Недолго у Тимохиных длилось праздничное настроение. Лиза оказалась ребенком не болтливым. Все ждали от нее миллион вопросов: что, как и почему. Но тот возраст, когда рот у малышей не закрывался, а родительская голова пухла от нудных приставаний, Лиза спокойно перешагнула. Разговаривать она не любила, больше слушала и много думала. Раздумья проистекали из наблюдений. Куда бы Лиза ни попадала, всегда находился объект, достойный ее внимания, и наблюдать за людьми было всего интереснее. Она и в детском саду играла с детьми исключительно интересными.

Минуя ранее младенчество, ставшее к пяти годам смутным воспоминанием, в средней группе Лиза открыла для себя всю прелесть коллективного общения. Первым делом она завела знакомство с нянечкой – опрятно причесанной женщиной с особенной походкой. Няня Клава волочила левую ногу, переваливалась с боку на бок, и широкие бока ее напоминали лодочные борта. В приготовлении обеда Лизина немота только помогала, сосредотачивала на главном. На каждый стол раскладывала она хлебницы, вилки-ложки, тарелки с котлетами и картофельным пюре, и компот разливать половником по кружкам ей тоже позволялось, а больше никому. В саду Лизу любили за спокойный нрав, молчаливую рассудительность и некоторую взрослость, которая моментами в ней просматривалась. На прогулку она одевалась первая и помогала одеться последним, медлительным. Первая брала в руки мяч, скакалку, мелок и разрисовывала асфальт, чтобы другие девочки становились в очередь на «классики». Первая в кроватку на тихий час ложилась, первая вставала и в новогодний хоровод становилась тоже первая, только не пела, стихов не читала. Подарок ей и так вручали первой.

Мнимую немоту Лиза с удовольствием выдавала за настоящую. Польза от этой детской шалости была немалая. Заручившись от воспитателей особой благосклонностью, Лиза пользовалась некоторой привилегией, заключавшейся в дозволенности, в безнаказанности. Наказывать-то ее было и не за что, но изъян выделял ее среди других – одинаково развитых.

Все девочки из группы ходили у Лизы в подружках, но самая любимая – болтливая, немного бесноватая, – отрывала куклам головы и воспитателям дерзила прямо в глаза, а за глаза так и матерно. Звали ее Махой. Имя Мария не шло ей совершенно, а «Маха» подходило по всем параметрам. Лиза подружке завидовала, подражать не подражала, но всякий раз, когда бунтарку ставили в угол, одобрительно подмигивала. Дружбе их все удивлялись, особенно бабушка.

– И что ты, Лизушка, в ней нашла! Другие девочки куда лучше.

Но профессорская дочка горой стояла за нажитую под пьяную лавочку дочь торговки с колхозного рынка, уступать и не думала. Маху из детского сада вечерами забирал отец – стеснительный мужичок средних лет с красными глазами от постоянного пьянства. Один раз пришел с кровавым синяком промеж глаз и виновато жался у дверей, пока дочь надевала пальто, шнуровала ботиночки.

– Итить мясо вчерась проворонил, сгорело все, так мамка ему противиняком по харе… у-у-у, нелюдь…

Лиза знала, что Маха на самом деле на отца не злилась, а всего лишь повторяла материнские угрозы. Сама же сильно его любила за ту бессловесную доброту, которая проявлялась в его стыдливой покорности, и про себя жалела. Побои в семье были частым делом, но дралась всегда мамка, а папка все терпел из-за большой любви.

Отличалась Маха грубоватыми повадками. Руки ставила, как штангист перед подъемом стокилограммового веса, широко, с упором, локтями наружу. При этом плечи выступали вперед, а на шее вздувались крупные прожилки вен. Мериться с Махой силой никто не решался, даже мальчишки. Рядом с ней Лиза казалась тростинкой, дунь и переломится.

Маха все делала с первородной жадностью, с некоторым азартом. Сравнивала, как у других, и обладала нескромным желанием победителя, но победы ей перепадали редко. Пела Маха грубо, в ноты не попадала. В танцах отставала, наступала партнеру на ноги, а карандаши в ее руках сами ломались от сильного нажима. В одном никто не мог Маху превзойти – в аппетите. Лиза, зная за подругой такую слабость, картофельного пюре накладывала ей больше, полнее наливала компота, а в кармашек платья прятала лишний пряник. Маха слыла сладкоежкой, ела жадно, запивала взахлеб, жуя быстро и быстро глотая. Повадки ее бабьи Лиза поначалу пыталась даже перенять, до того у Махи выходило все ловко и слаженно, по-хозяйски. Но дома заметили странность, вовремя пресекли.

