Дальше улица сужалась и превращалась в тропу, которая вела к тёмному лесу. На другом краю деревни угадывались бескрайние, залитые светом просторы. Сильвия направилась к свету. Прохожие попадались редко. Возле одного крыльца сидел в шезлонге бледный, до хрупкости древний старичок в белой кепке. Он приветственно поднял руку.

Она кивнула в ответ.

– Думаю, ты из Алленов, – сказал он.

В его голосе слышался акцент. Не местный. Европейский.

– Из Алленов? – Она растерялась.

– Даже не сомневаюсь.

Разумеется, он был прав. Аллен – девичья фамилия её матери.

– Ну да, – сказала она. – Так и есть.

Он глотнул что-то из полосатой кружки, стоявшей рядом на столике.

На оконном карнизе у него за спиной были разложены камни.

– Я Андреас Мюллер. – Старик смотрел на неё добрыми слезящимися глазами. – С возвращением.

Задерживаться она не стала. Разговаривать не хотелось. Даже имени своего не сказала в ответ.

Она пошла дальше. За домами оградка, за ней выжженный клочок земли со старыми ржавыми качелями. На них раскачивался ребёнок – не то мальчик, не то девочка. Скрип-скрип, скрип-скрип.

Она подумала о Максин. Максин обещала звонить. Она взглянула на телефон. Связи нет. Ну понятное дело: откуда в этой идиотской глуши возьмётся связь?

Высоко над головой кружили и надтреснуто кричали птицы.

Она пошла дальше. Дорога свернула на пустошь: там и сям рос папоротник, а на проплешинах темнел голый дёрн. Ни единой машины в поле зрения. За околицей от дороги ответвлялась тропа – стрелка указывала на север, в никуда. Ещё на этом указателе был изображён весёлый мультяшный пешеход. Она остановилась. Никогда прежде не забиралась она так далеко на север. Вереск, папоротник-орляк, можжевеловые кусты в жёлтых цветах и овцы, овцы, миллион овец. Каменные заборы, ручьи. Несколько разрушенных каменных хижин – видно, тут прежде была деревня. Заброшенный фермерский дом, за ним стадо – быки и коровы. Пустоши, сопки или как там правильно называются эти чёртовы холмы? Дальше чёрные скалы, гранитные массивы с зазубренными краями – они поднимались всё выше, выше и превращались в тёмные горные вершины на невероятно далёком горизонте.

И над всей этой пустотой – пустое, тяжёлое небо.

А сзади, за деревней, – тёмный и, похоже, бесконечный лес.

Тут родилась её мама. Сильвии твердили о здешних краях с раннего детства. Показывали пейзажи на фотографиях. Она прекрасно знала, как всё это выглядит. Но в детстве её сюда не возили. Она выросла в городе. Так зачем сейчас привезли?

Она зажмурилась. Сдержала слёзы.

Не тупи, Сильвия, сказала она себе. Ты скоро вернёшься домой.

– А давай ты будешь моей сестрой?

Она вздрогнула, повернулась.

Качели были пусты, а рядом с ней стоял мальчик в джинсах и белой рубашке. Всё-таки мальчик, только волосы длинные, льняные.

– Ну пожалуйста! – попросил он. – У меня ещё нет сестры.

– Да я тебя впервые вижу.

С какой стати она вообще ему отвечает?

– Это не важно, – сказал он. – Если бы сестра только родилась, я бы её тоже впервые увидел. И она меня.

– Иди отсюда.

Он не двинулся с места.

– Не буду я тебе сестрой, – сказала она. – Не буду. Отстань.

Он засмеялся.

Огромные голубые глаза. Сияют.

– У меня есть брат, – продолжил он. – Он и тебе будет братом.

– Не нужен мне брат. И ты мне не нужен. С какой стати?

– Его зовут Габриель, – произнёс мальчик. – И будем мы как в стародавние времена…

Стародавние времена? К чему он, чёрт возьми, клонит?

– …когда все дети были вместе, – договорил он.

Она отвернулась и пошла по тропе, вслед за мультяшным пешеходом.

– Меня зовут Колин! – крикнул мальчик ей вслед.

Она не остановилась.

– А ты Сильвия Карр! – крикнул он. – Я знаю!

– Спасибо, что сообщил, – прошипела она себе под нос.

