Прошло уже несколько часов с тех пор, как оставшиеся позади главные Гавайские острова растворились в тропических водах, будто кусочки масла на разогретой сковороде. С рассвета, пока солнце все выше и выше поднимается у нас за спинами, пропеллеры, захлебываясь, тянут наш пятиместный самолет к западу от Гонолулу, преодолевая почти тысячу километров пути над морем.

Отсюда на воде видны узоры. Интригующие узоры. Нежно-голубой цвет преобладает на зыбкой поверхности океана, но в некоторых местах зазубренные выступы рисуют на ней округлые завитки, похожие на огромные отпечатки пальцев, или спирали, или концентрические круги, выгравированные дыханием ветра. На темных участках проступают длинные светло-синие прожилки, напоминающие стрии на округлившемся чреве Матери-Земли.

Линия, уходящая за пределы видимого, отделяет обширные области светлой воды от более темных. Эта граница между двумя столь разными водными массами наглядно демонстрирует тот факт, что определяет жизнь и передвижения всего находящегося там, внизу: океан не просто чаша с водой, а сверкающая, разнородная мозаика грандиозных размеров.

Спустя несколько часов захватывающего полета на синей поверхности океана проступают едва заметные очертания бирюзового пятна. Постепенно оно начинает обретать четкость: это отмели, окружающие широкую, искрящуюся под солнцем лагуну. Атолл Френч-Фригат-Шолс – конечный пункт нашего путешествия. Ажурные волны разбиваются о риф, диаметр которого составляет около 30 километров. С высоты буруны, набегающие на фестончатые выступы, подобны белому жемчужному ожерелью на бирюзовой шее. Над главной лагуной атолла эффектной доминантой возвышается каменный бастион около 200 метров в длину и 36 в высоту, заостренный с обоих концов, как топор. Это скала Лаперуза, остаток кратера древнего вулкана, на месте которого возник атолл.

Мы снижаемся. Окружающий нас Тихий океан мягко вздымается и опадает, напоминая своим спокойствием дремлющего кота. Риф круто взмывает вверх из настоящей морской бездны в километры глубиной, отчего вода ближе к нему меняет цвет с темно-кобальтового на нефритово-зеленый с белыми барашками волн. На вылизанном прибоем гребне рифа кораллы кажутся бежевыми. Их поверхность рассекают борозды, будто оставленные волнами в их бесконечном возвратно-поступательном движении.

Внутри образованной кораллами лагуны дно светлеет ярко-зелеными отмелями, испещренными редкими заплатками темных лавовых глыб. Местами на мелководье проступают плоские островки. Сердцевина некоторых из них зеленеет растительностью, от воды ее отделяет яркий ободок кораллового песка. Другие – низкие настолько, что с них смывает любую зелень, – сияют ослепительной белизной.

Когда мы заходим на посадку, чтобы приземлиться на один из островов – Терн («Крачка»), – второй пилот Рон Лам надевает шлем.

– На случай, если громадный альбатрос пробьет ветровое секло, – говорит он, затягивая ремешок, и тут же со смешком добавляет: – Или если пилота убьет во время приземления.

Нам со спутником, доктором Дэвидом Андерсоном, шлемы никто не предлагает.

Пилот Боб Джастмен в разговор не вступает. Он сосредоточен и делает все для того, чтобы шлемы нам не понадобились.

Ближе к земле от сопровождавшей нас в воздухе прохлады не остается и следа, и застекленный салон самолета оказывается во власти парникового эффекта. Это яркое подтверждение того, насколько тонка пелена спасительного тепла, окутывающая нашу планету. Все живое на Земле обитает в тончайшем мыльном пузыре.

Стремительно приближаясь к грунтовой взлетно-посадочной полосе, Джастмен замечает:

– Вот это да! Сколько там птиц в небо поднялось!

По обеим сторонам от нас ввысь взмывает великое множество морских птиц. Встречным ветром многих из них сносит в сторону аэродрома.

Вдруг впереди мелькает размытый силуэт, а затем раздается удар в лобовое стекло – такой силы, что, открыв глаза, я удивляюсь тому, что птица не внутри салона.

