Он сел на заднее сиденье, посмотрел на горы битого кирпича, перегородившие улицу, обернулся: позади тоже громоздились обломки рухнувшего дома. Ну и что теперь?

Автомобиль тронулся с места, круто развернулся и нырнул в неприметную подворотню. Набирая скорость, мимо побежала лента низких подслеповатых окошек, впереди показался просвет арки настолько узкой, что Штернберг рефлективно ударил ногой по воображаемой педали тормоза, но водитель, напротив, прибавил газу, тёмная щербатая кладка мелькнула совсем близко, Штернберг ожидал услышать скрежет помятых крыльев, – но автомобиль, будто стальной жук, чудом избежавший хлопка огромных ладоней, уже вылетел в ущелье переулка. Чуть погодя сбавил скорость, аккуратно вписался в немыслимый поворот и без единой царапины выехал на широкую улицу. По пути в гостиницу Штернберга слишком занимали разговор с гестаповцем и вид изуродованного города, чтобы обращать внимание на что-то ещё, но теперь он убедился – навязанный ему шофёр не только отменно знал все закоулки Берлина, но и управлял автомобилем так, что механизм, казалось, превращался в разумное существо, хитрое, ловкое и проворное. Даже Штернбергу, далеко не новичку, было чем восхититься. Некстати вставшие поперёк улиц пожарные машины, завалы на мостовой, между которыми змеилась плотная очередь в продуктовый магазин – едва ли дрогнувшая даже под бомбёжкой, – серый «мерседес» в два счёта объезжал все ловушки, в которых застревали прочие автомобили, под гудение и ругань выбиравшиеся из заторов. Шофёр Штернбергу достался далеко не худший. Один из лучших, и, хотя это было неприятно признавать, даже лучше прежнего.

«Какую цену они назначат мне за близких? – думал Штернберг, пока автомобиль нёс его через полгорода в район Берлин-Далем; не в первый раз ловил себя на том, что противопоставляет себя всему тому, частью чего привык себя ощущать. – И так ли важна цена? Ведь любую цену готов заплатить. Любую, не лукавь. Хотя… за победу ты тоже готов был заплатить любую цену, и ведь не сумел… не сумел…»

Однако теперь Штернберг точно знал, что сумеет. Эхо ужаса настигало его, когда сознание против воли принималось изощряться в предположениях. Вот, например, поставят его перед выбором: жизнь Даны – или племянницы – или обеих – против жизней сотни заключённых концлагеря; ясно же как день, что он сломается сразу и лично будет стрелять в затылок тем, из-за кого недавно отказал своей родине в шансе на победу. Вот так. И зачем тогда всё?..

Среди вилл Берлин-Далема, отгородившихся от праздных взглядов кронами деревьев и нередко – высокими заборами, была одна, принадлежавшая «Аненербе», точнее, отделу тайных наук. В чёрной проволоке одеревеневших побегов дикого винограда, вилла прикрывалась с флангов елями и туями, превращёнными утренним снегопадом в мохнатые белые башни, и в их густой тени окна смутно светились янтарным электрическим светом. Штернберг поднялся на крыльцо особняка с тягостным чувством, мысленно спрашивая себя, что за кино видел, когда потерял сознание в гостиничной ванной комнате. Что за видение его посетило, к чему оно относилось – к прошлому, к будущему? Он не помнил лица человека из кошмара.

На лестнице пахло жареным луком и свежей выпечкой – пробирало до тошноты вперемешку с первобытным голодом. Штернберг вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего вечера, да и что это была за еда… Он остановился. Не о еде надо думать. Закрыл глаза – но запах еды отвлекал, плотной завесой обволакивал более тонкие чувства.

И всё-таки Штернберг понял, кто ожидает его в угловой комнате на втором этаже, – он услышал. Услышал весь небольшой дом – в нём было мало людей. Услышал и размышления генерала Каммлера. Тот смотрел в окно и готовился к сложному разговору. Рядом была вооружённая охрана.

Услышал Штернберг и содержание предстоящего разговора – лишь слабое эхо, однако ему сразу захотелось развернуться и уйти. Но, разумеется, он не мог.

– Хайль. – И никаких «Гитлер». С этим приветствием генерал обернулся к открывшейся двери: – Рад видеть вас в добром здравии, доктор Штернберг.

