– Как-то вы неправильно меня «милым» зовете. Совсем не мило… – разочарованно пробормотал чернявый Еруслан.

– Ты, Яринка, на него не сердься, – посмеиваясь, продолжал дядька Мыкола. – Он от Змиулана род ведет, тот ему родным дедусем приходится, а воны вси, Змиуланычи, на девках помешанные. Але ж богатырь славный, плохо нам придется, ежели ты его в якусь кухонную утварь перекинешь.

– Никто меня не понимает! – трагически подрагивающим голосом вздохнул славный богатырь Еруслан Змиуланович. – Но вы-то, вы… – и он призывно заглянул Ирке в глаза.

– И я тоже – нет, – отрезала она, теперь уже глядя на него совершенно спокойно. Сходство с Айтом развеялось, как и не было его. «Айт бы никогда не стал вот так со мной заигрывать», – подумала Ирка и постаралась прогнать мгновенно вспыхнувшее сожаление.

«Качок» опять гулко захохотал.

– Тише – бабку разбудите! – шикнула на него Ирка, на всякий случай прикрывая дверь в кухню.

– То Вук, – кивая на него, сообщил дядька Мыкола – и в его голосе неожиданно прозвучало глубочайшее уважение, даже некоторая почтительность.

Вук широко усмехнулся Ирке, кивнул коротко почти под ноль стриженной башкой. Ирка вопросительно перевела взгляд на пару оставшихся – таких же чернявых, как Змиуланыч, и еще более худых. Настолько, что сквозь запавшие щеки, казалось, аж кости черепа проступают. Походили они друг на друга, как близнецы, и даже двигались одинаково – синхронно откусывали от бабкиных козюлек, одним движением поднимали чашки.

Дядька Мыкола неожиданно снова смутился – и торопливо отвел глаза, старательно глядя мимо «близнецов». Те продолжали невозмутимо прихлебывать чай. Представлять их, похоже, никто не собирался.

– Смотрю, давние обычаи блюдешь – змеек на Сретенье печешь, – пробормотал дядька Мыкола, неловко кроша печенье на блюдце. – Так, чого ще у нас нового на Хортице-от? А, Пилипка повернувся, знов конопельки свои ростит!

Ирка мучительно покраснела. В том, что Пилип з конопель, хозяин хортицкого конопляного поля, удрал с острова, была виновата именно она. Тогда ей казалось, что она сделала доброе дело – остров почище станет. Но за последний месяц Ирка, не поднимая головы, читала все, что касается змеев и драконов, и даже осилила несколько сложных научных трактатов, переполненных непонятными словосочетаниями вроде «основной миф» и «тотемные предки». Теперь она точно знала, что без конопли богатырской заставе на Хортице никак нельзя – ведь только этого растения до мути, до рвоты не выносят проникающие из иного мира змеи. Так, что сразу слабеют, стоит только коснуться их конопляной веревкой. Вместе со знанием пришла и неприятная догадка, что если б не сгоревшая Пилипова конопля, ей бы никогда не справиться с хортицким Змеем. Замутило гада от дыма, притормаживать стал, реакция не та…

– Ни-ни, ты себя за Пилипку не кори! – точно прочтя ее мысли, вскинулся дядька Мыкола. – Добре вышло – писля того, як ты його шуганула, притих Пилипка, снова делом занялся, растаманов своих приваживать перестал, а то мы вже не знали, як от них здыхаться!

«Близнецы» синхронно поморщились – похоже, даже притихший, Пилип им не нравился.

– Только не помогла та конопля, колы змей вылез, – вдруг очень тихо сказал дядька Мыкола. – И смола не помогла! Почитай, с Кожемякиных времен в первый раз – не помогла! И Котофеич наш – Котофеича-то помнишь?

Ирка кивнула – она помнила полноватого хортицкого полицейского, сквозь человеческие черты которого проглядывал облик крупного полосатого кота.

– Коты-то – с давних-давен первые со змеями борцы. Але ж не сдюжил Котофеич! – горестно пробормотал дядька Мыкола. – Весь как есть поранетый лежит, едва жив остался!

Из угла кухни донесся горестный сочувственный мяв.

– Мабуть, хтось могучий на цей раз вылез, – косясь на невозмутимо жующих «близнецов», пробормотал дядька Мыкола. – Слышь, Ерусланка, расскажи видьмочке, як дело-то было.

Черноволосый богатырь страдальчески сморщился…

* * *

…– Ну Котофеич, ну отпусти, ну будь человеком!

