– Мадагаскар! – радостно воскликнул прибывший вместо приветствия и широким жестом обвел поле.

– Наконец-то ты запомнил текст! – позволил себе пошутить Штефан, хотя уже давно дал себе слово не допускать излишних вольностей с представителями властей.

Шметерлинг тактично сделал вид, что не обратил внимания на несколько неуместную, понятную лишь им двоим остроту, и величественно бросил Штефану пачку молотого кофе, которую тот ловко поймал на лету. Хороший кофе найти сейчас было непросто, да и не очень хороший тоже был в дефиците, но Шметерлинг исправно снабжал Штефана этим продуктом. То была некая благодарность за события недавнего прошлого, снисходительное проявление товарищеского участия и внимания к коллеге.

А ведь совсем еще недавно, в недалекое, с биологической точки зрения, отведенное человеку время, подумалось Штефану, этот писаный красавец, сгибаясь от заразительного хохота, терся башкой о мое колено, в восторге от моих же искрометных острот и не всегда пристойных шуток. Как он всячески старался услужить мне деликатными одолжениями, о которых его и просить не надо было!

К примеру, кто лучше Шметерлинга мог в любое время суток раздобыть дозу желательной для меня в тот творческий период шмали, или надежных американских гондонов, или просто поднести ведерко со льдом.

Как все разительно изменилось с того осеннего дня, когда он подобострастно попросил у меня автограф. С этого автографа и началось наше общение, можно даже сказать, дружба. Тогда никто и предположить не мог, что этот паренек станет образом нации и постоянным спутником ее лидера.

Я-то всегда верил в его актерский успех, несмотря на то что на съемках этот идиот никогда не мог запомнить текст. Ведь и я приложил к этому руку, говорю без ложной скромности, с признанием частичной вины за содеянное. Но я и предположить не мог, что они с нами учудят. На первых порах эти поглощенные милитаризмом ряженые были комичны. Впрочем, не прими я во всем происходящем участия, это все равно случилось бы в силу объективных исторических, политических, социальных, антропологических, антропогеографических первопричин и прочих факторов с мудреными названиями. Не тяните меня за язык, я все равно не смогу разъяснить всего этого. Мне это безуспешно пытался растолковать один актер из массовки, в прошлом профессор философии Кенигсбергского университета, но всего я до конца так и не понял. Сам-то я, в силу профессиональной принадлежности, человек не слишком образованный.

Архив Студии документальных фильмов ГДР. Фрагменты интервью с режиссером Карлом Фрицем. Двадцать лет спустя после съемок киноальманаха «Гитлер подарил евреям город»

Мастеру стукнуло к тому времени 90, но он худо-бедно сохранил ясность ума и твердость памяти. Почтенный старец был запечатлен на кинопленку возле окна своей берлинской квартиры сидящим в кресле, в котором последние двадцать лет проводил большую часть свободного времени.

– Я знал Штефана с юности, разумеется, с его юности, – улыбнулся герр Фриц, – когда мы познакомились, я был уже зрелым кинооператором. Дело было на фронте. Начальство прикомандировало ко мне в качестве помощника солдата, у военных это называется вестовой. Этим порученцем и был рядовой Штефан Шустер. Он носил за мной камеру и коробки с пленкой, оптику доверять ему я не рисковал. Можно сказать, что именно со встречи со мной он и начал свой путь в кинематографе ассистентом фронтового кинохроникера.

Военные хроникеры подвиги совершают нечасто, скорее, мы – наблюдатели, создающие для будущих поколений свидетельства об ужасах войны. И уж совсем немыслимо, чтобы подвиг кинохроникера был бы запечатлен на кинопленку, в случае со Штефаном это получилось: у него изначально были врожденные кинематографические способности.

В тот день я собрался запечатлеть фронтовой сюжет под названием «Возвращение разведчиков с боевого задания». Мы со Штефаном расположились с кинокамерой в предоставленном нам небольшом окопе на передовой и ждали, когда в условленном месте отважные лазутчики выйдут к нашим позициям. Ждать их пришлось довольно долго; наконец показались трое. Они вышли из лесу и поспешно двинулись через поле по направлению к нам. Группа была уже неподалеку от линии проволочных заграждений, когда ее обнаружили французы, которые не преминули открыть прицельный огонь.

