И вот мы стоим рядом и смотрим, как шарики мягко ударяются о коричневое дно трюма, подпрыгивают и оседают внизу. Жалкое зрелище. В тележках их было много, но глубокая грузовая яма превратила шары в горсточку разноцветного мусора. Поглотила их.

– Да, – только и сказал я. – Фигово.

Жека ничего не сказал – он вытряхнул сдутые шарики из карманов и из-за пазухи Мишке под ноги.

– Точняк! – обрадовался Мишка. – Надуем все, и тогда хватит.

– Это вряд ли, – хмыкнул я.

– Вот и посмотрим. Поможешь?

– Сейчас, что ли? Я купаться. Жарко.

Ещё баржа хороша тем, что не надо никуда ходить, достаточно прыгнуть в воду с борта – и помылся, и освежился. За спиной плеснуло, я обернулся на Жеку, но никого не увидел. Даже по гулкому железу нашего судна он передвигается беззвучно, как камышовый кот.

– Жека в речку бултыхнулся. Погнали плавать! Давай, последний ловит!

– Нет, мне надо шарики… – упёрся Мишка.

– Успеешь ещё.

– Нет. Когда сделаю, будет день рожденья.

Вот он заморочился! Я влез на узкий борт и обрушился в тёплую воду, а когда выплыл из жёлтой глубины на поверхность, услышал Мишкин нарочито бодрый голос: «Хочешь, научу надувать? Это нетрудно, иди сюда».

Но Девчонка не ответила и не пошла. Мне не надо там быть, чтобы убедиться, и так знаю. Она вроде пугливого привидения. Жека сказал, что Девчонка не немая, хоть мы никогда не слышали её голоса. И сказал ещё, что она нормальная, в смысле – с головой всё в порядке. Но я хочу, чтобы она ушла. Всё равно куда, лишь бы отсюда.

Жека Девчонку не приводил. В тот день мы вместе обрывали алычу и абрикосы в дачных садах, а когда вернулись, она была на барже. Сначала, ещё в бетонных дебрях Керамики, мы увидели дым, он поднимался струйкой от берега и уползал в розовое небо. Я напрягся, Мишка тоже, Жека потянул носом и слегка улыбнулся. Тогда и мы принюхались, но ничего не почувствовали. А Жека сказал: «Кухня, кажется, тебя потеснили».

Девчонка сидела на верхней палубе возле огня. Это Жека придумал разводить костёр повыше: ему нравится, когда далеко видно, словно мы на сторожевом посту. Идиотизм, конечно, потому что разумные люди не станут таскать ветки и доски с заброшек на баржу, а потом ещё по узкой лестнице наверх, но мы таскали. Мы и кирпичи туда приволокли, чтобы выложить что-то типа очага, и железную решётку. На этой решётке и стояла помятая кастрюля, в которой Девчонка помешивала палкой. «Эй, привет!» – крикнул Мишка. Девчонка медленно повернулась и выставила палку перед собой, будто защищалась. И тогда я сказал: «Тебе что тут надо?»

Девчонка дёрнулась, отбросила волосы с лица и оказалась совсем мне незнакомой. Невысокая, с тощими руками и ногами, тёмно-коричневая или от загара, или от грязи, одетая в длинное цветастое платье. Смутная тревожная мысль вильнула хвостом и исчезла, я обознался, но уже не мог отступить. Ей здесь не место, нам не нужны проблемы. «Я тебя спрашиваю!» – упорствовал я, но мы все не шевелились: она на верхней палубе, мы на берегу. «Ты её испугал», – упрекнул Мишка. Он наверняка не понял, почему я разозлился. Я и сам не очень-то понимал. «Самое время пообедать», – подвёл черту Жека и прыгнул на нос баржи.

Так Девчонка осталась с нами.

– Она украла шарик, я засёк, но не стал отнимать. Мне он погоды не сделает. Пусть.

И Мишка принялся долго и нудно расписывать, как вырубился возле грузового трюма, потому что весь день надувал шары и довёл себя до обморока от кислородного голодания. Он бы и сейчас надувал, но щёки болят и в груди колет. А мы могли бы и помочь по дружбе.

– Давай короче, – перебил я.

Ладно. Короче, Мишка вырубился ещё потому, что наступила ночь, он был сонный, а Девчонка вылезла из своей каморки и украла. Даже не скрывалась особо, сидела рядом с Мишкой, ворошила кучку сдутых шариков, перебирала зачем-то. И вздыхала ещё. Мишка пытался заглянуть ей в лицо, – плачет, что ли, – но в темноте не рассмотрел. А утром, когда Девчонка отошла за кусты, Мишка заглянул в её отсек. Вообще-то он понимает, что лезть куда не приглашали – последнее дело, вроде воровства, но воровка как раз она. И поэтому Мишка имел полное право глянуть. Прикиньте, у неё там надувной матрас из торгового центра и всякие яркие картинки по стенам. Значит, пока мы бродим по пустырям, она тоже на месте не сидит. Ещё у Девчонки в каморке сухие ветки, пучки травы, цветы какие-то, колоски. Пахнет сеном. Таким, знаете, горячим сеном. И пакеты из гипермаркета в углу стоят. Мишка думал, что в них еда, дошики или консервы, например, но оказалось – камни. Речные, округлые, совершенно обыкновенные. Девчонка эта точно с придурью.

