— Так-так, — промолвила Дайма, глядя на Чанакью, как на свою законную собственность, — выходит, вот почему я столь странно среагировала на тебя! Ты и есть таксильский маньяк, предназначенный мне судьбой. И раны, гляжу, зажили. Стало быть, ты.
— Нет, не я, — слабо попытался отрицать очевидное Чанакья, быстро отползая в угол темницы и прижимаясь спиной к стене в попытке слиться с фоном. — Я не маньяк, я трактаты пишу! Социально-философские. И ещё это... обличаю безнравственность!
— Яд не твой. Метка не твоя. Сам не маньяк, — медленно продолжала Дайма, наступая на него и сладострастно облизывая губы. — Ещё, скажешь, не твой лингам сейчас указывает в потолок, приглашая нас обоих взмыть в небеса?
Брамин скосил глаза вниз и залился краской. Позорная часть тела, как и водится, жила самостоятельной жизнью и подчинялась велению бхутовой метки, но не приказам разума.
— А мы сейчас снимем твою мокрую тряпочку, — нежно проворковала Дайма, подбираясь ближе к Чанакье и низко склоняясь над ним, — и проверим, действительно ли ты маньяк, как мне было обещано? Да и вообще, — ещё ласковее добавила она ему на ухо, сочувственно поцокав языком, — такой холодной водой, наверное, и самое ценное застудить недолго! Ничего, сейчас я тебя согрею, — разомлев от обманчиво мягкого голоса, Вишнугупта охотно начал разматывать мокрую ткань, предвкушая ласки, однако, когда он разделся донага, его вдруг вздёрнули за косу вверх, волоком подтащили к центру узилища и снова приковали к кольцам, свисающим с цепей. — Но сначала — наказание!
— Теперь-то за что?! — завопил Чанакья, чувствуя, что разрывается от ужаса, смешанного с желанием.
— За то, что не признался сразу, кто ты и откуда! — рявкнула Дайма, снова берясь за плеть. — За то, что я потеряла уйму времени, прежде чем наши метки проявились! Ух, как я сейчас оторвусь! Тем более, мне теперь известно, что всего один поцелуй любви, и ты опять будешь, как новенький. Отныне я могу тебя пороть днями и ночами, а потом соединяться днями и ночами в божественном экстазе!
— Так кто из нас маньяк?! — кричал несчастный Чанакья, выслушав такие страшные речи от своей вновь обретённой родственной души.
Кожаная плеть снова опустилась на зажившую кожу, рассекая её…
— Оба, мой лысенький очковый змей! — удовлетворённо смеясь, сообщила ему Дайма, не прекращая порку, — Оба, мой ненаглядный красный скорпиончик*!
Комментарий к Глава 9. Любовная пытка * Hottentotta Tamulus, «индийский красный скорпион», гроза сельской местности Индии и Непала, живёт под корой деревьев.
====== Глава 10. Склад неприличных портретов ======
— Ты добрался до «на» в слове «НАНД», — вытянувшись на животе и удобно устроившись щекой на собственных скрещённых руках, Чандра блаженно жмурился, подставляя благоухающие сандалом обнажённые ягодицы под жаркие прикосновения царского языка.
— Не угадал! — радостно воскликнул Дхана Нанд, отрываясь от своего занятия и приподнимая голову. — Я добрался до «це» в слове «Солнце»! — он обхватил своего возлюбленного поперёк тела и перевернул на спину. — А раз ты ошибся, теперь твоя очередь. На сей раз ты будешь языком выписывать мою надпись — только, чур, ни одного изгиба не пропускай! А я досчитаю до пяти и попытаюсь с закрытыми глазами угадать, куда ты добрался.
— Можно узнать, зачем мы это делаем? — с интересом спросил Чандра.
Дхана Нанд, усевшись на собственные пятки, поднял руку и начал загибать пальцы.
— Тренировка кончика языка способствует улучшению дикции. А мне, как царю, надо иметь безупречно чистую речь. Также мы тренируем тактильные ощущения, вкусовые и обонятельные рецепторы… Я не зря нас обоих куркумой, розовым маслом, сандаловой пастой и ещё одним секретным ингредиентом натирал! К концу сегодняшнего практического занятия ты должен назвать секретный ингредиент. Отец всегда говорил: «Тренировка навыков должна происходить везде», то есть, в постели тоже, и я с ним согласен. Ещё нам надо усовершенствовать умение владеть собой, оттягивая возбуждение, — тут его взгляд упал на живое доказательство того, что последняя цель достигнута не была. — Что, опять?! — почти испуганно спросил Дхана Нанд.
