Стражи, бесспорно, понимали смысл её речей, но с огромным трудом.

— Эхуанг хороша? — на сей раз незнакомка приоткрыла ткань на груди, вывалив свои очевидные богатства на всеобщее обозрение.

— Сколько просишь? — наконец не выдержал воин, который был много старше своего товарища. В его курчавой бороде уже едва приметно серебрилась седина. — Я могу дать тридцать медных пан. Больше нет.

— Удовольствия ваша и моя. Никак не брать, — косноязычно объяснила «ветала».

— Бесплатно дашь?! — не поверил второй страж, захлебнувшись от восторга. Этому молодцу на вид было около двадцати с небольшим.

— Дать вся. Без медная пана, — охотно подтвердила девица, которую, если верить её же словам, звали Эхуанг. — Я любить мусьчина. У меня нет мусьчина. А вы — сразу два мусьчина, — объяснила она в трёх фразах собственную скрытую выгоду.

Охранники приободрились. «Ветала» продолжала призывно улыбаться. Никто из стражей не обратил внимания на то, что запертый в клетке самец панды, обычно злобно рычавший на всех подряд, проснулся, приподнял голову, принюхался к незнакомке, после чего спокойно положил голову на лапы и снова застыл в прежней позе.

— Идти в кусьта? — Эхуанг махнула рукой в сторону зарослей туласи.

— Нет!!! — замахал руками пожилой охранник. — Ни за что!

— Посяму? — заинтересовалась ночная гостья.

— То ж грех! Большая неправедность. В ад отправимся все!

— Туласи — священное растение, — чуть подробнее пояснил молодой воин, дополняя слова товарища красноречивыми жестами. — Туласи молиться надо, а не осквернять распутством.

— Ясно. Трава Шан-ди*, нельзя осквернять! — кивнула девица. — Истукана золотая? — предложила вешья, указывая теперь на статую самраджа.

— Нет!!! — теперь возопил молодой воин, а потом чуть спокойнее добавил: — У меня не встанет в присутствии самраджа. Даже золотого. Вот никак. Я его боюсь до смерти в любом облике.

— Дрюгой кусьта, не Шан-ди? — на сей раз Эхуанг повернулась в сторону гибискусов, цветущих неподалёку от царской статуи.

— О, туда можно, — согласились оба охранника, но тут вдруг их посетило новое затруднение: как по справедливости разделить бесплатную девицу, явившуюся посреди ночи прямо в их руки?

— Давай ты первый, — молодой страж указал пожилому товарищу на гибискусы. — А я, так и быть, после тебя.

— Неть-неть-неть! — неожиданно погрозила им пальчиком Эхуанг. — Два мусьчина, одна я. Три всего идут в кусьта.

И она показала им три пальца.

— Это она о чём? — не понял старший охранник.

Молодой страж покраснел и, хмыкнув, разъяснил:

— Втроём хочет. Одновременно.

— Ну нет! Я тогда не пойду, — неожиданно отрёкся ото всего бородач. — Ступай ты один. Или лучше и ты не рискуй жизнью! Она какая-то странная, смотри сам. Говорить толком не умеет, глаза не такие, как у прочих девушек. Узкие слишком, словно щурится постоянно. Да и цвет кожи блёклый. Ну её совсем. Может, она и правда пишач или ветала?

— Зато грудь и задница у неё что надо, — облизнулся младший охранник, уже распалённый сладким зрелищем, маячившим перед его глазами. — И молодая. Не старше меня. Наверное, она из какой-то дальней деревни. Или из Таксилы. Не местная, но ничем не хуже местных!

— Вот сожрёт тебя, тогда точно узнаешь, кто она такая, — назидательно заметил старший охранник.

— А чтоб не сожрала, идём вместе, — настаивал младший.

— Я не зрать никакая мусьчина! — обиделась Эхуанг. — Я кусять лис, яйцо, утька зяреная и сюп.

— Чего она там лопочет? — не разобрал пожилой охранник.

— По-моему, говорит, что мужчин не жрёт, а питается рисом, яйцами, жареной уткой и супом.

— А, ну это вполне по-человечески. Слышь, красивая! Мы тебе супа нальём хоть бадью. Риса навалим от души. И ещё бхангом напоим. Ты вообще как? Пьёшь веселящие напитки?

— О! Пить, пить! Путацзю! ** — обрадовалась Эхуанг и захлопала в ладоши.