Всё это Мишка рассказывал, пока мы шли по железке. Неподалёку от нашей баржи когда-то был небольшой порт, там и сейчас торчат к небу огрызки подъёмных кранов, а от порта в пустоши тянется железнодорожный путь. По нему мы и шли: я перескакивал по шпалам, Жека скользил по узкому рельсу, как акробат или танцор, Мишка плёлся чуть сбоку, по колено в серебристой жёсткой траве. Его кеды сбивали с травы солёную пыль и вышагивали словно в облачках лёгкого тумана.

– Вот именно, – сказал я. – Зачем она нам? У нас нормальная компания, в девчонках не нуждаемся. К тому же баба на корабле – к беде. Это всем известно.

– Мы не на корабле, – равнодушно уточнил Жека.

– Ну, на барже. Какая разница?

– Да ладно, я не в обиде. Если бы попросила, я б ей и десять шариков дал, – Мишка вроде как оправдывался.

– Влюбился? – таким же тоном я мог спросить: «Из помойки поел?»

Мишка громко засопел, обиделся, наверное. Я насчитал четырнадцать перепрыгнутых шпал, когда он ответил:

– Жалко её.

– Почему? – Жека бросил на Мишку косой взгляд, а тот пожал плечами:

– Не знаю. Просто.

И добавил невпопад:

– Хоть бы дождь пошёл, надоела эта жара.

Я тоже хотел дождя, но за всё время, что торчу здесь, не видел ни одной тучи. А сколько было этого времени – без понятия. Мы не пытаемся считать дни, смысла нет: календарь нужен, когда о чём-то мечтаешь. Я не мечтаю, мне вообще ничего не надо. Мозги ватные, но это не напрягает, вполне приятное самочувствие. Даже зной не слишком достаёт, небо кажется затянутым розовой плёнкой, которая пропускает ровно столько солнца, сколько нужно, чтоб было похоже на лето. Но дождя хочется.

– Там будут шарики? – спросил Мишка у Жеки. – Ну, там, куда мы идём? У меня осталось примерно полкоробки, я думаю, не хватит.

Жека сделал вид, что не расслышал, а я сказал:

– Конечно, не хватит. Забей, яма слишком глубокая, ничего не получится.

– Получится, – Мишка остановился, посмотрел исподлобья. – И тогда у меня будет настоящий день рожденья. Потому что раньше никогда не было, а сейчас будет.

Мишкин голос изменился, стал страдающим – не плаксивым, но каким-то смущённым и злым одновременно. Поэтому я сбавил ход:

– В смысле – не было? Ты это помнишь?

– Помню, прям чётко. Вечно скатерть на столе, бабушкины рюмки на ножках, белая рубашка, всякие их друзья, разговоры о работе. Но ничего про меня. Странно, да?

– Что?

– Что было – забыл, а чего не было – помню.

Философ, блин. Я тупо поморгал, сплюнул и рванул догонять Жеку. Мишка снова плёлся позади, и всё стало как обычно, но его слова никуда не делись. Я крутил их в мозгах по-всякому, будто собирал кубик из цветных квадратов – кубик Рубика. И думал, что Мишке обидно, потому он и залип на дурацкие воздушные шары. Обида – это воспоминание о том, чего у тебя не было или отобрали. И ещё думал о Девчонке – вот же гадина! Мы тут самые настоящие бомжи без имущества, но она всё равно ухитрилась обокрасть Мишку.

– Стоп!

Жека внезапно замер на узком ржавом рельсе и вытянулся в струнку. Руки он поднёс к глазам, типа его слепило солнце. – Видите её?

«Кого? Девчонку?» – чуть не сорвалось у меня.

– Кого? – спросил Мишка.

– Собаку.

– Где?

Жека неопределённо повёл головой. Я внимательно оглядел бескрайние просторы серебристо-серой травы, словно разрезанные плавным изгибом железки. Заметил остатки сетчатого забора слева и, совсем в стороне, брошенный облезлый вагон. Или это остов грузовика? Такая покорёженная рухлядь, что не разобрать. Всмотрелся в розоватое марево над тёмной линией холмов далеко впереди. Но старался больше для вида, подыгрывал Жеке, понятно ведь, что нет здесь собак. Ни собак, ни кошек, ни сусликов-ящериц-мышей. Ворон нет и воробьёв. Лягушки в природе отсутствуют. Рыба в реке не замечена. Мухи не жужжат, комары не кусают. Только ветер подвывает иногда в бетонном лабиринте Керамики и шелестит камыш. Я, когда осознал себя в пустошах, не сразу понял, что к чему, просто ощущал неправильность этого места. Искусственность, но не явную, на самом краю понимания. А как дошло, что из живых обитателей только мы, просто задвинул все вопросы куда подальше. Отвечать на них всё равно некому.