— Этот мертвец, этот монстр… он ведь не всё время был под водой, так? И вы знали, что может случиться, дядя Юра, поэтому поплыли со мной. Почему вы ничего не сказали?

— Ты бы всё равно не поверил. Мальчишки твоего возраста никогда никому не верят на слово.

Сказав это, Хорь вспомнил восьмой «Б» и его лекцию перед самым звонком. Они так слушали… они поверили, пусть даже это противоречит всем законам жизни и подростковой психологии.

— Этого парня нужно было вывести из игры, — сказал Спенси. К нему вернулся его обычный голос диктора с многолетним стажем. Он облизывал зубы, на которых, как Юра с облегчением заметил, не осталось ни капельки Васькиной крови. — Как в детской игре в снежки… ну да ты, наверное, знаешь. Чем меньше человек остаётся во вражеской команде, тем лучше. А лосиный пастух был игроком хоть куда. Если продолжать аналогию со спортом, его могли бы печатать на стикерах к журналам «Panini».

— И что теперь? Он не выберется оттуда? Никогда?

— Из голубой дыры? Ты ведь сам не знаешь, насколько она глубока и что там, на дне. У нас есть некоторые соображения по этому поводу, но… — голова его качнулась, будто с телом её скрепляла пружина, — это всего лишь догадки.

Витя не стал уточнять, кого он имел ввиду под «мы». Он смотрел на уродца во все глаза. Спенси продолжил:

— Но если хочешь знать моё мнение, тебе лучше уехать. Так, на всякий случай. Быть может, у тебя есть родственники в другом городе… и чем дальше ты окажешься от Кунгельва, от этого озера, тем лучше.

Витя кивнул. Ни возражения, ни даже упрямо поджатых губ. Юра подумал, что он, возможно, какой-то частью сознания там, в воде. Увидев, как безвольно дёрнулся мальчик следом за сверкающим шлемом водолаза — как за драгоценным камушком, — он моментально всё понял, и сейчас ему хотелось сделать что-нибудь шокирующее для паренька, поразить до икоты, тем самым вернув его к жизни. Станцевать с веслом вальс, поймать в полёте птичье перо, нагнуться и чихнуть, так, чтобы брызги разлетелись далеко окрест… да хоть завыть, выставив лицо к сгустку света за тучами, который по недоразумению зовётся здесь солнцем.

— А ты? — сидя на корме, мальчик подтянул к себе колени. Он обращался к Спенси. — Ты ещё кто такой?

На лице Вити, как запоздалая добрая весть, появилось любопытство, и у Юры отлегло от сердца.

— Тот, с кем ты, скорее всего, больше никогда не встретишься, — незамедлительно отозвался уродец. Он сидел на центральной скамье и был похож на корабельную мартышку, которую матросы ради потехи нарядили в детскую одежду. — Если ты хоть во что-то веришь, тогда молись об этом. Я бы на твоём месте молился.

— Ты существо из параллельного мира?

— Нет, — Спенси рассмеялся. — К гномам, гоблинам и хоббитам я не имею никакого отношения. Пусть даже ноги, если бы они у меня были, отличались бы повышенной волосатостью. Я такой же человек. Только вместо нормальной гоночной машины, как тебя, меня посадили в картонную коробку.

— У меня нет гоночной машины, — сказал Витя и почти без паузы продолжил: — А кто тебя посадил? Когда я делал плохие вещи и не слушался родителей, меня закрывали в шкаф. Последний раз, когда мама наказала меня за то, что я играл с её заколками и потерял все до одной, папа сказал, что я уже упираюсь головой в крышку и поэтому испорчу себе осанку.

— Отличная история, — одобрил Спенси. Его здоровая конечность схватила и потянула в сторону бесформенный пельмень, который представляло собой его левое ухо. — Что же до твоего вопроса — не думаю, что меня кто-то наказал. Нет, юный капитан, пока меня не за что наказывать. Я ещё только готовлю своё большое ограбление поезда.

Берег медленно приближался. Юра ожидал, что Витя спросит про ограбление поезда (ему и самому хотелось знать, что уродец имел ввиду), но мальчик молчал. Он довольно долго смотрел в пространство, и лишь когда стал слышен свист ветра, завывающего в ветвях деревьев, поднял голову, посмотрел на Спенси, и в его голубых глазах мелькнула тень. Уродец вёл себя как ни в чём не бывало, насвистывал и копался в коллекции поплавков Витькиного родича. Встретившись с ним взглядом, мальчик быстро отвёл глаза.