Ситуация осложнялась применением противником отравляющих газов, в тот день это был этилбромацетат, если мне не изменяет память. Клубы ядовитого вещества двигались в нашу сторону. И разведчики, и мы со Штефаном были вынуждены незамедлительно надеть противогазы.

И нам, и разведчикам было непросто – им совершать короткие перебежки, а мне еще и вести съемку. Один из лазутчиков замешкался и был подстрелен. Раненный, он застыл, запутавшись в колючей проволоке. Положение его оказалось критическим.

Вот тут-то, под пулями, к нему бесстрашно бросился мой ассистент.

На сохранившемся куске кинопленки видно, как к нелепо застывшему в колючках спирали Бруно человеку бросается боец и помогает раненому освободиться. Потом обе фигурки в противогазах бегут в сторону камеры и снова падают.

– Вот тот, слева, и есть Штефан. Это было его первое появление на экране. Поверьте мне, я помню произошедшее вполне отчетливо.

«Человек в противогазе и есть Штефан Шустер», – звучит закадровый голос.

– Поистине, это был мужественный поступок, в тот день Штефан вытащил товарища по оружию, сам же получил достаточно серьезное ранение. За это он был награжден Железным крестом. Что же касается вашего нелепого утверждения, что спасенный Штефаном был Гитлер, это абсолютная чушь, я безоговорочно опровергаю такое нелепое измышление.

– Ну и что же, что ефрейтор? – раздраженно пожал плечами старец. – Разве Гитлер был единственным ефрейтором в нашей армии? Кроме него не было других ефрейторов?! И потом, дело происходило в Арденнах, я-то уж точно помню, а Гитлер воевал на другом участке фронта, это всем известно.

В этот момент ведущий интервью журналист прервал съемку и протянул собеседнику фотографию, которую принес с собой. На черно-белом снимке Гитлер и Шустер улыбались, глядя друг на друга. У обоих был вид людей, довольных как жизнью в целом, так и происходящим в конкретный момент. Видимо, фотография была сделана во время какого-то общественного мероприятия. Вокруг много людей. Один из присутствующих протягивал Гитлеру лист бумаги. Уточняющая надпись о времени и месте съемки на фотографии отсутствовала.

– Общеизвестно, что они были знакомы, и эта фотография лучшее тому подтверждение, – терпеливо подтвердил герр Фриц. – И что с того? Откуда эта странная фантазия, что ШШ спас Гитлера? Возможно, он сам это выдумал для смеха. Покойный любил приврать.

Штефан Шустер лежал на зеленой траве, увлекшись восхитительными воспоминаниями былых дней. Над ним в сиреневом муаре плыли перисто-кучевые облака, вокруг был дивный германский мир, где толстые тетки, мелодично воркуя, ощипывают гусей, а издалека доносятся ненавязчивый шум водяной мельницы и бесхитростная мелодия пастушьей свирели.

Я никогда не утверждал, что спас Гитлера, мысленно усмехнулся ШШ, все это выдумали полукриминальные еврейские оборванцы из бригады строителей, которые дразнили меня в первые дни нашего общения. Они были убеждены, что мне не следовало сотрудничать с властями, и придумывали про меня всякие нелепые небылицы. Упоминаю это так, к слову…

С Гитлером мы познакомились через несколько лет после окончания войны, на заре наших столь несхожих восхождений к вершинам профессий. К тому времени я имел в своем творческом багаже несколько эпизодических ролей, сделавших меня вполне узнаваемым у кинозрителей, и успешно дебютировал в качестве режиссера. Я жил в Берлине и снимал квартиру у фрау Густавы. С квартирой и хозяйкой мне определенно повезло, о чем я еще расскажу.

Гитлер же к тому времени успел отсидеть в тюрьме и по мере сил занимался политической деятельностью. Дела его шли ни шатко ни валко. Самые проницательные политологи того времени даже не подозревали о том, каких космических высот он вскоре достигнет.