Стаи хищных двуногих зверей."
Муса Джалиль
Первый снег, робко пустившийся крупными мохнатыми хлопьями ближе к вечеру, вскоре густо укрыл, выбелил все окрестности вокруг зимовника, и, еще утром угрюмо черневшие остатки сгоревших тепляков и базов, теперь обратились в причудливые и необычные фигуры, напоминавшие былинных богатырей, приподнявшихся вдруг для битвы над пустынной округой.
В сумерках стало подмораживать. Снег стал мельче и потянувший с востока колючий ветерок закружил, завертел белые вихри, потянулась из степи робкая поземка. Ольга, растопив печь и, выйдя из того, что она называла теперь «мой особняк», поплотнее прикрыла скрипнувшую ветхую дверь и медленно побрела по этой белой чистоте и первозданности, сладко полуприкрыв глаза, ибо на ресницы то и дело попадали крупные снежинки. С самого раннего детства любила она вот так, подолгу гулять по узким заснеженным аллеям в старом тихом московском парке, в полном одиночестве, меж вековых лип, целиком погружаясь в свои наивные девичьи мечты… Ольга знала, что далеко отходить ни в коем случае нельзя, что в степи бродит множество голодных волков и одичавших собак, заунывный и пронзительный вой которых она не раз слушала где-то поблизости долгими осенними ночами. Они же, привлекаемые сырым запахом овечьего навоза, все шли и шли, в поисках добычи рыскали по развалинам и, не найдя ничего съедобного, вдруг устраивали кровавые потасовки меж обгоревших бревен и развалившихся остовов каменной кладки. Разорвав в клочья и сожрав одного-двух самых ослабевших своих собратьев, стая, таким образом насытившись, обычно исчезала так же внезапно, как и появлялась. Первое время Ольга пыталась стрельбой из карабина отгонять эти кровожадные кагалы, но, быстро поняв бесполезность затеи, решила не тратить зря патроны. Каждый раз после визита этих непрошенных гостей ей оставалось только, взяв лопатку, чудом уцелевшую после погрома, тщательно прикопать остатки их кровавого пиршества, чтобы свежая кровь не привлекала тут же новые своры.
Но с некоторых пор хищники тоже стали бояться человека, ибо они диким своим сознанием быстро уяснили, что любая встреча с ним в голой степи, где сразу не укрыться, кончится стрельбой и смертью, так как теперь каждый из людей был с оружием и мог легко лишить жизни всякую живую тварь, даже не приближаясь к ней. Да и сами люди, как тяжелораненые в ходе жестоких стычек, так и просто оставшиеся в открытой степи , особенно в ночь и без патронов, часто теперь становились легкой добычей голодных свирепых стай. От мертвецов же, брошенных на поле боя, к утру обычно оставались только изодранные в клочья окровавленные шинели да ошметки сапог…
И то и дело окрестности небольшого зимовника, затерянного в бескрайней задонской степи, еще летом сгоревшего после артобстрела красной батареей, оглашались вдруг воем и свирепым визгом. Ольга и днем и ночью никогда теперь не расставалась с небольшим пистолетом Браунинга, подаренным ей отцом еще в Москве, в то мирное и счастливое время, когда подобные подарки на день Ангела, пусть даже от боевого полковника своей единственной взрослеющей дочери, вызывали у окружающих ироничную мягкую улыбку…
Где –то там, впереди, в белом мареве, послышался ей вдруг винтовочный выстрел. Потом еще один. Такое иногда бывало и раньше, в степи все чаще стали появляться разъезды красных. Она торопливо пошла назад, по своему же следу. Запершись, она сняла косматый кожух, старую лисью шапку и, отряхнув от снега, повесила их у двери. Погрела над раскрасневшейся плитой озябшие ладони и уж хотела зажечь керосинку. Но выстрелы ударили теперь уж совсем недалеко, послышалось ржанье лошади и глухие вскрики. Ольга, поставив керосинку на стол, взяла карабин и, передернув затвор, замерла напротив двери. Но сколько она больше не напрягала слух, в повисшей тишине не услышала больше ни звука, лишь начинала уныло подвывать где-то в кровле разбирающаяся в степи пурга.
