Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении обложки использована фотография:

© Zeynep Karagoz / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

Анна Петровна Дочкина проснулась, по обыкновению, рано. Залеживаться ей было некогда, ведь на её плечах лежало всё хозяйство. С утра нужно было подоить корову, выгнать коз, сходить за водой, приготовить завтрак. Несмотря на все тяготы деревенской жизни, Анна Петровна любила ее. Ей нравились багрово-оранжевые закаты, мягкий шелест листвы, щекочущий ноздри запах душистого сена и ни с чем не сравнимый вкус парного молока. Вот уже три года, как Дочкина осталась одна. Ее муж, Федор Степанович, заядлый охотник, однажды не вернулся из леса. Что с ним случилось, не знал никто. Месяца два велись поиски, но так ничего и не было выяснено. Жив ли он, мертв, Анна Петровна не знала и по сей день.

В первые месяцы она тяжело переживала утрату, но всегда присущая ей особая внутренняя сила и на этот раз помогла справиться с горем, далеко не первым в ее жизни. Анна Петровна уже приближалась к пятидесяти.

Рано появившаяся в волосах седина и сеть мелких морщинок на лице неотвратимо указывали на приближение старости. Все же она оставалась еще довольно красивой женщиной, и несколько местных холостяков не прочь были бы получить такую жену, да хозяйство в придачу. Однако Дочкина редко приглашала гостей после исчезновения мужа и, казалось, совсем ушла в себя.

В то холодное июньское утро Анне Петровне почему-то не хотелось вставать. Она не могла объяснить, почему вот уже несколько дней ее не отпускает какая-то непонятная тревога, смешанная с усталостью, а бремя повседневных забот давит сильнее, чем обычно, и появляется беспричинная апатия. Усилием воли Анна Петровна стряхнула слабость и приступила к обычному трудовому дню. Зоя Васильевна Редькина была весёлой, жизнерадостной хохотушкой лет тридцати шести – тридцати семи. По утрам она просыпалась рано, но не потому, что её ждала работа, а из-за бессонницы. Зоя Васильевна встала, оделась и подошла к окну. Несмотря на ранний час, было уже довольно светло. Редькина решила взять книгу и почитать с полчасика. «Однако прежде не худо проведать Амфитриона», – подумала она. Каково же было её удивление, когда, войдя в комнату мужа, она не обнаружила и следов последнего. В секунду удивление сменилось гневом. «Амфитрион! – закричала она не своим голосом. – Амфитрион!» Зов жены застал почтеннейшего Амфитриона Ферапонтовича Редькина врасплох. Это был маленький человечек лет пятидесяти трех – пятидесяти пяти, с вечно всклокоченной шевелюрой и клинообразной бородкой. Одна из многочисленных слабостей Амфитриона Редькина заключалась в том, что он любил выпить по утрам. Вот и сейчас он, думая, что жена еще спит, тихонько прокрался в кухню, залез в стенной шкаф и осторожно, стараясь не шуметь, извлек початую бутылку «Столичной».

Воровато озираясь в сторону двери, он достал из холодильника соленый огурчик, налил водочки в стакан и уже было приготовился выпить и закусить, как вдруг услышал свое имя. Редькина прервали на самом интересном месте. Амфитрион Ферапонтович слишком хорошо знал, что последует за обнаружением его проделки в кухне. Руки его задрожали, и часть водки пролилась на пол. Когда через минуту Редькина вошла в кухню, ее изумленным глазам предстала следующая картина: Амфитрион сидел на табуретке и чуть ли не плакал. Рядом на столе стоял полупустой стакан, а поодаль сиротливо лежал огурец. Первоначальное желание отругать мужа сменилось улыбкой при виде его жалкого состояния, а через несколько секунд Редькина громко расхохоталась. Уняв смех, она спросила:

– Ну что на этот раз, Амфитрион?

– Пролил! – в отчаянии воскликнул он, – целых пятьдесят граммов пролил. – Редькина поспешила утешить мужа.

– Ну не расстраивайся, Амфитриоша, – произнесла она. – Может, ты и не пятьдесят, а меньше пролил.

– Мне ли не знать, сколько я пролил! – вскричал безутешный Амфитрион и недолго думая допил остальное.

Редькина хотела еще что-то сказать, но в этот момент в дверях появилась ее мать Пелагея Егоровна Цепкина. Это была тучная высокая женщина.

