Также не стоит забывать моего коня Гьялпо, да и едва ли это возможно, ведь он оставил следы своих копыт или зубов на каждом из нас. В жилах этого прекрасного скакуна бадахшанской[17] породы текла арабская кровь, он был серебристо-серым, легким, как борзая, сильным, как ломовая лошадь и самым умным конем из всех, что мне доводилось видеть в своей жизни. Его сообразительность порой наводила на мысль о том, что он способен мыслить, а озорство предполагало наличие чувства юмора. Он шел со скоростью пять миль[18] в час, скакал, словно олень, карабкался по крутым склонам, как як, без колебаний переходил вброд бурные реки, всегда был неутомимым, выносливым, вечно голодным, не зная страха, резво бежал по краю любой пропасти или ледниковой расселины, а его стройные ноги и то, на что они способны, иначе как чудом не назовешь. Он так и остался для меня неразрешимой загадкой. Гьялпо был совершенно неукротим, с негодованием отвергал любые лакомства, пытался лягнуть любого, кто к нему приближался, кусался, хватал неосторожных прохожих за камербанды[19] и трепал их, как собака крысу. Он не подпускал к себе никого, кроме Мандо, к которому привязался с первого взгляда, а всех остальных лягал передними ногами, и в глазах его при этом плясал озорной огонек, так что нельзя с точностью сказать, были ли эти беспрестанные шалости игрой или злым умыслом. Длина веревки, которой Гьялпо был привязан у моей палатки, составляла двадцать футов, так он чувствовал себя почти свободным. Он охранял нас не хуже сторожевого пса, а его выходки и дикий, необузданный нрав наполняли наш лагерь жизнью и ужасом. Я никогда не уставала за ним наблюдать. Изгибы его тела были изящными, движения грациозными и стремительными, небольшая голова и подвижные маленькие ушки были полны жизни и экспрессии. Его настроение менялось поминутно ― то он со свирепым ржанием нападает на неосторожного незнакомца, то, тихо воркуя, нежно прижимается своей прекрасной головой к щеке Мандо. Когда он кого-то атаковал или резвился, полные грации движения Гьялпо можно было описать лишь словами апостола Иакова: «красота вида»[20] его. Полковник Дюран из Гилгита[21], которому я многим обязана, отдал мне этого коня в обмен на большую, но трусливую яркендскую лошадь, поскольку так и не смог приручить Гьялпо, в чьих диких, как у чайки глазах, не было ничего человеческого.

Усман Шах

Также меня сопровождал афганец или пуштун[22], солдат из числа иностранных наемников Махараджи[23], которого послали встретить меня, когда я прибыла в Кашмир. Этот человек, Усман Шах, внешне походил на бандита. Он носил невероятно высокий тюрбан, украшенный маками или птичьими перьями, любил броские цвета и постоянно менял наряды. Усман Шах всегда шел впереди меня, неся за плечом большой меч, грабил и бил людей, пугал женщин и в конечном итоге в городе Лех[24] был признан убийцей, так что интуиция меня не подвела. Такой сопровождающий ― большая ошибка. Вполне естественная реакция окружающих на его жестокость и алчность ― настороженное, подозрительное и неприветливое отношение к находящемуся под его защитой путешественнику вроде меня.

Я жила в кабульской палатке размером 7 футов 6 дюймов[25] на 8 футов 6 дюймов, и весом 75 фунтов[26] вместе с шестами и железными колышками. Внутри были топчан и пробковый матрас, складной стол и стул, а также индийский дхурри[27] в качестве ковра.

