Г е б е л ь. Мы ведь барышни, шагать широко стесняемся. Как ты носки выворачиваешь, а? Стой! Как у него ноги стоят, точно у гуся.
Ш е р в у д. Точно-с, точно-с.
Г е б е л ь. Ляг, посмотри. (Шервуд ложится на землю.) Ровно?
Ш е р в у д. Криво-с! Криво! Нога петушья-с! (Смеется.)
Г е б е л ь. Пусти! (Ложится сам и смотрит.) Вправо! Вправо! (Встает. Щур роняет стакан.) Тетеря! Русская свинья! (Дает пощечину Щуру.)
Б е с т у ж е в. Мерзавец!
С е р г е й М у р а в ь е в (удерживает его, потом подходит к Гебелю). Довольно, Густав Иванович.
Г е б е л ь. Подполковник Муравьев...
С е р г е й М у р а в ь е в. Я говорю вам - довольно. (Солдатам). Вы можете итти, Шервуд. Слышите. Я вам приказываю. Ну!
(Спасенихин, Щур и Шервуд уходят.)
Кн. Т р у б е ц к о й. Вам бы не следовало забывать, полковник, что поляк не смеет издеваться над русскими солдатами, и ваш генерал имеет законное право удалить вас со службы.
С е р г е й М у р а в ь е в. Оставьте, князь. Нам незачем обращаться к закону. Я так же мало верю ему, как честности полковника.
Г е б е л ь. Как вы можете оскорблять вашего командира и закон? Вы сами корбонар, бунт в полку сеете.
С е р г е й М у р а в ь е в. На это я вам отвечу после.
Г е б е л ь. Я не позволю вам...
С е р г е й М у р а в ь е в. Если вы не замолчите, то я повторю свои слова перед всем полком, и тогда вам останется или вызвать меня на дуэль или подать в отставку.
Г е б е л ь. Я и так вызову вас. Я проучу. Я дворянин и не позволю мою честь...
С е р г е й М у р а в ь е в. Мы лучше не будем говорить о вашей чести.
Г е б е л ь. Вы еще в гвардии бунтовали. Я не посмотрю на ваше имя.
С е р г е й М у р а в ь е в. Молчать!
Г е б е л ь. Вы можете быть уверены, что я не прощу вам этого. Нет-с, не прощу. (Уходит.)
Б е с т у ж е в. Какая подлость - молчать! Какая подлость!
Кн. Т р у б е ц к о й. Чтоб спасти все дело, приходится быть твердыми и сносить, пока это необходимо.
С е р г е й М у р а в ь е в. Да, сейчас как раз минута, чтоб поговорить о терпении.
(Входит Степан.)
С т е п а н. Из вашего баталиона, ваше высокоблагородие, пришли. Гебель Щура и Спасенихина драть велит, так не заступитесь ли?
С е р г е й М у р а в ь е в. За что?
С т е п а н. Две недели тому назад они у шинка набедокурили, так теперича вспомнил, собака. Это за сегодняшнее, чтоб сердце сорвать.
(Вбегают Спасенихин, Щур и солдаты.)
Щ у р. Заступитесь, ваше высокоблагородие. Десять шкур спустит. Господи!
С п а с е н и х и н. Может, уговорите. Срам-от какой, срам-от!
С е р г е й М у р а в ь е в. Что я могу сделать? Закон, слышите, закон и царь позволяют ему все, кроме убийства, а вам и мне велят терпеть. Пусть он рвет вам шпицрутенами мясо, пусть крадет ваш труд, крошит вам зубы, - вы должны молчать, потому что так хотят царь и закон. Ведь вы клялись быть ему верными, хотя бы он продавал вас, посылал в Сибирь, в шахты и в рудники, но разве вы не должны терпеть?
Б е с т у ж е в. Взбунтовать полк, немедленно, сейчас.
