И вот мы снова в поезде, теперь уже в купейном вагоне, и, вдоволь набродившись по коридорчику и наевшись конфет, подаренных пассажирками из соседних купе, я сладко засыпаю под стук колес и тихие родительские разговоры. Следующая станция – Крыжополь.

Да-да-да! Мои бабушка Клара и дедушка Давид жили в этом легендарном еврейском местечке, которое так часто упоминается в анекдотах о нашем брате. И мои папа с мамой родом именно оттуда. А значит, в некоторой степени Крыжополь и моя родина.

Поезд останавливался в Крыжополе в два часа ночи и ровно на минуту. Из вагона на насыпь (перрона там не было) вылетали наши чемоданы, потом снизу принимали маму, брата и меня. Папа покидал вагон последним. Потом мы ехали на телеге, запряженной настоящей лошадью и управляемой моим дядей Милей, сквозь непроглядную южную ночь по улицам местечка, и я вдыхал запах яблок и каштанов, слушая стрекот сказочно громких цикад и держась за такую надежную даже в темноте папину ногу.

У бабушки с дедушкой был самый вкусный дом, который я встречал в своей жизни. Каждая комната пахла в нем по-особенному, и каждый из этих запахов нравился мне. Спальня с двумя огромным кроватями, спинки которых украшали литые шишечки; гостиная, в деревянные окна которой сквозь закрытые ставни по утрам пробивались солнечные лучики, купающие в своих струйках золотые пылинки; холл с длиннющей полосатой дорожкой и зеленым баком для питьевой воды в углу, и огромная кухня, в которой хозяйничала бабушка, выпекая невыносимо вкусные пироги с яблоками и вишней… Еще в доме была темная прохладная комната со всегда закрытыми окнами и большой, никогда не топившейся печью. Там в тазиках хранились куриные яйца, а на противнях – приготовленные пирожки. А еще мне казалось, что там хранится какая-то тайна. Уплетая пирожки в тишине темной комнаты, я любил фантазировать о скрытых в ней секретах…

Наступало золотое для меня время. Дед с бабой баловали меня так, как, наверное, когда-нибудь я буду баловать своих внуков. Так как я был мальчиком добрым и любил весь мир, в том числе и животный, на период моего присутствия объявлялось полное равноправие между всеми животными и людьми. Кошки и куры безнаказанно разгуливали по всему дому и гадили где попало. Любые насильственные меры по отношению к братьям нашим меньшим тут же пресекались моим душераздирающим плачем и криками типа: «Ты что, бабушка! Курица же тоже человек! Она тоже жить хочет!»

Дедушка – а дедушка занимал видное в крыжопольском обществе положение – тоже не обделял меня вниманием и раз в неделю водил в магазин игрушек. При его появлении продавцы вставали по стойке смирно, а я выбирал все… ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ?!. все, что мне хотелось! Неделю я играл с новыми игрушками, потом их раздавали соседским детям, и все повторялось сначала. Однажды я подслушал разговор дедушки и папы. Был он примерно таким:

Папа: Ты испортишь мне ребенка.

Дед: Не испорчу.

Папа: Перестань его баловать!

Дед (ударяя ладонью по столу): Ты, что ли, здесь командуешь?

Папа: Папа, извини. Я не прав. Больше не буду.

Дед: Ладно, сынок, он же мой младший внук… Раз в году можно…

Потирая пухлые ладошки, я радовался вседозволенности и своим маленьким мозгом понимал, что дед – это сила, раз его слушается даже папа…

Единственное, что мне не нравилось у деда Давида и бабушки Клары – уличный деревянный туалет. Кроме того, что там были мухи, это все было страшно неудобно – придерживать одной рукой шорты, другой держаться за ручку двери и бояться еще в это время провалиться в ужасную дырку, которая была широковата для моих возможностей. Поэтому я снимал шорты и трусы. Так было проще сосредотачиваться. И поэтому же однажды, не знаю как, но я умудрился уронить их в тартарары. Выйти из туалета голым по пояс снизу я не мог, сидеть внутри долго было невыносимо, и я стал кричать. Кричал я разные слова, вроде «папа» и «помогите». Папа примчался и по привычке вырвал дверной крючок, распахнув настежь дверь. Видимо, он подумал, что в тартарары провалились не шорты, а я. В советское время шортами не разбрасывались, чтоб вы знали, поэтому папа проявил чудеса рыбацкой смекалки. Родители и дед с бабой не упоминали об этой истории, чтобы меня не травмировать, но пострадавшие шорты с тех пор стали называться «те, которые». Звучало довольно тактично, хоть и напоминало мне о конфузе. И только беспощадный старший брат, стоило ему завидеть меня в «тех, которые», тут же сообщал: «О, братан в говняных шортах!»

