Даже не знаю, с чего начать, как вам описать всю эту историю, которая со мной случилась. В общем, Лобачевский, где я живу, очень спокойное место и жить здесь одно удовольствие. Я так люблю этот город, и нашу квартиру в центре по улице Васенькина, в доме между "Кометой" и шестой школой, с окнами во двор на детскую площадку с качелями и песочницей. Я никогда не уезжал отсюда и для меня всегда в этом месте июль и утром под окнами поют соловьи, ну или Новый год с елкой и мандаринами. Вот чёрт, не устаю себя проклинать. Как же так вышло, что всё это рухнуло в одни миг? Эх, зачем я только в это влез! Постараюсь взять себя в руки и излагать по порядку, что бы было понятно, в какой опасности мы сейчас оказались.

Если начать с начала, то я работаю в «НИИ ИНСЕРТЕХ им. Лобачевского». Мне 29 лет и я всю жизнь провел здесь, в нашем городе, и, кажется, всю жизнь проработал в НИИ. Смешно звучит, но это правда – всю жизнь. Мне было тогда лет семь или восемь, и я боялся оставаться дома один. Сейчас можно посмеяться, вспоминая эти истории, а родителям тогда приходилось несладко. Когда мама училась, с собой на работу меня брал отец. Мы шли, и я прятался на проходной за его плащом. Тетя Валя сначала как будто меня не замечала из своей будки, а потом подмигивала мне, когда мы оказывались по ту стороны турникета. Она и сейчас у нас работает. Теперь уже баба Валя, конечно. Да, я работаю сейчас в том же самом кабинете, что и мой отец. Кажется, там ничего не поменялось с тех пор. Я ничего там никогда не менял. Прямо скажу, я ничего там не трогал! У него в кабинете большой стол и замечательный вид из огромного окна на площадь перед институтом, на реку, поля за рекой и лес. Когда у отца проходили совещания, я сидел под столом. Мне там было просторно, и я спокойно читал книгу. Порой он работал до глубокой ночи и всё это время я был с ним. Проходили совещания, они что-то обсуждали и говорили на своем мне непонятном языке.

На совещаниях утром обсуждали Мигелито и его кота Макса. Мигелито – кубинский мальчик, мой ровесник – прятался или выделывал какие-нибудь фокусы, а задачей команды моего отца было найти его и рассказать кубинским друзьям о его проказах. Эти встречи проходили легко и даже весело. Отцу с командой всегда удавалось «вычислить» Мигелито, повторить его рисунки и даже постоять на голове к общему громогласному смеху. С Максом было вообще просто. Кот спал, либо ел, куда бы его ни посадили. Однажды он решил удрать от Мигелито, но был быстро найден советскими коллегами, возвращен и сытно накормлен. Всё было хорошо, и товарищ Брежнев подарил Мигелито на день рождения радиоуправляемый луноход, который отправили на Кубу прямо из Лобачевского почтой.

Во вторую половину дня начинались совещания, которые волновали моего отца больше всего. Речь шла о проекте «Дальняя обитель». Отец мой часто едва сдерживал гнев. Голос его рокотал по всему институту, грозя разрушением и стенам кабинета и селектору. Его вечные оппоненты, «люди из Боголюбова» невозмутимо перечисляли все трудности, которыми полна их жизнь ученых-математиков: от алгоритмов Попова-Кулёмина и Бёхлера-Зурека, до мышей в вычислительной лаборатории.

– Да, нам потребовалось шестьсот восемьдесят семь часов вычислений для полной дешифровки. Я зачитаю полученный результат: «Нет», – говорил голос на том конце провода.

– Что, «нет»?

– Это полученный результат: «Нет».

– Они ответили «нет»?

– Да.

– И вы потратили на это свыше шестисот часов?

– Нет, значительную часть этого времени мы перепроверяли полученный результат.

– Немыслимо.

В общем, с «Дальней обителью» всё было непросто. Ближе к вечеру отцу докладывали о ещё каком-то проекте. Сотрудники говорили так, будто сами не верили в удачу или боялись чего-то, что нельзя было выразить и даже осознать. Звучали фразы: «комиссия по культурному обмену», «они интересуются творчеством Чехова», «они выразили надежду и уверенность», «комиссия по межкультурному взаимодействию», «дипломатический диалог», «важнейший шаг в развитии общества», «вэсапиенс». Отец просто слушал, легонько выстукивая карандашом по поверхности стола. Доклады эти не требовали от него действий, просто немного внимания.