— Все вокруг ведут себя так, будто ничего не происходит. Все эти взрослые знают что-то, но не рассказывают ни друг другу, ни нам, детям. Я почувствовал это как только начал ходить. Представлял себе лесных чудовищ, которые охраняют нас от разбойников, бандитов и всяких негодяев, что приходят из больших городов… из таких, где на улице тебя могут зарезать за яблочный огрызок. Но за охрану нужно платить верностью. У меня был дед по маминой линии, дед Федосий, он умер три года назад. Помню, он часто повторял: «Семейные ценности, семейные ценности». И тогда я подумал — вот какой платы требуют чудовища. Хранить семейные ценности.

— Выгляжу я, конечно, чудовищно, — отшутился Спенси, поняв, к чему клонит мальчик. — Но вряд ли мне понравилось бы спать под кустом.

— А вы, дядя Юра?

— Жертва обстоятельств. Я просто пытался следовать за женой и потакать всем её капризам, надеясь, что однажды она меня заметит. Но, как выяснилось, это я не желал её замечать. Почему ты, кстати, так часто мне о ней напоминал? Ты знал что-то?

— Да нет, просто… — Витя рассеянно засмеялся. — Вы не похожи на бандита с большой дороги. И ваша жена, она казалась такой милой, и в то же время беспомощной. Я всего лишь решил, что стоит обратить на это ваше внимание. Не обижайтесь.

— И не думаю, — сказал Юра. Его бросило в жар при мысли об Алёне. — Ты был во многом прав.

Мальчик огляделся.

— Эй, заглушите мотор. Дальше пойдём на вёслах.

Блог на livejournal.com. 23 мая, 04:12. Прошлое нашло меня. Что ж, учитывая, что будущего у меня, кажется, нет…

…Во сне я впервые за долгое время увидел родителей. Не скажу, что это вызвало у меня радость. Знаете как бывает: пробуждаешься, начинаешь день, и он с самого начала полон суеты, удивительного, которое тебя нимало не трогает, или ужасного, что вполне справляется со своей функцией, а потом… потом просыпаешься снова. Фокус с двойным пробуждением, который любого заставит почувствовать себя полным идиотом.

Так вот, проснувшись в первый раз, я увидел родителей. Они стояли на потолке и, запрокинув головы, сверлили меня взглядами. Крохи-Акации нигде не было видно. В окна лился ровный белый свет, и я обращал на него внимания не больше, чем на складки на собственной постели. Мать и отец смотрели на меня так, будто я самым бесцеремонным образом встрял в их разговор. ПРЕНИЯ, мама всегда называла этот разговор прениями. Прения напоминали смертельную игру между двумя японскими даймё, которые с удовольствием зарубили бы друг друга мечами, если бы не правила этикета и возможное порицание со стороны властителей других провинций. Но никто не запрещает строить смертельные ловушки, словесные и те, что с шипами.

«Зачем ты туда забрался, сын! — спросила мама. — Хотел подслушать взрослые разговоры?».

Они никогда не утруждали себя быть менее заметными. Иногда на кухне, которая традиционно являлась их гладиаторской ареной, кто-нибудь из двоих срывался на крик.

«Они не для твоих маленьких ушек», — холодно продолжала она. Я ничего не ответил. Я заметил, что кроме них двоих на потолке появились очертания мебели — нашей старой мебели с кухни, каждый отдельно взятый предмет, которой некогда принадлежал другому человеку.

«Спускайся сейчас же, маленький говнюк», — рявкнул отец.

Я лежал, пытаясь вжаться в кровать, словно действительно мог взять и просто свалиться вверх.

«Но я… не могу, — сказал я чуть не плача. — Я здесь застрял».

«Что, по-твоему, скажут в школе, когда я расскажу им, что сын меня не слушается? Это их задача, воспитать тебя человеком, так пусть стараются!»

Мама сохраняла внешнее спокойствие, но внутри она вся клокотала. Школа была моим вторым кошмаром. А моя родительница была кошмаром уже для них. Нас с ней обоих не любили — меня в первую очередь потому, что я её сын. Но мне от этого легче не становилось.