– Я верю в нашу Красную Армию, но ее нужно спасать, товарищ Сталин! Считаю, что настало время для одновременного и планомерного отвода наших войск!

– Не стройте из себя Кутузова, – раздраженно произнес Сталин. – Может, и Москву немцам сдать? Идите, товарищ Мерецков, и подумайте над моими словами.

Генерал вышел из кабинета и, тяжело ступая, направился по коридору к выходу. Ночью, он долго не мог заснуть и непроизвольно прислушивался к шуму, доносившемуся с улицы: ему казалось, что вот сейчас раздастся стук в дверь и в комнату войдут сотрудники НКВД.

«Почему Сталин напомнил мне об Уборевиче и Блюхере? Может, не стоило вообще произносить фамилию Тухачевского? Впрочем, дело сделано: слово – не воробей, вылетит, не поймаешь!»

Кирилл Афанасьевич встал с постели и подошел к окну. Во дворе дома он увидел «Черный воронок». Когда подъехала эта машина, он не знал, но предчувствие надвигающейся беды парализовало волю. Он не помнил, сколько простоял у окна. Наконец раздался настойчивый стук в дверь, который вернул его к действительности. Мерецков, направился в прихожую. Ноги стали, как ватные, и плохо подчинялись ему.

– Кто там? – с усилием спросил он.

– НКВД. Открывайте, иначе мы выломаем дверь!

От стука проснулась жена. Она выскочила в прихожую, накинув на себя халат.

– Кирилл, кто это? – испугано спросила она.

Он промолчал и открыл дверь. В прихожую вошли два человека в штатском. Один из мужчин держал руку в кармане брюк.

«Похоже, в кармане пистолет», – промелькнуло в голове генерала.

– Кирилл Афанасьевич Мерецков? – спросил второй сотрудник и, заметив кивок, продолжил. – Одевайтесь, вы арестованы!

Генерал хотел спросить о причине его ареста, но понял, что не может этого сделать.

– Евдокия, – через силу произнес он, – произошла какая-то ошибка. Я думаю, товарищ Берия разберется.

Он быстро оделся и, в сопровождении сотрудников НКВД, вышел из квартиры.

***

Немецкий офицер стоял посреди дороги и внимательно рассматривал в бинокль местность. То, что он знал об организованной ротой Смирнова засаде, было видно невооруженным глазом. Наблюдая за гитлеровцем, Николай не исключал, что об этом ему мог рассказать захваченный в плен красноармеец. Вскоре его предположение подтвердилось. Офицер что-то сказал солдату. Тот скрылся в кустах и, через минуту-другую, появился снова, толкая прикладом пленного. Боец, сжимая в руке скомканную пилотку, подошел к офицеру и стал что-то говорить, указывая на прилегающий к дороге лесок.

«Сука! – произнес про себя Смирнов. – Предатель!»

Вскоре на дорогу выехал бронетранспортер в сопровождении группы мотоциклистов и, подобрав командира, направился в сторону позиций роты. Николай поймал в прицел офицера, стоящего рядом с пулеметчиком, и нажал на курок пулемета. Огненная трасса уперлась в грудь немецкого офицера. Его тело сначала задергалось, словно он попал под высокое электрическое напряжение, а затем рухнуло на дно бронированной машины. Дружный залп винтовок и автоматов буквально смел мотоциклистов с дороги. Бронетранспортер, двигаясь задним ходом и поливая огнем все вокруг себя, исчез за поворотом.

– Ура! Драпают, гады! – раздалось из окопов. – Что, получили?!

Смирнов улыбнулся. Это была его первая открытая стычка с немцами, и он победил в ней. Пусть эта победа была лишь малой толикой, но, все равно, эта была его победа! Однако эйфория длилась недолго. По позициям роты ударили немецкие минометы, к которым присоединились и орудия. Взрывы выворачивали деревья, разносили окопы, и, казалось, конца этому огненному аду не будет никогда! Неожиданно канонада стихла, и только истошные крики раненых немцев доносились до слуха живых бойцов. Николай посмотрел на часы: с момента немецкой артподготовки прошло всего десять минут, которые показались вечностью. Из-за поворота выползли два немецких средних танка. Они хищно водили своими короткими пушечными стволами из стороны в сторону в поисках цели. Наконец, один из них выстрелил. Снаряд разворотил соседний от Смирнова окоп, выбросив на бруствер внутренности убитого красноармейца.