Мы возвращались домой на отцовской «Волге». Как-то я решил спросить:

– Пап, а может быть такое, что вэсапиенс – наши потенциальные противники?

Отец повернулся и внимательно посмотрел на меня:

– Их цивилизация гораздо древнее и мудрее нашей, они выживают в таких условиях, которые нам и не снились, они просто не могут…

– Да я не то имел в виду. Вдруг это империалисты водят нас за нос?

– С чего ты взял?

– Просто подумал.

– Ну, Мигелито же настоящий и его кот тоже.

– А они нет.

Отец грозно посмотрел на меня и отвернулся. Оставшуюся дорогу мы молчали. Да, впрочем, это всё из важных воспоминаний о моем отце. Были ещё походы на речку на майские выходные вместе с мамой и его друзьями из института, и запуск ракеты в ночное небо, и ещё много чего, что не отнести к делу.

Ещё у нас в институте замечательная столовая. Обычно я трачу на обед около двенадцати рублей. Это, например, за салат из свежих овощей, два бифштекса с яйцом, пюрешку и компот с булочкой. Супы я не ем, хотя беру уху по четвергам. Обожаю столовские булочки. Таких нежнейших булочек с сахаром и корицей, теплых и душистых нет нигде в Лобачевском, и я уверен, в целом мире. И ещё пару сочней с творогом беру с собой. Думаю, пришло время признаться, что я ничего не понимаю в том, что делаю. Вернее, со мной всё в порядке, я отлично разбираюсь в бытовых вопросах, хотя и живу с мамой. У меня была девушка, а было время, когда я вообще встречался с двумя сразу. Повторюсь, я отлично разбираюсь в бытовых вопросах и понял, что семья, жена и дети, это не для меня. Скажу проще, хоть я и сижу в кабинете своего отца, но я ничего не понимаю в его работе. И, на мою голову, никто в ней тоже ничего не понимает! Если бы это было иначе, меня бы давно уволили, и я бы пошел работать учителем в школу… Учителем физики или математики – моих любимых предметов. Ну, в общем, по порядку.

***

Под нашим институтом расположен огромный электромагнит. Такой ещё один есть в Европе, один в Штатах и в Китае сейчас строят такой же, только все они в разы меньше нашего. Я говорил уже про поле и лес. Когда мы включаем наш магнит, который проложен и под полем и под лесом, то трактора на поле глохнут, а ночью верхушки деревьев над лесом как будто сияют. И все дети в Лобачевском думают, что светиться ночью в темноте несколько раз в год – это нормально для любого дерева. Как ни парадоксально, наш магнит является мощнейшим подземным телескопом, принцип действия которого я пояснить не могу. И сотрудники института иногда называют друг друга «подземными астрономами». Есть даже такой местный термин «болезнь подземного астронома».

Электромагнит мы должны включать хотя бы раз в квартал. Это важное условие существование нашего института. В эти дни, когда магнит включен, весь наш отдел задерживается на работе допоздна. А иногда, обычно в декабре и марте, мы ночуем на работе, так как троллейбусы в это время не ходят, а на велосипеде по снегу я не езжу. Наш отдел – это я и Георгий. Высокий и худой как тень. Если бы не наглаженный белый халат, я бы думал, что он живет на работе. За эти годы, что мы вместе, он не проронил мне ни слова. Я был бы уверен, что он немой, но иногда он что-то бубнит себе под нос на латыни. Возможно, это шумерский, я не силён в языках. Когда я прихожу к восьми утра на работу, а я никогда не опаздываю, он уже здесь. Ухожу домой в начале шестого, он все ещё у себя. Бывает так, что наш заведующий складом подходит ко мне и говорит:

– Это, слышь, Саныч, – он краснеет и кряхтит, – Павел Саныч, нам с Валентиной нужно съездить на дачу сегодня, там банки из погреба забрать… Вы бы это, ну, магнит бы могли сегодня к часикам девяти хотя бы, это…