Заснеженные улицы начала восьмидесятых навеяли ностальгию. Ермилов, уставившись на фотографию улицы в промышленной зоне, погрузился в размышления: «Что он чувствовал, когда ехал на встречу с цэрэушниками? Вокруг ходили обычные советские люди со своими заботами, не богатой, но честной жизнью, а он крался, воровато оглядывался, распихав по карманам секреты Родины, а обратно в тех же карманах тащил пачки денег, которые делали его хоть ненадолго, но счастливым, – Олег попытался представить себя на его месте и испытал брезгливую оторопь. – И в чем заключалось его счастье? Выпивка, женщины… Он был любитель и того, и другого».

Ермилов перелистнул страницу и увидел фото комнаты в квартире Петрова. Комната, сфотографированная во время обыска после задержания предателя, представляла собой унылое зрелище.

Олег понял из прочитанного, что Петров развелся, квартиру оставил жене и дочери, а сам купил кооперативную однушку. Тахта с унылым темно-бордовым покрывалом и деревянной спинкой, две книжные полки на стене с несколькими книжками и чужеродно и даже смешно – икона.

«Верил в Бога или дань моде? – Олег выпрямил спину, чувствуя, как она затекла, поглядел в окно. – Как бедно жил. Получал от американцев по нескольку тысяч и все прожигал. Жил одним днем или настолько самоуверенный?»

Ермилов обнаружил в папке и фотографии с инструкциями для шпиона, напечатанными белым шрифтом на черной бумаге. Хозяева со всеми подробностями сообщали, как пройти к месту постановки сигнала. При этом делали странные ошибки. Вместо вывеска «Парикмахерская» написали выставка «Парикмахерская». И предлагали осуществлять постановку сигнала, когда «как можно меньше народу в местности».

«Как в деревне – местность», – скривился Ермилов, вспомнив американские фильмы-боевики, где бандиты говорили на исковерканном русском.

Олег склонился над письмом Петрова и мимолетно с досадой подумал, что надо уже обзавестись очками. Это было написанное собственноручно Петровым (до омерзения аккуратным почерком) послание американцам с настойчивым предложением своих услуг. В письме содержалась фраза на английском: «To the right hands»[6].

Ермилов учился в детстве в английской спецшколе и языком владел хорошо. Он почувствовал раздражение и недоумение, зачем было только лишь эту фразу писать на английском? Почему не все письмо? С одной стороны, Петров хотел продемонстрировать знание английского (хиленько, надо сказать, у него вышло), а с другой – желал угодить. Пока читал, Олега не покидало ощущение, что писавший словно бы все время подобострастно заглядывает ему в глаза.

В папке лежали пожелтевшие гранки газеты «Красная звезда». Как понял Олег, их передавали военной контрразведке для утверждения текста. По-видимому, один экземпляр гранок оставили в тогдашнем 3-м Главном управлении КГБ СССР.

Когда Олег внимательно прочитал статью, размещенную на трех полосах, с фотографиями трех американцев из посольства, объявленных персонами нон грата и выдворенных из страны, он с недоумением вернулся к письму старлея-инициативника.

Было совершенно очевидно, что Петров предложил себя и сведения, которыми обладал на тот момент. Но из статьи в газете следовало, что американцы сами присмотрели его для вербовки, как всегда подбирая сброд для этих целей, – пьяниц, бабников, но сброд осведомленный, получивший доступ к секретам благодаря связям своих родителей или родителей жены. Это их обычный контингент. Таких можно шантажировать, да они и так охотно идут на предательство, потому что либо в долгах как в шелках, либо просто жадные до денег.

«Ну газетчики ладно, они написали как им велели, – аккуратно складывая старые гранки, размышлял Олег. – Но зачем контрразведчики преподнесли информацию о деле разоблаченного шпиона именно в таком свете? Американцы ведь знали правду. Конечно, наши советские военные специалисты не могли стать инициативниками! Ну как же, советская мораль! Потому журналист так и написал. Это, в общем, понятно, это то, что на поверхности. Однако за всей этой словесной газетной шелухой военные контрразведчики камуфлировали какие-то мероприятия, проводимые с помощью Петрова против его бывших хозяев».

