Мысль о самоубийстве не пугала. Наоборот, её появление казалось чем-то правильным, закономерным. В самом деле, что ей было ещё тут делать? Пытаться жить дальше? Всё же найти работу, опять снять квартиру в Лютном, познакомиться с новыми людьми или укрепить связи с уже знакомыми… Зачем? Чтобы всю жизнь притворяться другим человеком, взвешивая каждое слово, стараясь не сболтнуть лишнего о своем прошлом, и тайно подтягивать французский? Смешно.

Был ещё вариант опять воспользоваться ритуалом, но это было ещё бессмысленнее, чем пробовать закрепиться тут, в мире, где по крайней мере не было активно действующего Воландеморта (или другого Тёмного лорда, вроде Гриндевальда). Новые травматичные «приключения» в неизвестном временном периоде? Спасибо, не надо. Идея решить психологические проблемы магией и в первый раз очевидно не задалась. Магия в принципе мало что решала, обычно даже добавляла сложностей. Ведь большая часть их жизненных трагедий порождалась не какими-нибудь пророчествами и волшебным миром с призраками и великанами в целом, а проистекала из обычных, вполне себе маггловских чувств. И в этой сфере и нужно было искать ответы.

И она действительно попыталась прийти к самодостаточности, перестав делать из Снейпа смысл своего существования. Но, видно, просто не успела найти в себе новые силы, когда мир снова вышиб из-под ног опору. Петля на шее резко затянулась, и Гермиона почти услышала хруст позвонков, напомнивший ей о Джагсоне.

*

Она проснулась, но мрачные, наполненные кровью и болью, видения не отступили, а превратились в удушающий туман. Ничего уже было не разобрать: ни лиц, ни слов, ни событий, но она задыхалась, не в силах сбросить наваждение. Ей все казалось, что ничего уже не будет хорошо, никогда и ни с кем.

Северус не шептал пустые слова утешения, но крепко обнимал, позволяя ей цепляться за него, до боли сжимая пальцы, царапая коротко обстриженным для работы в лаборатории ногтями. У него и самого были проблемы со сном, но скорее мучила бессонница, чем кошмары. Впрочем, возможно, она просто не заставала его в такие ночи. Спать вместе они начали немногим больше недели назад.

Это осознание разбудило её полностью. Стало неловко, что она так близко прижимается к нему, заплаканная, в мокрой от холодного пота пижаме, вся скрюченная и скулящая. Но отстраниться Северус ей не позволил, не прилагая никаких усилий, просто выдав вдруг охрипшим со сна голосом:

— Всегда считал это переоцененной романтической чушью, но, кажется, это действительно работает.

— Объятья? — уточнила она.

— Полагаю, физический контакт в принципе. Ты перестала рыдать ещё находясь во сне, когда я прикоснулся к тебе.

— Для чего-то вроде этого люди и делят постель, — слегка сварливо заметила она.

Его отстраненность местами раздражала, а местами расстраивала её, хотя дистанцировался он, кажется, совсем не из-за внутренней холодности, а просто не умея выражать чувства. Любое более личное взаимодействие воспринималось им как прелюдия к сексу и только. Хотя, конечно, делать выводы по статистике за неделю отношений было слегка опрометчиво.

— Нужно снизить количество уроков ментальной магии, — Северус уже переключился на другую тему. — На данном этапе это лишь дестабилизирует тебя.

Его привычный лекторский тон совершенно не подходил к обстоятельствам, но странно успокаивал ещё больше. Наверное, это давало ей ощущение нормальности, обыденности происходящего, будто они уже проходили через подобную ситуацию десяток раз. Да и было приятно, что кто-то хочет помочь решить её проблемы (даже если он и стал частично их причиной).

— Дважды в неделю?

— Подойдет.

Она плюнула на то, что может измазать его своими слезами и соплями (ещё сильнее), и уткнулась носом в грудь. Ещё немного нежностей. Душ подождет.

*

Проснувшись, Гермиона рывком села и потерла лицо. Последствия слез почти не стягивали щеки, но все равно было некомфортно — хотелось умыться и высморкаться. Кажется, она плакала даже во сне, потому что подушка до сих пор была подозрительно влажная. Но хорошо, что ей удалось так быстро вырубиться, а не терзаться бесплодными размышлениями до утра и дальше, изводя себя все сильнее и сильнее.