Видите, у меня не складывалось как-то с туалетами. Но, слава богу, это не то помещение, где мы проводим большую часть своей жизни. Мое лето проходило в тенистых дворах крыжопольских родственников, которые кормили меня пирожками, бульоном из курочки, булкой с маслом и клубничным вареньем и знакомили со своими дочками, примерно одного со мной возраста. Удивительно, что в шесть лет на меня смотрели как на возможного жениха для Раечки или Викочки. Раечка и Викочка обычно были такими же упитанными, как я, поэтому мне решительно не нравились. При этом я от недостатков своей фигуры не страдал и с удовольствием уплетал разные пироги и какие-то еще вкусные украинские штуки, от которых я и сам прибавлял, как на дрожжах. После бабушкиных пирожков с яблоками и черешней на втором месте стояли вареники с вишней, которые готовила папина сестра тетя Мара. Я страшно любил наблюдать процесс их приготовления. Тетя Мара была просто необъятной, и ей было трудно ходить. Поэтому дядя Миля ставил ей стол и стул прямо под вишню, растущую во дворе. Тетя Мара раскатывала тесто, а потом срывала с дерева темно-красные ягоды, ополаскивала, вынимала косточки и, обмакнув в сахар, невероятно ловко упаковывала их в конвертики из теста. Этих конвертиков я мог съесть чертовски много. Когда по осени нас взвешивали после лета в детском саду на медосмотре, врач неизменно говорила «Ого!» при моем входе на весы и ставила в пример худым детям. Странный все-таки был подход у советских докторов. Но это я понял потом. А тогда даже гордился тем, что умею набирать вес лучше всех.

Но до осени было еще далеко, а до моря – близко. Приходило время отправляться дальше. Дальше – это в незабываемую Одессу с ее рынками, старыми дворами, увешанными виноградом, веселой Дерибасовской и, конечно, самими одесситами, где нас ждали папины племянники Ёся и Мишка. Мои двоюродные братья старше нас с братом ровно на двадцать лет и сейчас воспитывают своих внуков в далеком Израиле. А когда-то, в семьдесят девятом, они были молодыми людьми в расцвете красоты и здоровья; и младший отличался от старшего так же, как я отличаюсь от моего доброго и домашнего старшего брата. У обоих уже были семьи и дочери, так что я был дядей, чем страшно гордился. А еще у них была дача в одном из лучших мест Черноморского побережья – на Каролино-Бугазе, или, как еще называли этот рай, – «Золотая коса». Медузы, обжигающий песок, невкусная теплая кипяченая вода из молочной бутылки, разомлевшие персики, неунывающее солнце и топот ежиков по ночам продолжались две недели, и если бы не ежедневная ловля бычков и креветок, а также собирание ракушек для бабушки Ривы и девочки Марины из соседнего двора, то мой жаждущий деятельности организм сварился бы в мареве жаркого безделья, которым просто упивались мои родители. Правда, некоторое разнообразие в их безмятежный отдых вносили мои солнечные удары, расстройства желудка и безуспешные попытки захлебнуться противной на вкус морской водой, но все же до конца испортить им отпуск я не смог. Да и не хотел. Я ведь был добрый мальчик, и всякие происшествия, которые происходили по моей вине, совершались не со зла, а просто потому, что я… ну, это я.