– Тебе ли не знать, – передразнила она зятя, да уж у тебя по этой части глаз наметанный. Только и знаешь, что добро переводить.

Редькина вступилась за мужа:

– Ну что ты, мама, его ругаешь, не видишь, как бедный Амфитриошенька расстроился.

– Амфитриошенька, – передразнила мать дочь. – Когда ты ругаешь, то ничего, а как я возьмусь, то ты уж его сразу и защищать.

– Ах, мама, право же, – недовольно сказала Зоя, – ну что ты такая ворчливая.

Пелагея Егоровна подбоченилась и уже хотела что-то резко возразить, как вдруг раздался громкий хруст. Сомнений не оставалось: Амфитрион ел огурец. Он откусил сразу половину, а вторую зажал в руке, видимо, боясь, что ее отнимут. Вид Амфитриона, судорожно пытающегося заглотить половину огурца, поверг обеих женщин в дикий хохот. Отсмеявшись вдоволь, Зоя сказала:

– Ну Амфитрион, с тобой театра не надо. Ты каждый день мне устраиваешь такие представления, что я удивляюсь, как еще не умерла от смеха.

В ответ Амфитрион заглотнул вторую половину огурца. На лице Пелагеи Егоровны, уже успевшей прийти в себя, отразилось явное недовольство:

– Не понимаю, и как только ты его терпишь, зря ты за него замуж вышла.

Последняя фраза могла показаться несколько странной, так как именно Пелагея Егоровна пять лет назад заставила дочь выйти замуж за Редькина.

Сделала она это из чисто материальных соображений. В отличие от своей хохотушки дочери, Цепкина была очень практичной женщиной. Она никогда не упускала свою выгоду там, где только было можно. Пять лет назад, познакомившись с зажиточным вдовцом Редькиным, она живо смекнула, что неплохо было бы прибрать его хозяйство к рукам. Брак состоялся. Нельзя сказать, что Зоя Васильевна не любила своего мужа, но разница в возрасте давала себя знать. Амфитрион Ферапонтович, вначале души не чаявший в своей молодой жене, последнее время как-то остыл к ней, возможно, из-за не очень лестных слухов, ходивших по деревне о ней и музыканте Дудкине. Пелагея Егоровна же в первую очередь была довольна тем, что может вести крепкое хозяйство и заколачивать деньги. В целом все были довольны. Конечно, случалось множество веселых и грустных происшествий: например, год назад Амфитрион Ферапонтович упал с дерева и чуть не сломал себе ногу. Эта история была предметом гордости Редькина, который рассказывал ее постоянно, каждый раз добавляя все новые и новые подробности. Утренние ссоры, наподобие этой, были не редкостью; и иногда они заканчивались руганью и криками, иногда мирно рассасывались. Случившееся этим утром недоразумение, к счастью, разрешилось благополучно, и Амфитрион Ферапонтович изъявил желание позавтракать. Теща, недовольно сверкнув глазами, встала у плиты.

Юрий Петрович Дудкин был музыкантом. Во всяком случае, он так себя называл. Дудкин играл на нескольких музыкальных инструментах. Его любимым был барабан. По вечерам Дудкин обожал выходить из дома и, прогуливаясь по деревне, выбивать какой-нибудь военный марш. При приближении Дудкина все окна и двери тут же закрывались. Но это было еще полбеды. Примерно раз-два в месяц Дудкин напивался вдрызг, и тогда на свет божий появлялся контрабас. Говоря по совести, на контрабасе Дудкин играть не умел. Дудкина били, но ничто не помогало – он продолжал играть. Однажды несколько человек не выдержали и сломали его контрабас, но радость была недолгой. Вскоре Дудкин заиграл на невесть откуда взявшейся трубе. Сладить с ним не было никакой возможности, и, наконец, все постепенно свыклись с его музыкальными выступлениями. Год назад от Дудкина ушла жена.

Дудкин вставал позже всех в деревне, так как и ложился последним.

Вот и в это июньское утро в начале одиннадцати музыкант вышел из своего небольшого домика и направился к колодцу за водой. С утра люди глядели на него даже приветливо. Утром он еще был человеком. Вот и сейчас, поздоровавшись с Бочкиным и Симагиным, он наполнил два ведра и не спеша понес их домой. Погода прояснилась, ласковое солнце выглянуло из-за туч и приветливо осветило поля, дома. Жители наслаждались хорошим июньским утром, и никто не мог предположить, что этот день станет не таким, как все, словом, ничто не предвещало грозы.