Не то чтобы после отдыха саморазрушение перестало быть привлекательным вариантом, однако, сейчас она была, пожалуй, слишком разбита, чтобы пытаться сделать что-то конкретное. Наверное, это было даже хорошо, только непонятно для кого. Связываться с Дамблдором и что-то узнавать у неё также не имелось никакой мотивации. Единственное, с чем Гермиона могла определиться точно, — она не хотела видеть их трупы. И в принципе знать подробные обстоятельства гибели. Да, в этой реальности она имела возможность отыграться на врагах, так что было бы логично выспросить всё это. Но на месть у неё сейчас тоже не имелось сил. Возможно, чуть позже, когда она сможет снова дышать полной грудью.

Никаких приятных иллюзий такая сознательная отстраненность не поддерживала. Просто велик был риск, что она сорвется, если ещё хоть раз услышит, что все кончено. И это обернется неконтролируемой истерикой с её стороны, а устраивать сцены было бы совершенно лишним. У кого тут ей искать утешения? Вытирать лицо бородой Дамблдора? Сбивчиво объяснять Лили, как она ошибалась в Северусе (хотя Эванс была совершенно права в оценке его личности в то время)?

Холодная вода немного уменьшила отечность, хотя в зеркале вид все равно был нездоровый. И тусклый, словно она выцвела, как забытый на солнце рисунок. Гермиона по привычке, действуя не задумываясь, переоделась и спустилась вниз, с какой-то даже опаской оглядев гостиную. Но Дамблдор, слава Мерлину, спать на диване не остался, а больше никого тут быть и не могло. Одиночество в этом плане спасало, так как разговаривать ей не просто не хотелось, она сильно сомневалась, что могла выдать что-то осмысленное в принципе. Слова даже в голове складывались тяжело и неохотно.

Помявшись без дела пару минут, Гермиона поставила чайник на огонь, чтобы не стоять столбом посреди кухни, хотя ни аппетита, ни даже жажды не чувствовала. Ежедневные ритуалы не добавляли смысла, но слегка успокаивали. Вспомнив, что вчера не убрала остатки печенья на место, она осмотрела стол и все обозримые поверхности, где могла его оставить. Может, Дамблдор позаботился о ней таким нехитрым образом? Или её подводила память, что, учитывая обстоятельства, было не так уж странно. Догадавшись наконец проверить шкаф, где обычно и хранились подобные вещи, она достала оттуда целую пачку и тупо уставилась на неё.

Через пару секунд сладости полетели на пол, а Гермиона кинулась к календарю, запнувшись о порог кухни и чуть не упав. Рамка зачарованной таблички с датой затрещала, с такой силой она вцепилась в неё.

— Спасибо, — выдохнула она вслух, сама не зная, кого или что благодарит. — Спасибо.

И продолжила метаться по дому, пытаясь найти сумку, надеть уличную мантию и ботинки чуть ли не одновременно. Трансгрессировала она едва сделав шаг за калитку, а в Хогвартсе целенаправленно помчалась в директорскую башню. Конечно, куда больше ей хотелось увидеть Северуса, но объяснить, почему она так ему рада, было бы гораздо сложнее и, в целом, бесполезнее. А вот он наверняка уже доложил Дамблдору о словах Беллатрисы про Медоуз, так что с директором они могли поговорить предметно.

— Профессор, — Гермиона ворвалась в кабинет ещё поспешнее, чем тогда, когда хотела надоумить Крауча старшего лучше присматривать за своим сыном. — Сэр, у меня срочные новости.

Он отложил перо в сторону и поднял на неё недоуменный взгляд от бумаг. Никакой жалости или настороженности в его глазах не читалось, что дополнительно убедило Гермиону в том, что она тоже ещё не сошла с ума.

— Я проживаю этот день второй раз подряд, — выдала она, не успев перевести дыхание. — И вчера все закончилось очень плохо.

Гермиона почти злилась, что накануне не расспросила Дамблдора о нападении поподробнее, но было как-то странно требовать от себя дотошности, когда, как она думала, её жизнь опять оказалась разрушена. Впрочем, даже сказанного им оказалось достаточно, чтобы составить более-менее цельную картину и примерно прикинуть время начала атаки.