— Женя? — Алиса подошла ближе, опускаясь перед ним на корточки, и положила ладони на его колени. Она попыталась заглянуть в глаза, но они были как никогда безжизненными. Калинина за десять лет совместной работы видела его всяким. И была уверена, что самое страшное проявление Громова — когда он в гневе. Когда серо-голубые глаза искрятся бешенством, когда он кричит и ударяет по тому, что находится неподалеку. Но оказалось, что такие неживые, опустошенные глаза способны напугать ещё больше.

— Он не видит меня, — пришла к страшному выводу Алиса, посмотрев на ничего не понимавшего Мельникова, который недовольно вздохнул, а затем наклонился к лицу Громова, пытаясь вглядеться в его глаза. Но Калинина не преувеличивала. Они действительно были пустыми.

— Да что с тобой? — начал злиться он, толкнув бывшего соперника в плечо. — Вставай! Зря что ли были все наши драки в детстве?

— Психолог из тебя так себе, — отметила Алиса. — Где Таня?

Калинина видела, что химия между Громовым и его новой партнершей действительно была. Сомнений в этом у неё не осталось после их поцелуя в подтрибунном помещении. И теперь она была уверена, что Алексеева сможет вернуть его в реальность.

— Он сказал, что Таня больше для него не существует.

— Что? — брови Алисы взметнулись вверх. Она поднялась и поняла, что нужно найти её как можно скорее, чтобы разобраться в происходящем.

— Я хочу уйти из фигурного катания, — десятилетний Женя сидел напротив мамы в небольшом кафе и недовольно размазывал по тарелке растаявшее мороженое.

Юлия вздохнула, с теплотой, но всё же смешанной с грустью, смотря на сына. Час назад он занял второе место на соревнованиях одиночников, уступив золотую медаль Арсению Мельникову.

— Ты не должен уходить, — покачала головой она. — У всех бывают взлеты и падения.

Юлия поджала губы, на мгновение переведя взгляд за окно и понимая, что применительно к фигурному катанию эта фраза обретала буквальный смысл.

— Зачем мне оставаться? Я не получил золотую медаль! — злился мальчик, раздраженно посмотрев на маму.

— Фигурное катание дарит тебе не только медали, — мягко пояснила Юлия, всегда старавшаяся разговаривать с сыном на равных. — Главная твоя награда — это люди, которых ты встречаешь на льду.

— Я никого хорошего не встретил на льду! — Женя ударил ложкой по тарелке, отчего несколько капель мороженого разлетелись в стороны.

— А как же Ольга Андреевна? — напомнила сыну о его первом тренере Юлия.

— Она меня бросила! — повысил голос юный фигурист, скрестив руки на груди и откидываясь на спинку стула.

— Малыш, — вздохнула она. — Ольга Андреевна переехала в Москву, чтобы тренировать там пары. Она ведь сама каталась в паре, когда была фигуристкой. Но именно она научила тебя кататься. Она поставила тебе прыжки.

— А потом бросила! — обиженно надул губы Женя. — Бросила! Бросила! Бросила!

— Когда-нибудь фигурное катание обязательно подарит тебе настоящих друзей, — попыталась приободрить его мама. — И они тебя никогда не бросят. Они будут любить тебя.

— Как ты? — с надеждой посмотрел на неё маленький Женя.

— Как я, — счастливо улыбнулась Юлия, радуясь, что её сына покидает злость. — Только не отталкивай их от себя.

***

Татьяна оставалась в кабинете врача. Она всё ещё сидела на кушетке и смотрела на кафельный пол. Она уже не чувствовала боли. Не чувствовала ничего, кроме слёз, которые безостановочно катились по щекам, капая на белое платье, отчего то становилось прозрачнее и прилипало к ногам.

Таня никогда не возводила фигурное катание в абсолют. Оно никогда не было для неё всем. Оно было большой частью её жизни, но не было её смыслом. Для Громова этот мир, строящийся вокруг льда, был спасением. Фигурное катание было для него целой жизнью, и только оказавшись на его уровне Таня поняла, что спорт высших достижений это действительно отдельная Вселенная, которая иной раз красочнее Вселенной обычной. Что после мира спорта простая жизнь кажется пустой и пресной. Таня больше не представляла себя без льда, без боли, без преодоления, без этих людей вокруг.