– Что ты, Лизушка, ложку всей пятерней ухватила. Пальчиками, пальчиками возьми…

Вдвоем им было хорошо. Дочки-матери разыгрывали как по нотам. Маха легко вживалась в роли сложные, требующие емких монологов с нецензурным добавлением. Лиза играла роль покорную, уступчивую, где слова были совершенно не нужны. Вдвоем им было весело, и смех часто обоюдно-радостный благословлял их союз. Многие детишки просились в игру, но в закуток, отгороженный стульями, посторонних не допускали. Маха ревностно следила, чтобы никто не увел у нее Лизу – единственную девочку, с которой она подружилась.

Дуэт распался, когда в группу поступил мальчик Виталька. Лизе новенький сразу понравился редкой индивидуальностью: вместо верхней губы – заячья, вывернутая вовнутрь, словно кто ножом вырезал, черная дыра зияла под носом, иногда подтекала. К новичку Лиза присматривалась два дня, на третий сама подошла, взяла за руку и отвела в закуток. Образовалось у них трио: немая, малахольная и юродивый. Ради Витальки девочки пересмотрели игровой репертуар, добавили персонажей, но классика возобладала. Дети копировали взрослых, светлыми душами примечали тонкости семейных отношений, и от этого игра казалась еще интересней.

Маха главенствовала с упоением. Как заправский режиссер перед завтраком распределяла роли и уже дальше строго придерживалась утвержденного сценария. Реплики придумывала на ходу, монологи проговаривала четко, за всех озвучивала тройственное действие, пользуясь всеобщим доверием. В житейском опыте Махи никто не сомневался.

Новый друг оказался щедр на доброту и покорность, как и ее отец. «Женой» Маха старалась быть заботливой и справедливой, намного лучше мамы Любы. Вместе с Лизой она заботливо подтирала «мужу-отцу» слюну, вытекающую из черной дыры, подкармливала припрятанным с обеда белым хлебушком, ревностно опекала от назойливых мальчишек. Моментами Виталька из-под девчачьей опеки взбрыкивался, уходил «в люди», но через время возвращался. Тогда Маха с победоносным видом вручала ему красную машину и на зависть всем мальчишкам назначала главным пожарным.

Отработанные на куклах, голых пупсах и плюшевых медведях игры понарошку с появлением Витальки утратили первоначальную прелесть. Девочек настолько захватил неизвестный доселе натурализм, что бедный Виталька подчас раздваивался между громкими повелениями «жены» и немым укором «дочери». Тогда он бросал игру, садился на стульчик и дулся. Практичная Маха давала ему время, терпеливо выжидала, потом меняла тактику, и все начиналось сначала.

В игре Лиза забывала о проклятом мутизме. Увлекшись процессом, она иногда вставляла свою немногословную реплику, и преданная Маха в угоду соглашалась. Иногда они о чем-то шептались в уголочке, сидя на корточках, словно заговорщики, чтобы никто не подслушал. Вечером, когда за Лизой приходила бабушка, воспитательница победоносно докладывала:

– Девочка ваша сегодня разговаривала!

По дороге домой на радостях Мария Васильевна покупала любимые внучкины пирожные безе «лимончики», обсыпанные желтым сахаром. И Лиза с упоением поедала ненавистные прототипы настоящих в пупырчатой кожуре, созревающих на подоконнике.

Дома Лиза продолжала молчать. Объяснение такой закономерности не могли дать ни родители, ни сама Мария Васильевна, хотя отношения с внучкой у нее были самые доверительные, если не тайные. Укладываясь спать, Лиза шептала бабушке на ухо «спокойной ночи», благодарила за пирожные и чмокала в сухую щеку. Потом в комнату заходила Юля. Приносила с собой запах цветочных духов, легкое смятение и немое оправдание. Нежно касаясь девичьих волос, взъерошенных подушкой, она приглаживала челку и что-то спрашивала, тихо роняя пустые слова. Этих приходов Лиза и ждала, и боялась, всякий раз притворялась спящей.