Был сильный дождь. По лужам бежит мальчик лет шестнадцати. Что же он забыл в такую погоду? Где-то вдали играет музыка гитары, а гитарист поет хриплым голосом про неразделенную любовь. Машины проезжают, оставляя свой след водой на его обуви и штанах. Капли текут по стеклам, так и говоря пареньку: «Не пиши…»

Он подбегает к театру. Только сейчас я могу разглядеть его получше: у него на спине портфель, естественно промокший также, как и весь хозяин, а также у паренька сияли глаза. Всюду была серость и дождь, темнота, а у него глаза сияли, будто бы два маленьких светлячка.

Он подбегает к дверям театра, заходит туда и тут же бежит к кассе. Он положил на столик свой портфель и вытащил оттуда огромную стопку листов, как стало ясно, его позу. Он писал ее находясь в больнице, это была театральная сценка, довольно хорошая и явно будут течь слезы у любого, кто ее прочтет. Он молил бога тогда, будучи в больнице, и из уст его были произнесены самые искренние молитвы.

Женщина, стоящая на кассе, куда-то звонит. Охрана выходит из-за дверей, берет мальчика и собирается вышвырнуть из стен театра. Женщина берет рукописи паренька и кидает вслед за ним, прямо в лужу. Постепенно труды паренька смокают в воде и уже становятся неразличимы. Не разберешь, где слезы, а где капли дождя на глазах парня. Охрана холодно закрывает двери театра и начинается представление: снова крутят прозу классиков.

Парень протирает слезы на глазах и уходит домой. Дома он, как ни в чем не бывало, садится за стол и берет ручку. Он снова пишет. Раз не получилось раз, значит, получится во второй. Такова бессмысленная жизнь любого писателя. Писатель в любом случае не работа, и даже не хобби, быть писателем означает иметь за собой столько грехов, чтобы бог наделил тебя такой участью, как писательство. Писательство есть проклятье, возможно даже и правда, данное богом. Сможешь пробыть писателем долго, значит, попадешь в рай. Не сможешь, помирай в аду. Возможно даже, в аду на твоей же земле. Как Пушкин.

Смерть как никогда близка писателям. Они сочиняют про нее прозу, стихи, чуть ли не восхваляя. Писатель связан со смертью. Писатель либо в своих произведениях любит, либо мстит. Да даже простая любовь выходит на ненависть, а ненависть выходит из любви. Но все всегда склоняется к смерти.

А зачем все это? Все эти огромные труды? Зачем так марать бумагу? Ради чего? Ради того, чтобы оставить свой след? Ты не изменишь ею, этой бумагой, этот мир. Это всего лишь след, след, как надгробие, где лежит писатель. И кто подойдет к надгробию, прочтет эти смявшиеся грязные листы, да и скажет, что он писал совершенство. А при жизни не замечали, так как слепы были. Такая участь, значит, бог простил, раз помнят.

Мальчик пишет. Еще пишет. Потом однажды приходит домой, смотрит на бумажки, и видит: страница потерялась. А может, и вовсе всего произведения дома нет. И он пишет снова. По три раза переписывает одно и тоже, меняет сюжет, персонажей, лор и мораль произведения, а может и вовсе убивает их. Все же писательство, как выяснил давно он, это первым делом про смерть.

И он берет свои рукописи, и снова их съедает лужа. Может, он даже понесет их в издательство, и даже если то их примет, он принесет туда все свои деньги, возьмет книжку, и пойдет на рынок. Поторгует там своими книжками, и придет домой с парой копеек, и снова понесет их в издательство. Может, где-то там сидит маленький ребенок, прижимает его книжку к себе и шепотом говорит: ты стал мне другом. И парень идет и пишет еще. Позже его изобьют какие-то дяденьки на рынке, вышвырнут, а может и полиция заметит, оштрафует, опозорит перед семьей, и снова писать.

И этого мальчика зовут Тимур. Агаев Тимур Джафарович. Да, это я. Писатель, на чьих руках давно забытые стихи и опубликованные книжки, на чьих руках и промокшие листы, и вполне себе целые произведения, коих и к груди прижать не жалко. Писатель, для которого каждая его книга либо позор, либо огромный труд, чуть ли не стертый некогда в порошок. Я знаю, никто не любит, когда писатель сам пишет автобиографию, но ведь кто еще напишет ее подробнее, чем я? Учитывая, что жизнь моя вполне себе запутанная и интересная, и не каждый догадается, что там и как. Но у этой автобиографии будет посыл. Посыл простой, постыл вполне себе разумный. Человек, не стань писателем. Не надо, это тебе не нужно. Иди дальше, путник, своей дорогой, не иди сюда.