— Вот и договорились, — потёр руки старший охранник. — Что ж, я думаю, панда наша не сбежит, пока мы тут совсем немного развлечёмся. Вон, спит и ухом не ведёт, — страж обернулся на клетку и убедился, что медведь лежит всё в той же позе.

Стоило воину отвернуться, Каутилья приоткрыл левый глаз и приподнял верхнюю губу, обнажив один клык, однако тут же снова притворился спящим.

— Идти! Скоро! — подпрыгнув от нетерпения, Эхуанг быстро побежала в сторону кустов.

Оба охранника, бросив мечи прямо на землю, устремились за ней. Стоило им скрыться за гибискусами, как плешивая панда приободрилась и встала на четыре лапы. Чанакья принюхался. Он выжидал. В его голове, где человеческие мысли мешались с инстинктами зверя, сейчас бродило только одно: за ним пришли. Его хотят спасти, вытащить. Он сам не понимал, откуда это знает, но некая его звериная часть чувствовала родственную душу в грязной оборванке, которая повела стражей якобы развлекаться, но на самом деле подготовила им ловушку.

— Бхут побери!

— Спаси Триада! — глухо раздалось из-за кустов.

Звук падения двух тел раздался почти одновременно. Сразу вслед за этим из зарослей гибискуса снова появилась полуголая Эхуанг. Она выглядела усталой и запыхавшейся. Оправив на себе остатки разорванных одеяний, приблизилась к клетке с пандой и, недолго думая, вытащила из своих спутанных в клубок волос тонкую медную проволочку с маленьким крючочком. Ловко поковырявшись ею в замочной скважине, быстро сняла запор, распахнула дверцу клетки и широко улыбнулась, отходя в сторону. Каутилья, размяв лапы, неторопливо вышел на свободу.

— Я спасать! — радостно объявила Эхуанг. — Идти с моя. Стать мусьчина. Я знать, как тебя возвращать!

Чанакья тщательно обнюхал свою избавительницу. Так и есть, запах знакомый. Разум человека был замутнён, и Каутилья не мог точно сказать, кто эта девица, но разум зверя говорил ему: они, определённо, встречались раньше, и эта дэви в самом деле желает его спасти.

— Да, знать ты меня, — лукаво захихикала Эхуанг, когда медвежий нос мягко ткнулся в её живот. — Зачем нюхать? Я сделать лаз под стена, приходить сюда много раз как панда. Придумать план. Сегодня этих, — она махнула рукой в сторону кустов, где остались лежать охранники, — дубина по голова бить. Давай, идти! Скоро. А то плохие дурни встать и догонять! Не надо так.

Каутилья утробно рыкнул и начал шустро перебирать лапами по камням дворцовой площади, удаляясь от клетки.

— Неть! — смеясь, направляла его Эхуанг. — Дрюгой дорога! — и она указала Чанакье, в какую сторону надо бежать, чтобы спастись.

Как ни странно, злобный самец панды лишь невнятно буркнул что-то в ответ и покорно двинулся в указанном направлении.

Дом спасительницы располагался в такой непролазной глуши, что если бы не отлично развитый нюх, Чанакья не сумел бы пробраться туда в полнейшей темноте, даже следуя шаг в шаг за своей проводницей.

В соломенной хижине обнаружился травяной матрац, брошенный на земляной пол, медная и глиняная посуда и поцарапанный деревянный сундук, доверху набитый чем-то. Очаг располагался в небольшой вырытой ямке ближе к выходу из дома. Угли ещё не успели остыть и еле приметно тлели. Эхуанг быстро раздула их, подкинув в очаг щепок и поломанных веток. Огонь разгорелся бодрее. Чанакья повёл носом и чихнул. Запах дыма был ему всё ещё не слишком приятен.

— Моя жить здесь, — похвасталась Эхуанг, обводя рукой своё убежище. — Охотник помер, — она смешно изобразила мёртвое тело, склонив голову к плечу, закатив глаза и высунув язык. — Теперь сыхэюань*** тут.

Она указала рукой на себя и отчётливо произнесла:

— Эхуанг, прекрасный август. Звать меня так. Понял, мужчина-панда?

Чанакья уселся на землю поодаль от очага и задумчиво почесал передней лапой за ухом, изгоняя настырных блох, поселившихся в свалявшейся комьями шерсти.

— Ничего. Сейчас я тебя превращать, а ты начать говорить! — успокоила Чанакью Эхуанг.

Подвесив над очагом медный котелок, наполненный водой, хозяйка дома подогрела ёмкость до необходимой температуры, а потом ловко сняла её с огня и поставила на пол.