Душа моя, успокой своих, скажи им, что первый блин всегда комом, и т. п. К сожалению, дела обстоят так, что визионерские носяры будут еще соваться в паршивые фасады. Сегодня заседал наш небольшой рабочий орган. Зеленый свет для «Демолирен групп» пока не дали. Придется всем пошевелить мозгами. Пока еще мы все в положении стенд бай. Сечешь?

Нет, ты подумай, некий Октавиан (представь себе морду с таким именем), почти слепой, с мудями, как говорят, до колена и с душой, готовой к отлету на пороге своего девяностолетия, жилец с паршивого третьего этажа, квартира номер девять, сразу у лестницы, ведущей на крышу, свешивается сверху через перила, выглядывает, будто ждет кого-то с нетерпением, да так мужественно согнулся, что даже собственные яйца, которые должны были сработать как противовес и как-то подстраховать его, не помогли, и он героически грохнулся на площадку второго этажа.

Я там была по заданию. Познакомилась с главным следователем, броской, но скучной личностью. Помнишь ту ночь в городском парке, когда ты оплакивала свою пролетевшую молодость? Когда тебе так хотелось понимания и утешения? Когда у тебя оставался последний глоток «столичной», и ты обратилась к мраморному бюсту поэта (вы встретились в ваши только что исполнившиеся двадцать девять, да только его «29» были выбиты золотом, что быстро нас лишает жизни)? Помнишь? Так вот, как у тебя тогда сложилось с этим бюстом, так и у меня примерно так же получилось со следователем (который, кстати, сам руководит – я дважды проверила – литературным кружком в Следственном): в общении со мной он опирался исключительно на собственный бюст: о чем бы я его ни спрашивала, он только пожимал плечами, что бы я ему ни предложила, он только мотал головой. Ты ведь знаешь, меня интересовало только то, как он закроет дело, и можно ли вообще дела не открывать. Взяли бы да и снесли. Я уверена, что на такое поведение следователя прямо влияла его помощница, эдакая аспида, ни на минуту нас не оставляла с глазу на глаз. Ты бы видела ее прическу. Чудище морское. Буквально всем телом перекрывала доступ к этому человеку. В нашу пользу играет то, что он из тех (как уверяют наши контакты), кто, ковыряясь в собственной душе, только изображают из себя профессионалов. Поэт. Мой человек. Представь, у него нет мобильника! А компьютер? – я долго не могла прийти в себя. Компьютер есть. Служебный, отрезала Аспида. Она и телефонисткой служит в их небольшой команде. Кстати, похоже, что у нее этой самой штучки нет. Но это неважно, я уверена, что в последующем мы свое присутствие на площадке усилим за их счет, в превентивных целях, чтобы, по возможности, предупредить инциденты, подобные тому, что случилось с дедом Октавианом. Возможность применения силы мы пока не рассматриваем, тем более в такой деликатной ситуации.

Надолго ли затормозилось? это заинтересует твоего босса. Дед еще жив, но это несущественно, тянет на аппаратах, но не пройдет и нескольких дней, как их отключат. Все вместе, как мы полагаем, опираясь на полученную инсайдерскую информацию, дело затянется недели на две. К счастью, этот баран герр Живкович справляется. Как там «Демолирен групп», нервничает? Отвратительные парни. Бросились, не дожидаясь решения суда, а реконструкция событий, макет военного комплекса подействовали на психологический профиль покойника, ожидаемое патологоанатомическое заключение повисло в воздухе под воздействием притяжения земли и немощных мышц деда Октавиана (большой вопрос, как это ему удалось подняться со смертного одра) с одной стороны, и противовесом в промежности с другой стороны, о чем я тебе уже рассказывала, что, если только коротко, вызывало подозрение, что дедушке кто-то помог с перилами, чтобы он смог получше рассмотреть происходящее. Аспида даже попыталась намекнуть на возможность личной драмы с вероятным воздействием на ход событий, как она выразилась, и пришила к делу какое-то сомнительное ДТП, случившееся две недели тому назад, в котором обвинили некую дедову внучку, вроде как балерину, по свидетельству жителей гадюшника, иностранку, хотя в Иностранном отделе, как утверждают, на учете не состоит (так вот, она пропустила регулярный визит к своему дедуле, потому он, наверное, и высматривал ее, высунувшись), но с учетом такой связи, поскольку балерина где-то все-таки проходит, следовало бы подключить и спецколлег, дело бы затянулось, и следователь – я прямо так и вижу – махнул бы на него рукой. Это мой человек, говорю я тебе.

