Петровна тихо присядет за уставленный стол, нальёт себе большую чашку, синюю с золотым ободком, отхлебнёт и зайдётся в весёлом смехе.
Анна Петровна Кислицина всю жизнь прожила в Колышлевске, если не считать студенческих лет. Сорок лет обучала детишек богатству родного языка, знакомила с чудесным миром книг. О чём думала одинокими вечерами, что вспоминала, открывая томик любимого Блока?
– Была одна история, была. Аннушка только пришла работать в школу, а Павел Семенович в этой школе директорствовал. Молодой, импозантный, кто же мог устоять перед харизматичным руководителем? И Аннушка не устояла. Мучилась, увольняться хотела – у Павла Семеновича семья, малыш, супруга вторым беременна. А предмет её неожиданно в областной центр перевели с повышением. Долго Аннушка отходила от болезненной привязанности, но лет через пять за ней стал ухаживать интересный мужчина, вдовец. Предложение сделал, ждал ответа. Нюта тогда спать перестала, ходила тенью. Говорила, что понимает, что жизнь свою губит, что обрекает себя на одиночество, а согласиться не может, не может человека сделать несчастным. Для неё отношения без любви невозможны, такая вот идеалистка. Так и отказала. А вскоре и Павел Семёнович вернулся в родной город. Нет, вы не думайте, не было там любовных отношений, ничего не было, только мечты, её любовь к мечте, обретшей материальное воплощение.
– А почему она носила чёрный платок? – Антон вспомнил про злополучную шаль с бахромой.
– Лет пятнадцать назад умер Павел Семенович, с тех пор и носила.
– Как-то противоестественно все это, нездорово.
– Кто знает, что считать здоровым? Нюта во всем до края доходила, к себе уж очень требовательна. Последние годы стали особенно тяжёлыми. Много читала, кстати, я не видела книжку электронную. К технике современной Нюточка равнодушной была, а книжку эту ей бывшие ученики подарили, сами туда и скачивали, с нашими пенсиями лишнего не купишь, да и покупать особо негде. А Нюточка все новинки читала, особенно лауреатов всевозможных премий. «Знаешь, Клавочка, – говорила она как-то, – в странное время мы живём, будто и не живём вовсе. Оглянись, вокруг не люди – тени, спящие тени. Чувств не осталось, эмоции одни. Налетит бурей и тут же слетает, и снова в спячку. Да и как им сохраниться, если перепутали добро и зло, если котятами слепыми тычемся».