– Приготовить гранаты! – выкрикнул Николай. – Гранатометчики, вперед!

Он приложил к глазам бинокль. Несколько бойцов выползли из окопов и, укрываясь в воронках, поползли в сторону танков. Слева от Смирнова раздался сильный взрыв. Танк сначала закрутился на месте, а затем замер. Из мотора повалил жирный черный дым. У танка открылся люк, и танкисты в спешке начали покидать горящую машину. Захлопали одиночные винтовочные выстрелы, это красноармейцы расстреливали танкистов. Второй танк сделал всего два выстрела и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, пополз в обратную сторону.

«Не нравится, – подумал Смирнов. – Думали, что при появлении танков мы бросимся бежать? Ошибаетесь, господа фашисты».

Снова по обороне роты ударили минометы. Вой и скрежет мин, взрывы, все слилось в какую-то непонятную страшную какофонию. Под прикрытием минометного огня немцы стали обходить позиции роты с фланга. Их небольшие группы, численностью до десяти человек, появились среди молодого лесочка. Смирнов развернул пулемет в сторону немцев и, первой же очередью, срезал около восьми фрицев. Однако огонь пулемета не остановил атакующий порыв немцев. Нужно было что-то делать, и Николай, встав в полный рост, что есть мочи закричал:

– За Родину! За Сталина!

Вслед за ним из окопа поднялся Вавилов и, с винтовкой наперевес, бросился вперед. Немцев было много, но контратака красноармейцев была столь стремительной и внезапной, что они сначала остановились, попятились, а затем бросились обратно в лесок. Красноармейцы расстреливали их буквально в упор, и в какой-то момент показалось, что атаку русских невозможно было остановить. Но это лишь показалось! Во фланг атакующей роты ударили танки.

– Назад! В окопы! – закричал осипшим от крика голосом Смирнов, но его никто не слышал.

Несколько танков буквально смяли атакующую цепь красноармейцев. Вслед за танками бросилась в атаку и немецкая пехота. Танки, словно дикие звери, давили своими гусеницами разбегающихся в панике красноармейцев. До окопов добежало чуть больше десятка. Ни о какой обороне уже не могло идти и речи. Все бросились в лес: в надежде укрыться там.

***

Смирнов открыл глаза. Первым, что он увидел, была маленькая красная бабочка, медленно поднимавшаяся вверх по травинке. Чем выше поднималась бабочка, тем сильнее раскачивалась травинка. Наконец, бабочка взмахнула прозрачными крылышками и, оторвавшись от травинки, исчезла в голубом небе. Он на какой-то миг погрузился в шум лета, в пение жаворонка, в треск кузнечиков, которые, словно сговорившись, стрекотали где-то в густой траве. Услышав шаги, Николай попытался повернуть голову, но сильная боль заставила его вздрогнуть и застонать. Перед глазами поплыли яркие радужные круги.

– Наконец-то очнулись, товарищ лейтенант, – произнес сержант Вавилов, сидевший рядом с ним. – Долго же вы были без сознания. Я уж подумал, что вы скончались!

– Типун тебе на язык, Вавилов. Что со мной?

– Похоже, контузило вас сильно, если ничего не помните, – ответил ему сержант. – Еле спасли вас. Если бы не Генералов, раздавил бы вас танк. Он буквально вытащил вас из-под гусениц.

– Я ничего этого не помню. Скажи, где я?

– В лесу мы, товарищ лейтенант. Из всей роты осталось семнадцать человек.

– А что с остальными?

Вавилов с удивлением посмотрел на командира. Он не мог поверить, что лежащий перед ним человек ничего не помнит.

– Кто-то погиб, а кто-то попал в плен. Вы помните командира третьего взвода сержанта Ивлева? Так этот гад упал перед немцами на колени и поднял руки. Я его из винтовки достал!

Смирнов промолчал и снова попытался повернуть голову, однако боль моментально напомнила о себе.

– Слушай, Вавилов, не пойму, что со мной. Не могу повернуть голову.

– Я не фельдшер, товарищ лейтенант; погодите немного, все пройдет.