Кн. Т р у б е ц к о й. Опомнитесь, господа. Простое благоразумие...
Б е с т у ж е в. Бывают минуты, когда благоразумие становится трусостью.
(Входит Пестель.)
С т е п а н. Его высокоблагородие, полковник Пестель.
П е с т е л ь. Вместо приветствия я приношу вам новость: государь через два месяца прибудет на смотр 4-го корпуса под Белой Церковью.
Б е с т у ж е в. Ура! Наконец-то, Сережа!
С е р г е й М у р а в ь е в. Простите меня за мое бессилие, ребята. Терпеть надо в последний раз, и все же надо пока. Там, под Белой Церковью я спрошу вас: пойдете ли вы со мной туда, куда я поведу вас?
С о л д а т ы. Всюду, ваше высокоблагородие. Рады стараться! С вами до последней капли крови.
Кн. Т р у б е ц к о й. Я был здесь свидетелем совершенного безумия, да и теперь, кажется, свидетель его.
П е с т е л ь. Что делать, князь. Безумие движет мир вперед.
ЗАНАВЕС
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Мельница в имении Давыдова Каменке. Шервуд сидит у окна с инструментами.
Г р о х о л ь с к и й (снаружи). Ты что тут сидишь, Вечный Жид, т.-е. вечный унтер?
Ш е р в у д. А тебе что? Опять пьян? Человек - животное, когда не владеет всеми пятью чувствами.
(Грохольский входит.)
Г р о х о л ь с к и й. Ах, ты, философ с кожевенной фабрики. Пьян? Нет, брат, трезв, как сам король, когда он не пьет. Не слыхал, где тут пасека? Мой дядюшка, управляющий ее превосходительства Екатерины Николаевны Давыдовой, послал меня приказать принести меду. А где эта пасека, чорт ее знает. Я не бывал. Что только в большом доме делается! Гостей, барышень цветник, эдем, а в нем пери такие розовенькие, так и порхают, так и порхают. Что есть лучше женщины на свете, говори?
Ш е р в у д. Отстань.
Г р о х о л ь с к и й. Э, брат, шалишь, не обманешь. Ты философов перед начальством ломай, перед Муравьевым. А уж я, благодаря святым или чорту, разглядел тебя. Чего вчера вечером к стеклу прилип? У старухи внучки первый сорт.
Ш е р в у д. Ну, и глядел, ну, и что же? А мне разве нельзя? А может, и нельзя. Это им, сытым, жирным можно. Почему? Разве не из одной глины бог лепил, как по их же предрассудкам сказано. Терпи и щеку подставляй. А почему только мне щеку-то подставлять? Может, ударить-то и я не хуже сумею.
Г р о х о л ь с к и й. Ну, на этом брат, большого уменья не требуется. Каждый козел рогат.
Ш е р в у д. Сообразили верно. Я, впрочем, не против мордобоя, на нем мир держится. Я только против неправильного распределения мордобоя. Почему у одних - кулаки, а у других только щеки? Почему одни могут быть честными, а другие нет? Муравьев - честный, а Шервуд - подлец. А может, я тоже был бы честным, как бы...
Г р о х о л ь с к и й. Был Муравьевым? Да ведь тогда бы не был ты Шервудом.
Ш е р в у д. Он на меня, как на гада взглянул. А я ему душу открыл. Оттолкнул, ничего не сказал. Ведь недаром меня Вадковский к нему послал, знаю, затевают что-то. Ненавижу его, как он смеет молчать! Душу вывернул и швырнул с отвращением. Можешь ты это понять?
Г р о х о л ь с к и й. Да ведь он, наверное, не просил ее выворачивать.
Ш е р в у д. Донес на меня, наверно, донес. Да только нет, не докажет. Заметил и я нечто эдакое маленькое, а вырастет - никакое благородство не поможет.
Г р о х о л ь с к и й. Да чего ты? Муравьеву можно, у него душа хорошая.