У моих слуг была палатка площадью 5 футов 6 дюймов и весом не более 10 фунтов, в которой я отдыхала во время полуденного привала. Чайник, медный котелок и сковорода, немного эмалированной посуды, постельные принадлежности, одежда, инструменты для работы и материалы для рисования довершали мою экипировку. Слуги несли стеганые одеяла, постельные принадлежности и собственную кухонную утварь, не желая пользоваться той, что принадлежит христианке, других проявлений религиозности я за ними не замечала. Из съестных припасов я взяла с собой лишь чай, концентрат супа Эдвардса и сахарин. Палатку, мебель, одежду и тому подобное без труда несли три мула, за каждого из которых и услуги погонщика я платила по шиллингу в день. Овец, муку грубого помола, молоко и ячмень можно было по вполне приемлемой цене купить по дороге.

Отправление из Шринагара

Лех, столица княжества Ладакх[28], или Малого Тибета, находится в девятнадцати днях пути от Шринагара, но мое путешествие заняло двадцать шесть дней. Первый дневной переход мы совершили по воде через канал Наллах Мар[29] и озеро Анчар[30], арендовав плавучий дом в Гандербале[31], что в нескольких часах езды от Шринагара. Широкая и бурная река служила главной улицей, а множество извилистых каналов ― переулками. Никогда еще эта гималайская Венеция не казалась мне столь чарующе прекрасной, как в рассеянном послеполуденном июньском свете. Когда мы загружались на плавучий дом, все было залито ярким солнечным светом: река, украшенные причудливыми узорами лодки и баржи с яркими навесами и рядами из тридцати или сорока гребцов в шафрановых одеяниях и синих тюрбанах; расписной фасад и позолоченный купол Дворца Махараджи[32]; массивные мосты из гималайского кедра, которые веками противостоят свирепой и разрушительной силе реки Джелам; затейливо живописная деревянная архитектура, коричневые резные решетчатые фасады домов, стоящих вдоль бурлящего водного потока, и даже сквозь густую листву смыкающихся над темно-зеленой водой деревьев пробивались веселые солнечные лучи. В тени температура превышала 92 градуса по Фаренгейту[33], и солнце нещадно слепило глаза. Я была очень рада, когда плавучий дом повернул за угол и, оставив позади бурные воды Джелама, продолжил путь по тихому, узкому и резко извивающемуся каналу, который пересекает часть Шринагара, лежащую между рекой Джелам и холмом Хари Парбат[34]. Там царила глубокая тень, и лишь случайные блики падали на красные платья женщин на пристани и блестящие бритые головы сотен мальчишек, резвящихся в канале, который использовался как для водоснабжения, так и в качестве канализации.

Несколько часов мы медленно плыли по извилистому каналу, любуясь необычайно живописными пейзажами. Узкий водный путь то и дело пересекали остроугольные каменные мосты с возвышающимися на них домами, или старые, увитые виноградными лозами деревянные мостики, ведущие к высоким насыпям, которые были выложены камнями, принесенными из древних храмов. На высоких насыпях располагались особняки богачей с причудливыми резными наличниками на окнах или сады с беседками, а на более низких примостились яркие дома фантастической формы со множеством балконов, их верхние фасады нависали над водой, опираясь на сваи. Повсюду росли увитые виноградом исполинские тополя, высокие шелковицы манили сочными плодами, до которых никак не получалось дотянуться, огромные платаны раскинули над водой широкие, покрытые густой листвой ветви, задевающие плетеную крышу плавучего дома. На грязных пристанях множество облаченных в белое мусульман совершали религиозные омовения, большие лодки для перевозки зерна с плотной соломенной крышей вмещали не только семьи, но и их овец и домашнюю птицу. Все вдоль этого бурлящего жизнью водного пути Шринагара с его характерно покосившимися и не подлежащими ремонту домами вызывало живой интерес. Канал постепенно расширялся и переходил в озеро Анчар, заросшее тростником бескрайнее водное пространство, рассадник полчищ комаров. Когда рыжевато-коричневые сумерки сменились душной ночью, мы бросили якорь в зарослях тростника. Около полудня следующего дня мы добрались до Гандербала, где под великолепным платаном меня ожидали мой конь и караван.