И не оглянулась. Пошла дальше. Тропинка вела чуть вверх. А вдруг там, повыше, есть связь? Она подняла воротник, стянула его на шее. Ветер свистел в ушах, развевал ей волосы. Земля мягкая, влажная. Наступишь – и из-под ног сразу засочится тёмная вода. В траве – шорохи. Над утёсом парит одинокий ястреб.

Далеко-далеко, низко над горизонтом, стрелой пролетел чёрный силуэт – самолёт. Такой красивый, такой изящный, такой стремительный, такой безмолвный – словно он и мухи не обидит.

Папа над мамой всегда подшучивал: дитя леса, дикарка, оленёнок, лиса – как он её только ни называл.

– А может, ты медвежонок? – говорил он. – Ведь, когда ты была маленькой, в вашей северной глуши водились медведи?

– Да! – отвечала мама. – И волки водились, и антилопы.

В раннем детстве Сильвия всему этому верила. Она хихикала и улыбалась, когда папа приподнимал ей пальцем подбородок и заглядывал в глаза.

– Ещё один зверёныш на мою голову, – говорил он. – Дикое дитя дикой мамаши. Вижу разом и лисичку, и орлёнка. Похоже, я в этом доме единственный человек, носитель цивилизации.

По правде говоря, мама в этих краях прожила совсем недолго, неполный год. Изначально деревню выстроили, когда возрождали здешние леса. Дед Сильвии, мамин отец, работал в лесничестве: деревья сажали, выращивали, при необходимости прореживали, и теперь за околицей темнел один из самых больших лесов Нортумберленда. Но наступили иные времена. На смену людям пришла техника. Лесников поувольняли, и они – вместе с семьями – устремились в другие края, в новую жизнь. Дед открыл кондитерскую на Хитон-роуд. Сюда он так и не вернулся, до самой смерти.

Мама сюда тоже ни разу не приезжала. Только теперь решила ненадолго сбежать из города, заняться живописью. И дочь с собой прихватила.

Сильвия плотнее запахнула воротник. Связи нет. А Максин с Франческой сегодня вечером идут на джаз в клуб «Лайв». Там Микки на барабанах. Его первый настоящий концерт.

Вокруг что-то шуршало, топотало, царапалось. В траве плакал ветер. Зря она, конечно, не надела ботинки. Мама купила и привезла их сюда специально для прогулок. Её голубые кеды потемнели и начали чавкать и хлюпать при каждом шаге. Везде вода: поблёскивает в лужицах на тропинке, струится-искрится в ручьях, что стекают с холмов. Поднявшись выше, она увидела вдали плоскую тёмную поверхность Килдерского озера. К его берегам подступал тёмный густой лес.

Сзади шаги.

Опять этот мальчишка. Колин. Он запыхался. Видно, быстро шёл.

– Смотри, чего покажу! – сказал он.

Она хмыкнула.

– Не хочешь? – удивился он. – Смотри!

Он протянул руку, сорвал травинку, оторвал от неё кусочек, зажал между пальцами, поднёс к губам. И дунул.

Полусвист-полускрежет. Что ж ещё? Все мелкие так делают. Они с Максин тоже забавлялись в детстве.

– Слышишь? – сказал он.

Она промолчала.

– Хочешь попробовать?

Она промолчала.

– Меня брат научил.

На языке вертелось: Иди отсюда.

– Слушай ещё, – велел Колин.

Он снова дунул: запрокинул голову и выдал звук подлиннее и погромче, с переливами. А потом указал куда-то в пустоту.

– Слышишь? – спросил он. – Слышишь?

– Что надо слышать?

– Они отвечают.

– Кто?

– Птицы. Когда я это делаю, птицы в ответ подают голос. Вот это кроншнеп кричит.

– Да они всё время кричат.

– Не всё. Вот этого слышишь? Обычно он молчит, но мне всегда отвечает. Музыка тут творит чудеса.

– Понятно, – сказала она со вздохом.

– Так мой брат говорит. Он всех может заставить петь. У него и лисы поют, и барсуки, и олени. Тебе сколько лет?

– Что?

– Тебе примерно пятнадцать, да? И ему тоже. А мне всего девять. Я хожу в школу в Хексхэме. А он вообще в школу не ходит.

– И почему ты не в школе?

– Живот болит. И вообще, от школы тупеют. Сама знаешь.