– А я сейчас, по-твоему, кто? – лениво приоткрыв один глаз, проворчал Котофеич. Его конь бережно ступал по обледенелому бережку, узда висела на шее, натягивать ее не было нужды, конь и сам знал, где поворачивать. Мерное качание убаюкивало, заставляя клевать носом под размеренное поскрипывание седла. Сзади, то и дело сбиваясь с ритма, перебирал тонкими ногами конь Еруслана – такой же высокий и нервный, как и его хозяин.

– Она такая девушка, такая! Натуральная блондинка! – Змиуланыч восторженно закатил глаза и помотал кудлатой башкой. – Такая раз в сто лет попадается!

– На прошлой неделе, – также лениво буркнул Котофеич, – только та была рыжая.

– Эх, не понимаешь ты томленья моего сердца! – надрывно, со слезой пожаловался Еруслан. – Ну отпусти, Котофеич, что тебе, трудно самому отдежурить?

– Сдурел? – Котофеич подобрал пузо и выпрямился, строго глянув на младшего напарника через плечо. – Это на Сретенье-то? На самый змеиный день?

– Да брось, Котофеич, какие змеи! Ты погляди, денек какой – ни облачка!

Котофеич невольно придержал коня, запрокинул голову и застыл на берегу, довольно жмурясь на ярком февральском солнышке. День был и впрямь хорош – солнце светило, аж жарило с бледных зимних небес. Покрытый плотной снежной коркой берег блистал, на по-зимнему серой днепровской воде, словно косяки юрких рыбок, плясали яркие солнечные дорожки. Даже верхние камни затопленного после строительства Днепрогэса Ненасытца, страшного тринадцатого днепровского порога, ярко переливались выглаженными волнами боками. Ветер легко, едва ощутимо пах весной.

«А может, и впрямь отпустить дурака? – мелькнула у Котофеича ленивая мысль. – Пусть катится к своей сто двадцать пятой ненаглядной! А самому неспешной трусцой ехать дальше по маршруту, в тишине и одиночестве, подниматься на скальные выступы хортицкого берега, спускаться на пустые песчаные пляжи, сладко жмурясь на солнышке и ловя слабые приметы приближающейся весны?»

Котофеич всем телом встряхнулся, брезгливо потянулся и строго отчеканил:

– Мы на дежурстве! Вот сменимся, и катись куда хочешь – хоть к блондинкам, хоть к брюнеткам, хоть к полосатым…

– По полосатым у нас ты мастер, – обиженно пробормотал Змиуланович, – и что ты за человек такой, Котофеич, прям будто не вольный кот, а пес сторожевой…

– Тих-ха-а! – вдруг сбиваясь на кошачье шипение, протянул старший напарник и подался вперед. На еще больше округлившемся лице чуткими антеннами выметнулись кошачьи усы.

Извиваясь в ярком солнечном свете, как большая воздушная змея, длинная серая туча перекрыла солнце. Праздничное сияние берега померкло, днепровская вода вновь стала темной и даже на вид холодной. Чутко прислушиваясь, Котофеич торкнул пятками коня, и тот послушно затрусил к берегу. Змиуланов тонконогий красавец вдруг заупрямился, взбрыкнул, из груди его вырвалось тонкое жалобное ржание.

– Вызывай наших, быстро! – крикнул Котофеич, торопливо расстегивая пуговицы тужурки.

– Из-за одной тучки? – Змиуланыч дергал узду, пытаясь справиться с заупрямившимся конем.

– Это прика-аз! – проорал Котофеич – крик перешел в истошный мяв, и громадный полосатый котище выметнулся из полицейской формы и, подняв хвост воинственной трубой, длинными скачками понесся к воде.

Еруслан справился наконец с конем и нерешительно поднес рацию к губам. Вызывать ребят не хотелось – тревога наверняка ложная, будут потом паникером дразнить…

Похожее на змею облако словно обвилось вокруг солнца, как анаконда вокруг жертвы. Между скалящихся зловеще, точно зубы старой ведьмы, камней Ненасытца на мгновение закрутилась тугая спираль водоворота – и тут же пропала. Вздыбливая мелкий гравий из-под когтей, Котофеич тормознул у вкрадчиво набегающей на берег днепровской волны. Замер, настороженно поводя усами и принюхиваясь…

Длинная, будто из шланга, струя взметнулась из воды – и метко плюнула в кота, враз вымочив его от ушей до мгновенно поникшего хвоста. И тут же извилистая, как ветка, молния ударила следом. Из реки ударила!