Каммлер был сухощавым, довольно высоким человеком лет сорока. Характерный пригвождающий взгляд чиновника высокого ранга. Странный блеск в глазах – сродни голубоватому округлому блеску дорогой оптики для сложных приборов. Зализанные русые волосы, хорошо сработанный костистый лоб, крупный и тоже костистый нос, напоминающий деталь какого-то инструмента, полная нижняя губа. Удивительная своей сухостью мимика.

Они были едва знакомы. Их владения почти не пересекались: доктор инженерных наук Ханс Каммлер руководил строительством специальных объектов и производством ракет, а доктор философии и тайных наук Штернберг занимался вещами, в существование которых Каммлер просто-напросто не верил – пренебрежительно и напоказ. Тем не менее это обстоятельство не мешало Каммлеру некоторое время сотрудничать с Мёльдерсом, предшественником Штернберга на посту главы отдела тайных наук, и интересоваться опытами с Зеркалами.

– Группенфюрер, разрешите обойтись без предисловий. Самый лучший совет, который я могу вам дать, таков: не приезжайте туда и не заставляйте меня туда возвращаться. Ничего не выйдет.

Каммлера его слова нисколько не удивили.

– Предлагаю обойтись без званий, доктор Штернберг. Хорошо, что вы уже в курсе дела. Меньше придётся объяснять. Только не спешите с выводами. Кстати, не желаете ли присоединиться?

В дальнем углу стоял накрытый стол. Светловолосый парень в новеньком мундире принялся снимать крышки с блюд – отбивные с овощами, картофельный суп с сосисками, пирог.

За окном выглянувшее солнце перебирало радужные искры на заснеженных еловых ветвях – и вдалеке выли сирены. Штернберг представил, как берлинцы толпами спускаются в бомбоубежища, в подвалы, на станции метро. Там сейчас не протолкнуться, там нечем дышать. Люди там обрадовались бы лишнему куску хлеба – не то что отбивным или пирогу.

– А вы не боитесь, доктор Каммлер, что англичане сбросят вам бомбу прямо в супницу?

– Они обходят стороной этот район, не беспокойтесь.

У Штернберга были совсем иные поводы для беспокойства, однако он знал, что пригород Далем бомбят, и собственными глазами видел развалины. Но Каммлер действительно не боялся бомбёжки. Штернберг затруднился бы сказать, какие страхи вообще знакомы генералу. Глаза Каммлера, с острыми, неестественно яркими бликами – словно навечно застывшими крохотными отражениями прожекторов испытательного полигона, – следили за Штернбергом оценивающе и беспристрастно.

Под этим взглядом, от которого отчётливо ощущался кровоток в жилах, а также под нагло-любопытствующими взглядами охраны Штернберг принялся за еду. Он ел и думал о Дане – как однажды в школе «Цет» накормил её офицерским ужином…

«Ты держался столько времени. Разве ты не сумеешь ещё немного поиграть в эсэсовца?»

Штернберг исподлобья уставился на Каммлера и изобразил блудливую ухмылку, которую так хорошо знали в отделе тайных наук, да и за его пределами тоже, – растянутый длинный рот, влажный оскал, ломаный взгляд – хищная и в то же время паясническая гримаса, обескураживающая и неприятная. Пусть группенфюрер вспомнит, кого именно вытащил из тюрьмы и любезно накормил обедом.

– Позвольте, я расскажу вам о ваших проблемах, доктор Каммлер. Недавно вы получили доступ к некоему закрытому проекту. Почти все, кто имел к нему отношение, либо погибли, либо были казнены. Вас это вполне устраивало. Вам казалось, вы знаете о проекте достаточно, чтобы возродить его и использовать в своих целях. Вы сумели убедить начальство, приступили к работе, всё шло по плану… но вдруг что-то пошло не так, до ужаса не так. – Штернберг наклонился вперёд, пристально глядя на генерала. – Тогда вам стало страшно, доктор Каммлер. Вы с трудом выбили финансирование, от вас ждут результатов – а вы даже не понимаете, что происходит. И вот вы бросаетесь на поиски уцелевших участников проекта… Кстати, чья это была идея – сохранить мне жизнь, – ваша или рейхсфюрера? Не отвечайте, я уже понял. Его я поблагодарю, – гримаса Штернберга всё менее напоминала улыбку, – при встрече…