Что касается жильцов, то все они как-то дружно уперлись. Как ты знаешь, мы им обеспечили пристойные варианты, но никто съезжать не желает.

Эй, может, в субботу сходим на открытие строительной выставки? Как у тебя с целлюлитом? Мой меня просто убивает.

Да, несмотря на Аспиду, я перехватила взгляд следователя. Ничего мне это не говорит! Спрашиваешь, как там мой Миленко? Да брось ты!

Внезапно хлопнуло оконная рама у деда Октавиана на третьем этаже. Могла ли она оставаться открытой два с половиной месяца? Я почувствовал, как мне сжали руку. Мы с соседом Владицей дождемся, когда она хлопнет еще раз. Проследим за ней. Дружно поворачиваем шеи так, чтобы козырек ни в коем случае не перекрывал наши взгляды, направленные вверх. Еще сильнее она хлопнула два с половиной месяца тому назад, даже разбудила меня. В тот день, примерно в 16.05, я посмотрел на часы, смерть особенно радостно, по-хозяйски, соединила деда Октавиана и меня.

Я сразу же выбежал в коридор. Не было более нам, жильцам, покоя ни в коридоре, ни на унитазе, ни на плоской крыше, где-то нам уже обеспечили необходимое размещение, ничуть нам не хотелось разбегаться на все четыре стороны света, но пока еще нигде в нашей (акустически очень плохо изолированной) халупе не слышалось щелканье чемоданных замочков, стук чемоданных колесиков по половицам под грузом упакованного в них барахлишка, так что я, неупакованный и взволнованный, выскочил в полной уверенности, что разрушители по-разбойничьи, не считаясь ни с кем и ни с чем, навалились без предупреждения с кирками. Но застал я только деда Октавиана. В распахнутом домашнем халате лежал он посреди лестничной площадки второго этажа, примерно перед квартирой номер пять, куда (увы, так величественно) чебурахнулся с этажа третьего.

Уже по разбросу членов тела деда Октавиана было понятно, что жизни ему больше не будет, хотя он еще и дышал.

О, давно бы он уже был среди ангелов, если бы не вы, добавляли обиженные врачи, которые, пока их не выгнали год тому назад – вы еще об этом услышите – регулярно навещали его.

Я стоял и глядел на поросшие редкими седыми волосьями шары в дряблом мешочке, лежащие меж всеми этими членами, на полуголую фигуру, валяющуюся у моих ног. Рядом со сферически разбросанными живописными и изломанными длинными седыми волосами деда Октавиана, которым сейчас не помогли бы никакие кератиновые комплексы и регенераторы, на расстоянии полуметра валялась чудом разорванная круглая белая резинка. До этого дня меня с дедом Октавианом связывал только один и тот же пенсионно-инвалидный фонд. Но в тот момент я поверил, что теперь мы связаны гораздо крепче, чем при его жизни, более того, что мы теперь неразделимы, что я, так сказать, занял его место (хотя я был моложе его почти на полвека). Ничего не трогай. Иначе бы я ухватил его за руку и не выпускал бы ее. О том, что я услышал над собой, на третьем этаже – а было похоже, что кто-то вытянулся во весь рост, да подпрыгнул, да затопал, да опять вытянулся, да хлопнул дверью – я не сказал никому, даже следователю, замаскировавшемуся в джинсы. Тот появился со своей помощницей спустя два часа, через сорок пять минут после врачей, которые уже увезли деда Октавиана. Да и что бы я им сказал? Что я не уверен, что из мертвой тишины, которая в то время воцарилась в подъезде, попыталось вырвать меня какое-то запоздало приснившееся эхо? Кстати, они не так уж меня и расспрашивали. Только заглянули в мою квартиру. Следователя больше всего заинтересовало старинное, хорошо сохранившееся издание Пушкина, которое я нашел над дверью, на коробке с предохранителями, когда вселился в халупу одиннадцать с половиной лет тому назад, оно там и пролежало до того самого дня. А ваш сосед из восьмой, похоже, своим Достоевским, насколько я смог рассмотреть из прихожей, разжигал печку, не знаю, как вы… или его жена…