Это не твое. Тебе это не нужно. Тебе не нужны все эти страдания, поиски себя, тебе не нужно быть писателем. Стань программистом, раз так тянет печатать, а еще лучше и вовсе будь врачом или пожарным. Хотя бы с голоду не умрешь.

Многие писатели начинали писать бедными и заканчивали писать в лютой безнадеге и бедности. И куда их это привело? Никуда. Писательство словно беговая дорожка, как не беги, ты никуда не добежишь.

Многие писатели начинали писать вовсе не из-за какого-то вдохновения или божественного дара. Скажу больше, большинство всеми любимых классиков начинали писать только потому, что им нечем было долги оплачивать, а после этого это превращалось в фанатизм. Приняв форму фанатизма, то становилось уже божественным испытанием, и приходилось влезать и выплачивать долг уже перед богом. Иначе же кара не заставит себя ждать.

Я родился в Туркменистане, в прекрасном, белоснежном городе Ашхабад. В свои три года мы переехали с семьей в Россию, в Сибирь, в довольно большой городок Красноярск. Моя семья была не совсем благополучной, да и я не был особо требовательным. Я с детства понял, как работает мир, перестал просить у родни карманных денег и пошел на подработку. Меня принимали в основном в микрофинансовые конторы и парикмахерские, и за огромную проделанную работу выплачивали копейки, коих еле-еле хватало на карманные расходы в принципе, а я ведь еще и хотел помогать семье. Я любил писать с детства. Мама говорит, что как только я научился писать, бумагу приходилось покупать им домой пачками. А также я много читал. У меня не было телефона или компьютера в малом детстве – лишь только пара книжек, сказки П. Бажова, «Что? Зачем? Почему?», «Карлсон», и подобное. Позже домой отец купил телевизор и приставку Dendy и SEGA Mega Drive. Я полюбил видеоигры, а также часто смотрел мультики.

Позже моя писательская тяга продолжилась уже в школе. Я писал в начальных классах, но одноклассники, не очень любящие меня за мою нерусскую внешность, лишь мяли листы с моими рукописями и выбрасывали в мусорное ведро, откуда я их доставал и старался разобрать хоть одно слово на помятых до безумия клочках бумаги. Но все равно я продолжал писать, даже несмотря на эти издевки со стороны одноклассников. Поэтому, возможно, у меня в школе никогда и не было друзей. Участь писателя проявляется не только в постоянной тяге писать.

Уже в старших классах я понял, что можно с писательства зарабатывать. Я ушел с работы и посвятил жизнь писательству. Первые мои произведения были опубликованы на ЛитРес: Самиздат. Поначалу я публиковал бесплатные, низкокачественные и просто плохие рассказы. Позже, когда я уже научился писать, я начал публиковать их платными. И мне начали приходить первые деньги. Сначала это было несколько сотен рублей, позже и несколько тысяч. Я понял, что нашел золотую жилу. Или свою участь? Тогда я об этом, в любом случае, не задумывался.

Не знаю почему, но у меня действительно не было друзей в школе. А кто захочет дружить и общаться с зажатым в себе парнем, зашуганным, да еще и у которого слишком творческие интересы: писательство и художественное искусство. Не было среди моего класса художников и писателей, а если и были, смотря на меня так и говорили: сумасшедший. Мои идеи всегда были больные: стать известным, богатым. Я всегда был мечтателем, потому и писатель.

Но я рад, что не стал с ними общаться. Я безумно рад этому. У них нет ни чести, ни совести, ни принципов, раз совершенно без зазрения этих жизненно важных органов они могут издеваться над теми, кто не смог бы им ответить. Но я всегда отвечал, когда их издевки начинали касаться моих родных и близких. О себе не думал, пусть делают и говорят все, что хотят, но родных и близких, друзей и даже собаку я в обиду никогда не давал. Они вели себя как дети даже тогда, когда уже вот-вот должны были переступить порог и войти во взрослую жизнь. Представлять, как же им там было нелегко с их простейшими и детскими мировоззрениями, я даже и не хочу.