На черноморской даче собирались родственники со всей страны. Это было прямо родовое поместье. Куча разновозрастных детей с утра до ночи носились по дому, уставленному тяжелой старинной мебелью, прыгали по деревянным, с кожаными сиденьями диванам, рвали еще не созревшие груши и до одурения кувыркались в морских волнах. Когда на море был шторм и нельзя было купаться, а ветер задувал так, что яблоки как снаряды барабанили по крышам, мы не скучали в этом каменном двухэтажном, скрипучем, полном всяких тайн и старых вещей доме. Однажды именно в такой ветреный день, когда взрослые отправились за продуктами, в мою голову пришла гениальная мысль. В прихожей на старой рогатой вешалке висело штук шесть разного возраста и размера зонтов. Взяв один из них и поднявшись на крохотный балкончик второго этажа, я открыл его и, направив по ветру, выпустил из рук. Зонт волшебно пролетел почти весь участок и плавно приземлился у забора на краю нашего виноградника. Я сбегал за ним, а потом сообщил нашей шайке о новом развлечении. Мы разделились на две команды. Одна ловила зонты внизу, другая – запускала сверху. Потом менялись. Это было круто. Как только ты открывал зонт, он словно оживал и начинал рваться из рук с такой упругой силой, что казалось, еще чуть-чуть, и ты взлетишь в небо, как Мэри Поппинс или Элли из Канзаса. Было круто, пока порыв ветра не закинул один из зонтов за высокий забор соседнего участка. Как назло, зонт был из новых и принадлежал кому-то из родителей. Военный совет постановил, что так как идея была моя, то и идти за зонтом должен я. Это было неприятно, но ничего особо страшного в этом я не видел. Дойдя до соседской калитки, я немножко оробел. Надо сказать, что соседский дом был гораздо больше и богаче нашего, а его забор немножко напоминал крепостную стену из песчаника, украшенную сверху чугунными пиками. Еще из-за забора часто раздавался устрашающе-низкий лай. Такой низкий и громкий, что, слыша его, я каждый раз представлял себе огромную собаку-чудовище из сказки про огниво. Ответом на мой стук был только бешеный лай. Соседа не было дома. Я вернулся ни с чем. Время шло, наши родители должны были скоро вернуться, а зонт оставался в соседском винограднике. Военный совет снова собрался на совещание, и кто-то высказал идею, что хорошо бы заглянуть за забор, ведь если зонт лежит недалеко, то его можно зацепить чем-то длинным. Ну, понятно, что заглядывать должен был тот, кто придумал всю эту фигню с зонтиками. Меня подсадили всей компанией, я ухватился за чугунные пики и с огромным трудом вполз на стену и примостился на ней в позе орла. Зонт действительно лежал неподалеку от стены, но достать до него с двухметрового забора я, конечно, не мог. Единственная длинная вещь, которую нашли мои двоюродно-троюродные братья и сестры, был сачок для ловли креветок с длиннющей, как следующее слово, двухсполовинойметровой ручкой. Они протянули сачок мне, и я попытался зацепить зонт. Но удержать за конец ручки сачок мне не хватало сил, а до зонта не хватало нескольких сантиметров. Я переместился на другую сторону чугунных пик, взялся за одну из них левой рукой и, упершись ногами, свесился вниз. Зацепив зонт сеткой сачка, я потянул его вверх, но он зацепился за виноград и не хотел вылезать из куста. Держаться и держать было тяжело, ладошки потели. Я дернул посильнее. Зонт не поддавался. Я дернул изо всех сил и оказался лежащим между кустами винограда на чужом участке. Завывал ветер, начинался дождь, а я был один, и некому мне было помочь. Забраться на забор самому нечего было и думать. Конец света. Выход был один – через калитку Схватив в одну руку сложенный зонт, а в другую сачок, я повернулся туда, где, как я думал, должен находиться путь к спасению. Но там находилось другое. То, о чем я забыл, и то, что так страшно лаяло, когда мы проходили мимо этого дома. Если оно и было менее страшным, чем собака из «Огнива», то только чуть-чуть. Огромная лохматая непривязанная псина удивленно подняла голову и уставилась на меня. Я замер, и меня затошнило от страха. Но удивление псины продолжалось всего секунду. Она вскочила и с ужасным лаем бросилась на меня. Никогда еще до этого я не бегал так быстро. Ужас был в том, что я не понимал, куда я бегу, и не знал, где выход. Меня спасло какое-то строение, у стенки которого была пирамидка из старого кирпича. Взлетев по кирпичам вверх, на крышу будочки, я толкнул ручкой сачка стопку кирпичей, и они рассыпались перед огромной беснующейся псиной. Я был спасен. Я стоял… Да. Опять. