Мужчина налил ему в чашку горячего чая, положил на блюдце два кубика сахара и чайную ложку. Расплатившись, Вивьен устроился за столиком. Он сделал несколько глотков, чай был довольно крепким и заставил его немного взбодриться.
Вивьен сидел недалеко от входа, лицом к окну, смотрел на улицу, и терпеливо ждал, положил сумку с камерой возле себя. Прошло около получаса.
Подожду снаружи, – подумал он, заметив, что дождь уже совсем закончился, и поднялся из-за стола, забирая сумку с собой.
Рассматривая здания, расположенные неподалеку, он увидел двухэтажный дом, достаточно старый, на другой стороне улицы, там где он встретил юношу в окровавленной футболке. В тот момент он не заметил этого дома, вероятно слишком занятый размышлениями, куда ему отправиться дальше, но теперь дом полностью завладел его вниманием. Его фасад был наполовину скрыт высокими решетками забора. Этот вид, словно что-то пробудил в его памяти. И все же… Он старался понять что именно, но ничего не приходило ему в голову. Усиливающийся ветер шевелил ветви деревьев на улице. Шорох листвы в тишине… Поздний вечер… Странное чувство, как будто этот дом отозвался эхом, где то в глубине его сознания, что-то в нём было знакомо ему, но как это могло быть?
Задумчиво оглядывая крышу, окна, стены, он слишком поздно услышал шаги по правую сторону от себя, и, наконец, повернувшись, опять увидел того незнакомца, который теперь подошел к нему совсем близко, и разглядывая его, всё с той же злостью.
Парень был уже не один, за его спиной стояло сопровождение из нескольких человек. Один из которых, резко размахнувшись, ударил Вивьена.
Удар, пришелся Вивьену в висок. От неожиданности и боли, он зашатался и не смог удержаться на ногах.
Они не дали ему опомниться, или хоть немного прийти в себя, сразу следом за первым ударом, на него обрушился град других.
Последнее, что видел Вивьен, теряя сознание, это старый дом.
I.
Стемнело совсем рано, так обыкновенно не бывает в начале осени. Но осень нынешнего, 1900 года, пришла в Москву, торопливо, сменяя лето, как будто прогоняя его, и стараясь захватить власть над столицей. Всё внезапно затянулось, как-будто черной завесой, стало неживым, невзрачным. Опустевшие улицы зажглись редкими фонарями, ввинчивающими свой мутный свет в широкие щели между пыльных дорожных камней.
– Как сыро и неуютно… Слишком скверно, – подумал Антон Андреевич Смыковский, надвигая пониже светло-серую шляпу и кутаясь в поднятый ворот пальто, – мне надо бы скорее теперь домой… Дома все… Дома от камина жарко, – продолжал размышлять он, спускаясь с крыльца высокого здания, под самой крышей которого располагалась вывеска внушительного размера «Завод фарфора».
Антон Андреевич был сегодня задумчив и грустен, впрочем это длилось уже не одну неделю, и лишь благодаря усердным стараниям его, никто не замечал в нём мрачных перемен.
К прожитым своим сорока пяти годам, он добился многого. Сперва, выучился вслед за старшим братом Андреем Андреевичем, на учителя словесности. Затем стал преподавать и с успехом. Однако бедность существования, никак не оставлявшая его, заставила молодого и романтичного юношу, коим он являлся, неузнаваемо измениться. Антон Андреевич стал более решителен, откуда-то взялась в нём деловая хватка, проснулась вдруг способность к здравому расчёту, и благодаря всему этому, а главным образом самоотверженному труду, через пятнадцать лет он стал владельцем значительного состояния и завода, содержа теперь в подчинении около тысячи человек. Тем временем, Андрей Андреевич тихо спивался, редкий день был в трезвом сознании, и хотя состоял в законном браке много лет, детей всё же не имел. Желая спасти брата от приближавшейся моральной гибели, Антон Андреевич построил высокий и просторный дом, чтобы можно было жить всем вместе. И стали жить, Андрей Андреевич, с супругой своей Полиной Евсеевной, и сам Антон Андреевич, тоже с женой, Анфисой Афанасьевной, дочерью Анной и сыновьями Митенькой и Мишенькой.
Долгие годы Антона Андреевича не покидало везение. Всё удавалось ему, каждое усилие приносило свои плоды и заметные результаты. И вот теперь настало тяжелое время, когда дела пошли на спад. Сбывать продукцию произведённую заводом становилось всё затруднительнее. Даже постоянные покупатели теперь значительно ограничивали свои заказы или отказывались от них вовсе. К тому же рабочие, в борьбе за свои права, всё чаще устраивали затяжные стачки и митинги, с каждым разом привлекая в ряды своих сторонников, ещё больше служащих. Грядущий кризис стал очевиден настолько, что его уже нельзя было не заметить или отрицать, далее непременно должно было последовать банкротство, и Антон Андреевич осознавал это полностью. Хорошо зная, сколько крупных промышленников, ныне разорены и нищенствуют, он неминуемо ожидал того же. Единственным спасением для него казалась теперь, лишь небольшая сумма денег, не вложенных в производство, а сбереженная им в его доме, на случай непредвиденных обстоятельств.
Возвращаясь домой, и в который раз размышляя уже о предстоящих неизбежных трудностях, Антон Андреевич не заметил затемненной фигуры, которая шла следом от самого завода и наконец выросла прямо перед ним, словно ниоткуда. Смыковский остановился. Путь ему преградил высокий человек, вероятно немало в тот вечер выпивший и оттого слегка покачивающийся из стороны в сторону, словно часовой маятник. Рванная шапка едва держалась на его голове, тулуп был расстегнут и распахнут ветром, сапоги непоправимо разбиты. Незнакомец сорвал с себя шапку и властно притопнул ногой.
– А ну! Постой барин! – сказал он, держась другой рукой за стену, чтобы не упасть.
Антон Андреевич всмотрелся в грубые мужицкие черты. Всё на лице этого человека казалось ему распухшим, и оттого блестящим, а более всего щеки, воспаленно-красные, неопрятно заросшие седой щетиной. Увидев, как незнакомец старается раскрыть пошире, заплывшие со всех сторон, маленькие, словно пуговицы, глаза, Смыковский улыбнулся.
– Какой же ты… Совсем братец, пьяный, – сказал он.
Прохожий надел шапку на голову, и погрозил толстым пальцем прямо у лица Антона Андреевича.
– Ну это уж ты врёшь, Ваше сиятельство, – произнес он сурово, и подойдя к Смыковскому совсем близко, добавил с усилием выговаривая каждое новое слово, – я не пьяный! Ну видишь! Не пьяный!
Антон Андреевич отпрянул немного назад. Сначала он почувствовал, что ему неприятно ощущать на себе дыхание прохожего, потом чувство брезгливости сменилось вдруг чем то другим, он понял, что отчего то ему стало неловко за него, и за других таких же, которые в больших количествах, бесцельно слонялись теперь по улицам, и наконец падали у чьих-нибудь ворот, засыпая неспокойным хмельным сном. Впрочем некоторые из них, уже не просыпались более никогда, другие отмораживали себе ноги, руки и навсегда оставались калеками.
«Ведь и этот в усмерть пьян. И доживёт ли до утра? Зачем? В чём они находят причины для всего этого и как не могут понять, что это не может спасти их от реальности. Никого ещё не спасало», – и он с тоской подумал о том, что и Андрей отличается от таких как этот бродяга, только тем, что пьянствует дома, и не шатается по улицам.
А незнакомец всё не унимался.
– Не пил я! Ну видишь ты, шляпная голова! Не пил! – провозглашал он, как будто надвигаясь всё больше на Смыковского, и кажется даже сжимая кулаки.
– А коли не пьяный, так ты уж дай мне любезный дорогу, позволь пройти, – произнёс терпеливо и утомлённо Антон Андреевич и направился вперёд.
– Нет обожди! – услышал он в ответ, – ты уж по началу, барин, подай нищему денег!
– Кто же здесь нищий?
– Я нищий! Кто же ещё! Я нищий и есть, – ударил себя со всей силы в грудь прохожий, и вновь сняв с головы шапку, нагло протянул её вперёд.
Антон Андреевич отодвинул от себя его руку с зажатой в ней шапкой.
– Какой же ты нищий? Нищие работать не способны оттого, что у них рук не достаёт, или ног, ещё прочие бывают изъяны. А у тебя какой изъян?