– Что происходит? – закричал Виктор, падая в кучу рычагов, маховиков и рукояток, разделявших капитана и штурмана. Его все сильнее охватывала паника.

Вдруг на мостике воцарилась тишина. Судя по показаниям приборов на панели, двигатели внезапно перестали работать.

– Мы заглохли, – объяснил Гарраско, помогая Виктору подняться. – Видимо, что-то снаружи нам помешало, и двигатели отказали.

Услышав сигнал тревоги, оба вздрогнули.

– Давления нет. Твою мать. Если котлы не заработают, то, учитывая крен, через полчаса мы начнем тонуть.

Виктор включил рацию и выплеснул в крике всю свою бессильную злобу. Страж песков взглянул на большой циферблат на панели. Без давления приборы не работали. Существует только один способ узнать настоящую причину поломки: покинуть мостик, зайти в первый пневмошарнир и оттуда перебраться в другую часть корабля. Спускаться на землю опасно – если не подхватишь какую-нибудь инфекцию, тебя укусит комарокрыс. Еще опаснее – сделать по песку больше трех шагов.

Кроме того, через пару минут пневмошарниры инициируют программу автономного выживания (АВ), их гидромеханические составляющие примут форму, наиболее подходящую для отсоединения от Робредо, материнского модуля, – и в путь. А это значит, что: первое – Робредо погиб; второе – нужно торопиться. Малейшее промедление – и программа АВ не признает их и не впустит, посчитав незваными гостями. Или наоборот, впустит, чтобы использовать в качестве топлива или пластичной смазки.

– Возьмем оружие, – рявкнул Гарраско своему помощнику.

– Страж песков, у нас нет на это времени, – Виктор пытался открыть задраенный люк, за которым начинался первый лимб-коридор.

Гарраско схватил динамо-фонарик, оборвав резиновый шнур, которым тот был привязан к переборке, и посветил в полумрак ниши. Шагах в десяти, куда не проникал свет из иллюминаторов на капитанском мостике, начиналась густая тьма. До первого пневмошарнира им предстояло пробираться в полной темноте. Потом послышались звуки какого-то механизма, что немного обнадеживало: в пневмошарнире происходила трансформация – значит, он работал.

Вдруг Виктор, быстро шедший впереди, замедлил шаг. Его сапоги больше не стучали – слышалось только приглушенное шарканье.

– Что такое, черт возьми?! – крикнул Гарраско, в дюжине шагов за его спиной.

– Масло, – ответил Виктор, глядя вниз. – Этот чертов ублюдок пашет изо всех сил. Чтобы провести функциональную трансформацию, ему нужно девять баррелей масла. В пневмошарнире больше рельсов, шестеренок, поршней и карданных соединений, чем в городе с полусотней тысяч жителей.

– Знаю. Он просто пытается выжить. И его устраивает любое нетвердое вещество.

– И кровь, и человеческая плоть тоже. Главное, чтобы эти проклятые металлические детали были смазаны, – скривился Виктор и пошел дальше, стараясь не поскользнуться.

Мужчины преодолели почти две трети лимб-коридора. В каждом пневмошарнире их было два: здесь находилась зона утилизации, куда сливались отходы и переработанные продукты медленной механической трансформации; по сути, это масло, пластичная смазка, спрессованные непереработанные остатки и частицы металла. А главное – шум, самый бесполезный и самый объемный элемент отходов. И самый несносный, конечно. Гарраско с помощником приходилось двигаться, крепко держась друг за друга, чтобы не оказаться на заднице в теплом масле, которое на два пальца покрывало пол. Свет от фонарика едва прорезал темноту, но был бессилен перед сжиженным шумом, доносившимся из-за стальной стены в конце коридора. Несмотря на наушники, мужчины чувствовали, как раздававшийся в темноте грохот пробирает до печенок. Когда свет от фонарика мигнул и погас, они испугались, что голос пневмошарнира поглотит их навсегда.

Наконец Гарраско с помощником добрались до разделяющей стены из закаленной стали, толщиной сантиметров в двадцать. В ней был сделан герметичный люк высотой метра полтора и шириной сантиметров восемьдесят.

