Одновременно и параллельно с процессом идентификации индивидов в рамках культурной формы происходит развертывание ее самой из зародышевого состояния, когда она существовала, если можно так выразиться, в головах экспертов в "снятом виде", в полноценное социальное образование. Это, собственно говоря, не два параллельных процесса, а один и тот же двуединый процесс. В ходе его складывается группа, обладающая всеми необходимыми признаками института. Она располагает специфической нормативной средой, куда входят: а) нормы отношений между "своими", б) нормы отношений к индивидам, не являющимся членами группы, в) нормы внутригрупповой иерархии, г) нормы отношения к государству и властям.
Она располагает также своей особенной идеологией, куда входят: а) более или менее целостный и всеобъемлющий образ существующего мира, б) образ мировой динамики, в) правила интерпретации фактов и явлений с точки зрения принятого образа мира, г) правила оценки явлений, д) правила элиминации (путем объяснения) того, что не укладывается в принятую картину мира,
Она обладает также собственной специфической вещной средой, которая не обязательно включает в себя лишь предметы, символические в общепринятом смысле слова. Когда говорилось о первом этапе инсценировок, речь шла о внешних вещных и поведенческих - признаках культурной формы, которые имеют символическое значение для приобщающихся к этой форме деидентифицированных индивидов. Внутри же самой формы те же самые предметы и формы поведения могут иметь, и, как правило, имеют в высшей степени несимволический, а просто-напросто технологический смысл. Причем технологию здесь можно понимать двояко: как технологию воспроизводства групповой жизни, с одной стороны, и как технологию производства вещей и услуг, ориентированного на внешнюю по отношению к группе среду. Оба этих смысла технологии можно различать только условно. Производство вещей и услуг вовне является элементом и необходимым условием воспроизводства внутригрупповой жизни, а внутригрупповое воспроизводство даже в самых эзотерически ориентированных группах предполагает и требует определенной реакции внешней среды. Так или иначе, благодаря технологическому характеру своей вещной среды группа (она же - реализованная, развернутая культурная форма) включается в отношения функциональной и структурной зависимости с другими группами и институтами.
Кроме того, группа обладает интересами. Коллективный интерес имплицитно содержится в культурной форме с самого начала, когда она существует еще в зародышевом состоянии. Он заложен уже в теории, дающей общую картину мира и его развития, разделяющей людей на своих и чужих, постулирующей чужие интересы и в связи с этим необходимо определяющей собственные. Но это еще не интерес в полном смысле слова, а скорее только идея интереса. Этот интерес не существует также и на первом этапе инсценирования культурной формы, когда инсценировку осуществляют деидентифицированные, незаинтересованные индивиды - индивиды, в буквальном смысле не имеющие собственного интереса. Инсценирование культурной формы как попытка поиска идентичности и есть процесс обнаружения и осознания индивидом собственного интереса как отдельного человека и как члена группы
Такое понимание процесса формирования интересов несколько не совпадает с традиционным, представленным в большинстве теорий, описывающих современные социальные трансформации в России и восточноевропейских странах. В этих теориях за многообразными аналитическими разделениями проглядывает довольно простая и в сущности механистическая схема. Дело выглядит так, будто при старом режиме существовали многообразные общественные интересы, которые режимом подавлялись и потому оставались невыраженными и нереализованными. Падение режима дает выход этим интересам. В соответствии с ними складываются политические партии и группы, совместными усилиями созидающие новый институциональный порядок.
Такая картина не совсем соответствует действительности, по крайней мере, российской. В странах Восточной Европы и в эпоху господства коммунистов сохранялись остатки старых, досоциалистических институтов. Соответствующие культурные формы не были редуцированы в состояние эмбрионов, а продолжали, хотя и в урезанном виде, существовать как институты. Это обеспечило преемственность трансформации, сделало ее плавной и сравнительно безболезненной.
Иначе обстояло дело в России. За 70 с лишним лет институты, противоречащие советской культурной парадигме, были уничтожены, редуцированы к зародышевому состоянию. Интересы тем самым были редуцированы к идеям, которые, как известно, хотя имеют логику развертывания, не имеют внутри себя стимулов к нему. Поэтому падение советского режима означало по сути дела тотальный культурный коллапс. Выжить не могло ничего за исключением остатков той же самой советской культуры с характерными именно для нее, а не Для предполагаемого нового будущего интересами. Остается проблематичным, могла ли советская культура обеспечить преемственный переход к новым культурным формам. Но интересный теоретически, этот вопрос уже не актуален практически. Теоретически и практически актуален вопрос, как из состояния равенства, равнодушия и незаинтересованности, вызванного массовой утратой идентификаций, возникают новые интересы, новые социальные и политические силы, новые акторы, новые элиты, в конечном счете новые структуры и институты. Попыткой объяснить их возникновение в условиях отсутствия преемственности является излагаемая здесь концепция культурных инсценировок.
Если следовать этой инсценировочной точке зрения, то привычная перспектива видения оказывается перевернутой. Обычно представляется так: есть осознаваемая социальная позиция, из нее логически следует интерес, который презентируется. С точки зрения инсценировки все выглядит наоборот: сначала происходит презентация, из нее рождается интерес, который затем "отвердевает" в объективное социальное и политическое образование.
Процессы трансформации через культуры очевидны в те времена, когда развертываются крупные революционные изменения. В относительно стабильные, эпохи культурная сущность медленно текущих преобразований менее очевидна, их инсценировочный характер не так заметен и в ходе социологического анализа редуцируется обычно к институциональным изменениям.