— Угу, — Чандра смущённо отвёл глаза в сторону. — Прости, оно само.
Некоторое время Дхана Нанд, заметно колеблясь, смотрел на юношу, а затем склонился над ним, накрывая своим телом и пробормотав:
— Наверное, я многого требую. Ладно, забудем ненадолго про обучение, сейчас наши цели поменялись. Можешь расслабиться.
Чандра только того и ждал. Он страстно и жадно обхватил самраджа за шею, притягивая к себе и отыскивая губами его рот. Дхана щадил его, постепенно доводя до вершины лишь руками, губами и касаниями собственного тела, опасаясь заходить дальше, хотя Чандра третью ночь подряд отчаянно просил о большем, изнемогая от желания.
Вот и сейчас он утратил контроль, о котором самрадж ему постоянно твердил, и зашептал на ухо своему Солнцу о том, чего бы ему хотелось. Чандра расписывал желания так откровенно и бесстыже, что только от его слов и близости горячего тела царь Магадхи не выдержал и излился, словно подросток, впервые увидевший влажный сон. Отдышавшись, самрадж устремил на Чандру взгляд, полный благодарности и в немалой степени — удивления.
— Ты проиграл, — нагло заявил хитрый парень, глядя прямо в глаза Дхана Нанду. — Уговор был также о том, кто продержится дольше. А секретный ингредиент — вербена.
Дхана Нанд откинулся на спину и вдруг расхохотался.
— А ты научился владеть не только собой! Ты перехитрил меня! — заметил он, не выпуская руку юноши из своей ладони.
— Да, вот только от такого контроля слишком тяжело, — пожаловался Чандра. — Поможешь?
Мгновенно поняв, что от него требуется, Дхана Нанд снова приник всем телом к любимому, но в самый ответственный момент, когда парень тяжело и часто задышал, теряясь в приближающемся со скоростью вихря блаженстве, со стены с грохотом рухнул портрет Махападмы. Дхана Нанд вздрогнул и невольно прервал своё занятие.
— Отец, — недовольно заговорил он, обращаясь к изображению, на котором предыдущий царь Магадхи стоял в полный рост в парадных одеяниях, с суровым лицом и с мечом в руке, словно занесённым для удара, — я всё понимаю, ты всегда не одобрял этих отношений, но ломать моему Сокровищу кайф пятый раз подряд за последние два дня — довольно жестоко.
— А почему бы не перевесить его в другое место, где он никогда не увидит ничего непристойного? Например, в тронный зал? — спросил Чандра, заподозрив, что в портрет переселилась часть души Уграсены Нанда, и ему от такого предположения стало не по себе.
— Самое лучшее — отнести в хранилище! Там он точно падать не будет, потому что я его поставлю на пол! — злорадно сообщил Дхана Нанд, обращаясь в большей степени к портрету, чем к Чандре.
Нарисованный Махападма никак не прореагировал, однако Чандре померещилось, что его брови сдвинулись над переносицей сильнее, а рука с мечом затряслась, будто в сильном гневе.
— Решено! — заключил Дхана Нанд. — Завтра прикажу отнести его в одну из старых кладовок. Впрочем, нет. Он — мой отец, и никто не имеет права касаться его изображения. Сам лично отнесу, — и, более не отвлекаясь на посторонние раздражители, самрадж снова с ласковой улыбкой повернулся к Чандрагупте. — Напомни, прие, на чём мы остановились?
Кладовых во дворце было довольно много, и ещё неизвестно, куда именно царь отнёс бы взбунтовавшийся портрет Махападмы, однако окончательный выбор был сделан благодаря Чандре. Откинувшись затылком на шёлковые подушки, ловя отголоски сладостных ощущений и чувствуя себя медленно спускающимся с небес на бренную землю, счастливый юноша вдруг прошептал:
— А вот твой портрет ни разу на меня не падал, хоть я и творил рядом с ним непотребство… раз пять… Или шесть? А, может, даже семь или восемь.
— Ты о чём?! — опешил царь, уставившись на Чандру. — Какой портрет? Что значит — непотребство?!
— Ну, — немного смутился юноша, поняв, что проболтался, — это случилось в другом крыле дворца. Там комната такая есть, очень тёмная и маленькая, а внутри твой портрет, на котором ты нарисован абсолютно голым, — Чандра сделал невинное лицо. — Я ходил к тому портрету, когда ещё не знал, что ты — моя родственная душа. У меня всё горело внутри, и я не знал, как себя утолить, а потом нашёл ту комнату, и она стала моим спасением! В общем, если бы я этого не делал, то с ума бы сошёл. Прости.