Гарраско провел пальцами по гладкому металлу, и его опасения подтвердились:

– Температура слишком высокая. Дотронься тут.

Виктор коснулся стены и присвистнул. С момента остановки Робредо прошло не больше десяти-двенадцати минут.

– Если мы подольше тут постоим, не так жарко будет, когда зайдем внутрь.

– Да, но нельзя ждать, пока шарнир полностью остынет. На это может уйти несколько часов. Что, если к тому времени он уже будет в двадцати милях отсюда?

Бортовым журналом мне служит записная книжка, найденная в пневмошарнире. В общем, теперь я буду делать заметки, делясь с белыми листами бумаги своими мыслями и впечатлениями от того, где мы оказались. Нам предстоит провести здесь много недель; видимо, это настоящее чудо техники. Виктор потрясен, да и я тоже. Имена на первых страницах этой книжки нас встревожили. Кто составил этот список? Зачем? И когда – до или после крушения Робредо? Карданик, как, видимо, называется пневмошарнир, неплохо о нас заботится. Но меня начинает мучить тысяча разных вопросов.

Помощник попросил Гарраско отойти и, сделав шаг вперед, взялся за круговую рукоятку. Но она даже не пошевелилась, когда Виктор попытался повернуть ее по часовой стрелке.

– Заблокирована, – процедил он сквозь зубы и отдернул руку. – Все еще горячо! – Страж песков снял куртку, оторвал рукав и дал Виктору, чтобы тот обернул рукоятку тканью.

– Черт, теперь рука съезжает.

– Дай я.

Гарраско отстранил помощника, но и его усилия ни к чему не привели:

– Ладно, придется еще подождать.

Он посветил на циферблат часов и прислонился к стене коридора, так, что свет фонарика конусом падал на штанину брюк, сапоги и залитый маслом пол:

– Если я рассчитал правильно, то он разрешит посадку через четыре минуты. Сомневаюсь, что мы успеем дойти до противоположного выхода и добраться до следующего отсека.

Виктор молча кивнул, и Гарраско выключил фонарик. Все погрузилось в темноту.

– Ты когда-нибудь бывал в пневмошарнирах?

Грохот перестал быть таким оглушительным – значит, внутри происходит трансформация. Инфраструктура, наружная обшивка, машинное отделение, каюты уже были виртуально на своих местах, готовые переместиться туда и в реальности. Оставались не менее важные мелочи: установка фланцев и муфт, лужение. Потом начнется третья фаза, большая часть которой будет происходить уже с потерпевшими кораблекрушение на борту, в течение трех часов после отделения от корабля. Именно это имел в виду Гарраско, говоря о том, что температура снизится. Воду, например, можно пить только через пять часов после посадки. Если, конечно, его знания в этом вопросе еще не устарели.

В Академии о теории пневмошарниров говорили туманно: объясняли, что это настоящее чудо механики и конструирования, требующее точнейших расчетов и выполнения («ювелирная работа», по словам преподавателей), однако не касались их преимуществ как модулей для выживания, способных стать автономными, если из-за кораблекрушения отпадет необходимость служить судну на колесах – помогать ему при поворотах и движении по пересеченной местности. Эти недомолвки привели к тому, что в рядах курсантов процветали легенды об опасности пневмошарниров. Якобы однажды в порт на одном таком добрались лишь полдюжины человек. Трое из которых были чудовищно изувечены. Однако все знали: хоть война и продолжается, кораблекрушения происходят редко, на большинстве грузовых и пассажирских судов нет пневмошарниров, а эти шестеро выживших, прежде чем добраться до цивилизации, провели в пути целых шестьдесят пять дней, преодолев почти восемьсот миль.

– Хочешь знать, бывал ли я когда-нибудь в пневмошарнире? – Губы Гарраско тронула горькая усмешка. – Да, в Академии один отсоединили от материнского модуля. Мы четыре недели слушали на нем лекции и написали два экзамена. Но тот пневмошарнир был почти мертв… Отравители из Гильдии постарались, чтобы он стал безобидным.

– То есть ничего не работало?