У Джастмена вырывается крепкое словцо.

– Ну как тут избежишь столкновения? – сокрушается он.

Самолет подруливает к месту стоянки.

Остров просто крошечный, метров 800 в длину и 150 в ширину. Я замечаю написанную от руки вывеску со словами: «Добро пожаловать в международный аэропорт острова Терн, высота над уровнем моря 2 метра». Терн не совсем обычный остров. Во время Второй мировой войны американские военные взяли пятачок суши площадью 0,04 квадратных километра, расширили его, а потом надстроили на нем вытянутый прямоугольник, создав тем самым что-то вроде наземного авианосца. Поэтому «береговая линия» большей частью представляет собой стену из ржавого металла, хотя со временем вдоль нее, особенно со стороны лагуны, образовался небольшой намыв. Примерно треть острова занимает расположенная по центру взлетно-посадочная полоса, а оставшимся по обе стороны от нее пространством завладели растительность и птицы. В здании бывшей казармы, стоящем на краю, теперь живут и работают ученые.

Но как только дверь самолета открывается, мы сразу забываем об искусственном происхождении острова, окруженные гомоном исполняющих брачный танец альбатросов и головокружительными маневрами тысяч морских птиц. С первого же взгляда, с первых же звуков, с первого мгновения становится ясно, что здесь совсем другая жизнь. Вот это да!

Мы выходим из самолета, щурясь от неожиданно яркого солнца, которое отражается от покрытой коралловым песком полосы аэродрома. Посреди живой природы, окруженный со всех сторон водой, сразу чувствуешь, будто попал в самый центр мироздания. А затем понимаешь, что всякий, кому повезло стоять здесь вот так, как мы, просто счастливчик! Мы приземлились всего 30 секунд назад.

В этом месте много пастельных тонов, кораллового песка и многоцветных вод. Окружающая полоску суши лагуна невозмутимо спокойна и кристально чиста. Облака здесь разноцветные. Они похожи на белые паруса, поднятые лишь для того, чтобы отражать фиолетовые, синие и бирюзовые оттенки моря. И повсюду птицы.

Нас встречает человек 10 или 15, среди которых в основном опытные ученые и их молодые коллеги. Они стояли вдоль взлетно-посадочной полосы и прогоняли с нее птиц во время нашего приземления, а теперь собрались, чтобы поприветствовать новичков. Молодая женщина, которая представилась Мелиссой – просто по имени, без лишних церемоний, – говорит, что сбитую нами птицу, темноспинного альбатроса, удар всего лишь оглушил, она ненадолго потеряла сознание, но теперь уже очнулась и чудом цела. Какое облегчение!

Затем к нам подходит девушка лет двадцати в майке и выцветших шортах, покрытых пятнами краски. Это Карен, в руках она несет бурую кланяющуюся крачку, морскую птицу размером с голубя. Наш самолет убил ее. Тысячи других птиц уже возвращаются в свои гнезда, расположенные на кустах или на земле. Но нас не покидает тревога от того, что мы убили одну из тех птиц, ради наблюдения за которыми прилетели так далеко.

Мы проделали долгий путь, чтобы исследовать морских птиц, которые летают на большие расстояния. Обстоятельно понаблюдать за ними люди могут только на крошечном отрезке их жизни – в период высиживания птенцов на суше. Если бы птицы изучали нас подобным образом, им пришлось бы выполнять всю научную работу у нас в спальне. Мы надолго покидали бы «район исследований», а с нашим возвращением они детально регистрировали бы, как мы надеваем пижаму, сколько раз переворачиваемся во сне, и до неприличия подробно описывали бы, как у нас происходит спаривание. Именно так обстоят дела с изучением большинства морских обитателей: мы следим за ними на суше или вытаскиваем их на палубы судов, потому что не способны отправиться за ними туда, где их дом, – в море. Но пришло время перемен. Прикрепляя маленькие, крайне сложные приборы спутникового слежения к крупным морским птицам, тюленям, морским черепахам, громадным рыбам, небольшая группа людей, среди которых – Дэвид Андерсон, выясняет, куда на самом деле путешествуют жители океана.