…Конный разъезд красных партизан из шести всадников, высланный с утра в поиск из Великокняжеской, за недолгий декабрьский день не встретил в бескрайней степи ни одной живой души. Лишь изредка на большом удалении мелькали серыми тенями, как призраки, волчьи стаи, при первом же выстреле скоро растворявшиеся в затуманенных степных балках. В одном месте отогнали целую свору одичавших собак от порядком обглоданного конского скелета, а в забитой сухим кураем подынке, метрах в двадцати, жутко забелел вдруг голыми ребрами и человечий костяк, без черепа и рук. Чья несчастная жизнь люто и безвестно оборвалась здесь, был ли он убит, или рвали его свирепые волчьи пасти еще живого, беспомощно истекающего теплой кровью и испускающего дикий и безнадежный, полный ужаса, крик? Теперь уж об этом никогда и никто не узнает, но где-то старая мать, до самой своей смерти будет и будет ходить потихоньку, опираясь на палку, к хуторской околице, с неугасаемой надеждой вглядываясь в степные дали и моля Господа Бога только лишь об одном: хоть в самую последнюю минуту жизни и хотя бы только краешком выцветших от тоски материнских глаз увидеть еще на этом свете своего безвестно пропавшего сына…
– Неделя, не больше,– негромко сказал , задумчиво глядя на человечьи останки, Гаврилов, старший разъезда, – а наш- не наш, кто его теперь поймет.
-Ишь, как разодрали-то… Одни мослы. И хоронить нечего, – угрюмо добавил подъехавший сзади Лопатин, немолодой красноармеец в короткой новой шинели и зимней буденовке и, соскочив с кобылы, принялся подтягивать ослабшую подпругу,– слушай, Степа, а ведь Невеста у меня, кажись того – жеребая!– и он, тепло улыбаясь, ласково погладил ладонью взмокший выпуклый кобылий бок.
-А жеребцов коло твоей кобылки мы не видели! А шо, да от кого ж оно може буть, а, Лопата? Не сам ты, часом постарался, а? В балочку завел…, а?– с усмешкой и хохотком, молодцевато подкручивая густые усы и подмигивая, лихо спрыгнул с грудастого своего жеребца Остапенко,– невеста ж! Куда ж ее денешь-то, ха-ха-ха!! Невесту! Пролетарий – на коня-я-я!.. Ха-ха-ха!..
– Все дуракуешь, Гриша? Ну дуракуй, дуракуй, – обиделся было Лопатин и, достав из подсумка горсть овса, принялся любовно скармливать его Невесте, что-то ласковое приговаривая ей на ухо, -кабы я с тобой, треплом, с пятнадцатого года по окопам не мыкался, дать бы те, дураку, в сопатку… За своим он лучше смотри, передней правой засекает.
Подтянулись и остальные, попридержали лошадей, молча рассматривая остатки былого волчьего пиршества.
-Я вот шо думаю, старшой, -Овчаренко, пожилой боец из мобилизованных местных, приблизился вплотную к Гаврилову, -снегопад не утихает, а «колмык» ныне разбирается не на шутку! Будет пурга, до утра не перестанет. Тут недалече был раньше Михайловский кош, так его еще летом наша батарея спалила дотла, там теперя не укроешься! Какого нам зря рыскать по степу, надо вертаться, або заблукаем, та и пропадем почем зря…За ветром к полуночи добежим до места. Пока не замело еще промеж бугров.
– Э-эх ты! Тю-ха! Добежим, добежим… А кадетов кто будет вылавливать? Товарищ Осадчий получил телефонограмму от Губкома , от самого товарища Сокольникова, вчера какую? А ? А такую, чтоб не допускать , мол, прорыва беглых офицеров на Тихорецкую, к Деникину! На Царицын – к Краснову!! Обнаруживать и уничтожать, твою мать!
