ДЕТИ КАЖДЫЙ ДЕНЬ РАСТУТ, КАЖДЫЙ ДЕНЬ МЕНЯЮТСЯ И КАЖДОЕ УТРО ПРОСЫПАЮТСЯ НОВЫМИ ЛЮДЬМИ

За все пять лет Ниночкиной жизни сегодня на неё обрушился, пожалуй, самый тяжёлый удар: некто, именуемый Колькой, сочинил на неё преядовитый стихотворный памфлет [1].

День начался обычно: когда Ниночка встала, то нянька, одев её и напоив чаем, ворчливо сказала:

– А теперь ступай на крыльцо, погляди, какова нынче погодка! Да посиди там подольше, с полчасика, – постереги, чтобы дождик не пошёл. А потом приди да мне скажи. Интересно, как оно там…

Нянька врала самым хладнокровным образом. Никакая погода ей не была интересна, а просто она хотела отвязаться на полчаса от Ниночки, чтобы на свободе напиться чаю со сдобными сухариками.

Но Ниночка слишком доверчива, слишком благородна, чтобы заподозрить в этом случае подвох… Она кротко одёрнула на животе передничек, сказала: «Ну что ж, пойду погляжу» – и сошла на крыльцо, залитое тёплым золотистым солнцем.

Неподалёку от крыльца на ящике из-под пианино сидели три маленьких мальчика. Это были совершенно новые мальчики, которых Ниночка никогда и не видывала.

Заметив её, мило усевшуюся на ступеньках крыльца, чтобы исполнить нянькино поручение – «постеречь, не пошёл бы дождик», – один из трёх мальчиков, пошептавшись с приятелями, слез с ящика и приблизился к Ниночке с самым ехидным видом, под личиной наружного простодушия и общительности.

– Здравствуй, девочка, – приветствовал он её.

– Здравствуйте, – робко отвечала Ниночка.

– Ты здесь и живёшь?

– Здесь и живу. Папа, тётя, сестра Лиза, фрейлен, няня, кухарка и я.

– Ого! Нечего сказать, – покривился мальчик. – А как тебя зовут?

– Меня? Ниночка.

И вдруг, вытянув все эти сведения, проклятый мальчишка с бешеной быстротой завертелся на одной ножке и заорал на весь двор:

Побледнев от ужаса и обиды, с широко раскрытыми глазами и ртом, глядела Ниночка на негодяя, так порочившего её, а он снова, подмигнув товарищам и взявшись с ними за руки, завертелся в бешеном хороводе, выкрикивая пронзительным голосом:

Страшная тяжесть налегла на Ниночкино сердце. О боже, боже!.. За что? Кому она стала поперёк дороги, что её так унизили, так опозорили?

Солнце померкло в её глазах, и весь мир окрасился в самые мрачные тона. Она – серый поросёнок?! Она – подавилась грязью?! Где? Когда? Сердце болело, как прожжённое раскалённым железом, и жить не хотелось.

Сквозь пальцы, которыми она закрыла лицо, текли обильные слёзы. Что больше всего убивало Ниночку – это складность опубликованного мальчишкой памфлета. Так больно сознавать, что «Нинёнок» прекрасно рифмуется с «поросёнком», а «скатилась» и «подавилась», как две одинаково прозвучавшие пощёчины, горели на Ниночкином лице несмываемым позором.

Она встала, повернулась к оскорбителям и, горько рыдая, тихо побрела в комнаты.

– Пойдём, Колька, – сказал сочинителю памфлета один из его клевретов, [2]– а то эта плакса пожалуется ещё – нам и влетит.

Войдя в переднюю и усевшись на сундук, Ниночка с непросохшим от слёз лицом призадумалась. Итак, её оскорбителя зовут Колька… О, если бы ей придумать подобные же стихи, которыми она могла бы опорочить этого Кольку, – с каким бы наслаждением она бросила их ему в лицо!.. Больше часу просидела она так в тёмном углу передней, на сундуке, и сердечко её кипело обидой и жаждой мести.

И вдруг бог поэзии, Аполлон, коснулся её чела перстом своим. Неужели?.. Да, конечно! Без сомнения, у неё на Кольку будут тоже стихи. И нисколько не хуже давешних!

О, первые радости и муки творчества!

Ниночка несколько раз прорепетировала себе под нос те жгучие огненные строки, которые она швырнёт Кольке в лицо, и кроткое личико её озарилось неземной радостью: теперь Колька узнает, как затрагивать её.

Она сползла с сундука и, повеселевшая, с бодрым видом, снова вышла на крыльцо.

Тёплая компания мальчишек почти у самого крыльца затеяла крайне незамысловатую, но приводившую всех трёх в восторг игру… Именно – каждый по очереди, приложив большой палец к указательному, так что получалось нечто вроде кольца, плевал в это подобие кольца, держа руку от губ на четверть аршина. Если плевок пролетал внутрь кольца, не задев пальцев, счастливый игрок радостно улыбался. Если же у кого-нибудь слюна попадала на пальцы, то этот неловкий молодой человек награждался оглушительным хохотом и насмешками. Впрочем, он не особенно горевал от такой неудачи, а, вытерев мокрые пальцы о край блузы, с новым азартом погружался в увлекательную игру.[3]

Ниночка полюбовалась немного на происходящее, потом поманила пальцем своего оскорбителя и, нагнувшись с крыльца к нему, спросила с самым невинным видом:

– А тебя как зовут?

– А что? – подозрительно спросил осторожный Колька, чуя во всём этом какой-то подвох.

– Да ничего, ничего… Ты только скажи, как тебя зовут?

У неё было такое простодушное, наивное лицо, что Колька поддался на эту удочку.

– Ну, Колька, – прохрипел он.

– А-а-а… Колька…

И быстрой скороговоркой выпалила сияющая Ниночка:

Тут же она бросилась в предусмотрительно оставленную ею полуоткрытою дверь, а вслед ей донеслось:

– Дура собачья!

Немного успокоенная, побрела она к себе в детскую. Нянька, разложив на столе какую-то матерчатую дрянь, выкраивала из неё рукав.

– Няня, дождик не идёт.

– Ну и хорошо.

– Что ты делаешь?

– Не мешай мне.

КРОТКОЕ ЛИЧИКО ЕЁ ОЗАРИЛОСЬ НЕЗЕМНОЙ РАДОСТЬЮ

– Можно смотреть?

– Нет, нет уж, пожалуйста. Пойди лучше посмотри, что делает Лиза.

– А потом что? – покорно спрашивает исполнительная Ниночка.

– А потом скажешь мне.

– Хорошо…

При входе Ниночки четырнадцатилетняя Лиза поспешно прячет под стол книгу в розовой обёртке, но, разглядев, кто пришёл, снова вынимает книгу и недовольно говорит:

– Тебе чего надо?

– Няня сказала, чтобы я посмотрела, что ты делаешь.

– Уроки учу. Не видишь, что ли?

– А можно мне около тебя посидеть? Я тихо.

Глаза Лизы горят, да и красные щёки ещё не остыли после книги в розовой обёртке. Ей не до сестрёнки.

– Нельзя, нельзя. Ты мне будешь мешать.

– А няня говорит, что я ей тоже буду мешать.

– Ну так вот что… Пойди посмотри, где Тузик? Что с ним?