Внизу, в огромном амфитеатре бывшего театрального зала, шло очередное заседание Национального Конвента. Верхние ряды занимали якобинцы, их так и прозвали – монтаньяры, то бишь горцы по-французски. Внизу сидело болото – депутаты, готовые всегда голосовать с властями предержащими. Перед полупустым залом Бийо-Варенн торжественно призывал незамедлительно судить и казнить королеву, которую называл вдовой Капет. Максимилиан Робеспьер поднялся на трибуну и занял свое место в президиуме.

Бийо-Варенн эффектно заключил свою речь:

– Эта женщина, позорище человечества и своего пола, должна наконец искупить свои преступления на эшафоте!

Робеспьер резко кивнул напудренной головой и передернул плечами, как будто у него защемило нерв. Вязальщицы тут же разразились одобрительными выкриками:

– Отрубить голову Мадам вето! Казнить австриячку! Виват республике!

Александр вышел в бывший монастырский сад, уселся на тенистой террасе дощатого павильона, где торговали прохладительными напитками и кофием. Было одуряюще жарко, пахло пылью и сырым камнем. Посетители – депутаты, чиновники, канцеляристы, просители и просто любопытные – обсуждали за столиками предлагаемые декреты, свои дела и новые призывы популярной газеты «Папаша Дюшен».

Воронин машинально опустошил чашку кофия и сжевал черствую бриошь, не замечая вкуса. Мысли его вернулись к судьбе мадам де Жовиньи. Несдержанную на язык склочницу казнили, а залог перешел в собственность ломбарда. Скорее всего, с рехнувшейся аристократкой неизбежно случилось то, что должно было случиться с каждым, кто во всеуслышание ругает революционную власть, но уж очень вовремя для ростовщика закладчица завершила свой земной путь. Ее казнь позволила Рюшамбо выставить крест на продажу, а старорежимные дамы, которые даже с пекарем не могли расплатиться, внезапно изыскали средства вернуть себе родовой герб. Неужели кто-то из них позаботился о том, чтобы мадам де Жовиньи не дожила до выкупа своих драгоценностей?

Если бы не чудовищное уверение Планелихи, что соседки донесли на булочника, если бы не встреча мадемуазель Бланшар с Шарлоттой Корде, никогда бы Александр не посмел заподозрить благородных дам. Нет, невозможно поверить! Террор свирепствовал, все случившееся могло оказаться лишь совпадением. Так много доносов, так много доносчиков, почему именно соседки? Но если надо спрятать песчинку, где это сделать легче всего? На берегу моря. Где легче всего доносить, не возбуждая опасения и не привлекая к себе внимания? Там, где доносы стали обыденностью.

Александр не спрашивал себя, какое ему дело до поступков Габриэль Бланшар. Он был обязан выяснить, виновны ли в творящихся вокруг них смертях две обнищавшие и гонимые аристократки. Воронин смахнул последние крошки воробьям, встал и направился к бывшей хлебной лавке Нодье.

Мимо проехала «корзинка для салата» – закрытая карета с зарешеченными окнами, в которой перевозили заключенных. Прохожие равнодушно уступали ей дорогу. Офицер точил саблю о ступени дома. Торговец предлагал прохожим украшения с камнями Бастилии и лубочные картинки со сценами ее взятия. Мальчишка махал кипой газет и звонко вопил: «Лион сопротивляется! Полный список заговорщиков, получивших выигрыш на лотерее гильотины! Тулон сдан англичанам! Робеспьер возглавил Комитет общественного спасения! Отныне комитет Дантона стал комитетом Робеспьера!» Единственное, что в Париже имелось в избытке, – это газеты и новости.

Пекарня была закрыта, но он же не за хлебом явился! Александр со всех сил заколотил в дверь кулаками и ногами. Ему открыла жена пекаря. Он помнил мадам Нодье веселой и услужливой и теперь с трудом узнал прежнюю улыбчивую толстушку в усталой и мрачной женщине.

Прижав руки к груди, выпалил заранее приготовленную, краткую, зато убедительную речь:

– Мадам Нодье, простите, мне очень важно узнать, кто донес на вашего супруга. У меня есть подозрение, ужасное подозрение, и я должен снять его с одного близкого мне человека.