Она больше не представляла себя без него.

И она не могла оставить его без вершины, к которой он шёл всю сознательную жизнь. Пусть потом он продолжит ненавидеть её, пусть потом он убьет её за ложь или за участие в командном зачете. Это уже будет потом. Но сначала она сделает всё, чтобы дать ему то, чего он заслуживает как никто другой.

Он для неё сделал всё, что мог. Он катался через боль, потому что это было важно для неё. Значит, сможет и она.

— Антон! — громко обратилась к нему Таня, не узнавая свой голос, который звучал требовательно, но в то же время крайне измученно, и врач, сидевший на стуле, поднял на неё взгляд.

— Вколи мне блокаду, — безапелляционно произнесла она, понимая, что времени на размышления и разговоры нет. Действовать нужно прямо сейчас.

— Это исключено, Таня, — отрицательно качнул головой он. — Я не буду этого делать.

Такой ответ разозлил Таню, которая и без того находилась в очень шатком психологическом состоянии. Она спрыгнула с высокой кушетки, подходя к небольшому шкафу и открывая его здоровой рукой. Бегло осматривая препараты, она пыталась понять, какой был необходим.

— Дай мне блокаду! — практически прорычала Таня, краем сознания отмечая, что ведет себя как Громов, когда того что-то выводило из себя.

Антон гневно поджал губы, вставая из-за стола и подходя к шкафу, сразу же доставая оттуда нужную ампулу.

— Я не могу сделать тебе блокаду, понимаешь? — несмотря на свои действия произнес врач.

— Почему?! — срывалась на истерический крик Таня. — Почему ты можешь делать такие уколы Жене, но не мне?!

— Потому что с травмой Жени я работаю уже давно, а про твоё плечо нам ничего не известно! — повысил на неё голос Антон. — Блокада имеет смысл только если сохранена подвижность! Если ты сейчас, несмотря на боль, сможешь поднять руку вертикально вверх, то я сделаю укол. Но тебе придется подписать бумагу о том, что ты берешь всю ответственность на себя. Я такой грех на душу брать не буду. Мне хватает Громова.

Татьяна ничего не ответила. Она опустила голову, посмотрев на ладонь правой руки, и сделала глубокий вдох, осознавая, что сейчас предстоит вынести, а затем принялась медленно отводить руку в сторону.

Рука Тани дрожала. Вся. От плеча до кончиков пальцев. Она поджала губы, зажмуривая глаза, из которых вновь побежали слёзы. Антон нахмурился, когда увидел, что дрожь, вызванная нестерпимой болью, распространилась на всё тело Тани, затрагивая даже её ноги.

Когда рука Татьяны была почти параллельно полу, она дрогнула, начиная опускаться вниз. Антон кивнул, понимая, что блокаду колоть бесполезно. Таня не сможет управлять ею.

Но сдаваться Алексеева не собиралась. Бой со своим телом проигрывать было нельзя. Перед её зажмуренными глазами был Громов. Сильный Громов. Всегда идущий до конца. Даже когда организм мешает ему это делать. И это придало Тане сил для ещё одной попытки. Она сильнее сжала побелевшие окончательно губы и вновь принялась поднимать руку вверх, чувствуя адскую боль в плечевом суставе, которая разливалась по всей руке вплоть до кончиков пальцев. Когда правая рука Тани была почти вертикально, она начала сдавленно стонать от боли и как только, наконец, сделала то, что просил врач, открыла глаза. С её губ сорвался громкий вымученный стон, а затем правая рука обмякла, повиснув так, будто не принадлежала живому человеку.

— Коли! — взмолилась Таня, а затем провела ладонью по лбу, убирая легкую испарину и боясь даже представить, как ужасно выглядит после всех этих слез и боли.

Антон был вынужден найти в шкафу шприц. Таня выполнила условие, которое он ей поставил. Но врач всё равно переживал о том, как она сможет держать себя на этой руке, которая являлась опорной и принимала на себя всю нагрузку. Раскалывая ампулу, чтобы достать содержимое, Антон мысленно проклинал и Таню, и Громова. Они оба друг друга стоили и заставляли опытного спортивного врача нервничать.