В уголовном деле Петрова подобной информации об «игре» с цэрэушниками и дезинформации, скорее всего, не будет. А будет там упоминание, что Петров активно сотрудничал со следствием, и этого достаточно для того, чтобы ему смягчили срок. Полученные им десять лет довольно снисходительный приговор по тем временам. Могли ведь и высшую меру дать. Американцев-контактеров старлей сдал за милую душу. Поскольку в газете не написано, что американцев взяли с поличным при выходе на связь со своим агентом, а об этом не преминули бы сообщить, стало быть, их выдворили из страны в соответствии с показаниями Петрова и представили американцам достаточно улик, изобличавших сотрудников посольства как разведчиков, энергично действовавших на территории СССР.

– Олег Константинович, – Николайчук тронул Ермилова за плечо, – седьмой час уже. Давайте закругляться. Завтра будет день, будет пища.

Ермилов бросил взгляд на фотографию Петрова в военной форме из личного дела. Здесь же, в папке, лежало несколько карточек, сделанных во время задержания старлея, в первые часы после и, наконец, в зале суда во время вынесения приговора.

Худощавый, высокий, в форме, а на суде одетый в строгий черный костюм и черную водолазку, в очках с металлической оправой. Тонкие черты лица, лисьи глаза. Увидев его на улице, Ермилов сразу подумал бы: скользкий тип. Нет в лице ни наивности, ни искренности, ни живости. Понятно, радоваться при задержании ему было нечему. Но у него выражение лица соответствовало фразе: «Никого нет дома». Абсолютное опустошение и отрешенность, словно и не с ним все происходит. Арест, разоблачение, нависшее дамокловым мечом, ошарашили, и наверняка у него возникло желание исчезнуть, раствориться в пространстве.

Николайчук склонился над Ермиловым, укоризненно вздохнув:

– Домой бы надо попасть. – Он с тоской поглядел на черноту за окном.

– Да-да, – Олег закрыл папку и протянул ее архивисту. – Только один вопрос: Петров выезжал за границу?

Леонид Степанович подвигал бровями, словно это стимулировало его умственную деятельность.

– Если я правильно помню, он был в Конго и в Болгарии. Второй язык у него болгарский.

– Которое Конго? Их ведь два, если я правильно помню географию.

Николайчук вздохнул еще горше, взглянув на часы. Он явно не хотел напрягать извилины по поводу давно закрытого Петрова и уже мысленно садился за кухонный стол у себя дома, раскладывал салфетку на коленях, предвкушая ужин. Олег живо представил себе эту картину и не смог скрыть улыбку.

– Кажется, речь идет о нынешней Республике Конго. Ну да, точно, в семидесятые, когда в Африке был Петров, Конго было одно – то, которое со столицей в Браззавиле. А второе, со столицей в Киншасе, ныне называющееся Демократическая Республика Конго, в тот период называлось Заир.

– В семидесятые? – переспросил Олег. – А сколько же ему было лет? Я так понял, что ВИИЯ, вернее, в то время это уже было ВИМО[7], он окончил в семьдесят восьмом.

– А в семьдесят девятом он уже работал в Софии, – задумчиво подтвердил нестыковку по срокам Николайчук. – Детали его командировок я завтра уточню. Олег Константинович, давай по домам, – взмолился архивист. – Есть очень хочется.

Ермилов почувствовал, что тоже проголодался. И еще сильнее ощутил голод, когда наконец вышел из здания ФСБ и пошел к метро, подняв воротник, пытаясь закрыться от сильного ветра, который дул от площади в узкую улицу как в динамическую трубу. Елки через дорогу нахохлились в снежных шапках, подсвеченные светом из окон нового здания ФСБ, хотя оно уже давно не было новым.

В метро Олег едва услышал пробившийся через гул электрички телефонный звонок. Вдогонку звонил Николайчук.

– Олег, я задержался ненадолго и нашел, что он ездил в Африку всего на месяц или около того в семьдесят шестом. Значит, был еще в то время слушателем.