Признание это было тщательно продумано и рассчитано растрогать булочницу, но, вместо того чтобы посочувствовать и помочь своему постоянному покупателю, вдова Нодье попыталась захлопнуть дверь перед его носом.

– Кто донес – мне не доложили. Месье Ворне, перестаньте шуметь и отпустите ручку!

Он вставил ногу в проем, спросил умоляюще:

– Может, кто-то был должен вашему мужу?

– Многие. Но теперь никто платить не спешит.

– Это должна была быть существенная сумма.

Вдова Нодье горько усмехнулась:

– Тридцать сребреников на Спасителя хватило, что уж о нас-то говорить!

Александр испугался, что так ничего и не узнает. Откинул прядь со лба, принялся торопливо, сбивчиво объяснять:

– Прошу вас, скажите хотя бы, мадам… гражданка Франсуаза Турдонне или ее племянница Габриэль Бланшар – они должны вам? Для них у вас Жанетта Дюбуа покупала.

Булочница заколебалась:

– Что толку теперь об этом говорить?

У Александра выступила испарина: что он делает? А вдруг он только возбудит ложные подозрения, вдруг женщины просто запоздали с платежом? Удерживая дверь, бросился защищать соседок:

– Если и должны, это, конечно, еще ничего не доказывает. Но если они вам не должны, то тогда это точно не они, у них тогда и причины не было…

Вдова Нодье вздохнула:

– Хороший вы человек, месье Ворне, но доверчивый.

Отошла внутрь лавки. Он вынужден был опереться на косяк, так колотилось сердце. Через минуту булочница вернулась, в руке держала бирку длинную, похожую на скалку, деревянную палку, на которой пекари отмечали зарубками взятый в кредит хлеб.

– Вот их бирка.

Деревяшку сплошь покрывали зарубки.

Вдова сказала:

– Мука вздорожала, и для нас это стали существенные деньги. А достаточные ли это деньги для кого-то, чтобы детей без отца оставить, не знаю. Муж доверял постоянным покупателям.

Александр растерялся, отпустил дверь, повернулся, побрел на Гревскую площадь. Даже ради расследования смертей всех обитателей Парижа дядя ужинать без хлеба не готов. Да и расследования, кажется, зашли в тупик, так ничего окончательно и не подтвердив, кроме того, что отвратительная Планелиха все же в одном оказалась права: соседки задолжали пекарю. У них была причина желать исчезновения кредитора и, как у любого другого желающего, была возможность устранить его. Это, конечно, еще не доказывало их вину. Но, увы, и невиновность тоже.

Пока Александр выстоял очередь за четырьмя фунтами «секционного», погода резко изменилась: баклажанового цвета небо навалилось на крыши, воздух превратился в душную перину, вдали загрохотали раскаты грома, налетел вихрь. Прохожие, придерживая подолы и шляпы, торопились восвояси. Недалеко от дома Воронин увидел перед собой соседок. Порывы ветра и отсутствие фижм под тонкими юбками мадемуазель Бланшар заставили его некоторое время идти позади нее. На субтильную и изящную мадам Турдонне даже не взглянул. Александр уже заметил, причем с немалым огорчением, что полностью ослеп к красоте всех остальных парижанок.

У поворота на дю Барр не выдержал, окликнул дам:

– Простите, мадам Турдонне, мадемуазель Бланшар, известно ли вам о судьбе Элоизы де Жовиньи?

Мадам Турдонне вздрогнула, обернулась:

– Пардон, месье? Не имею чести…

– Мадам, я ваш сосед снизу, я был в ломбарде, когда вы ее туда привели. Вы, наверное, знаете, что ее казнили.

Мадам Турдонне неприязненно посмотрела на него:

– За посещение ломбарда вроде пока не казнят, нет? А вы какое отношение имеете к покойной?

– Никакого. Мне просто жаль старую даму. И пекаря Нодье тоже.

– Это, конечно, делает честь вашему сердцу. Но почему вам кажется, что гибель этих людей – самый подходящий повод для приставания к нам?

Франсуаза отвернулась и пошла дальше. Александр разозлился. Больше всего он хотел найти им оправдание. Не ожидал, что соседка проявит такую черствую неблагодарность.

Запальчиво крикнул им в спины:

– А к убийству Марата вы тоже не имеете никакого отношения, мадемуазель Бланшар?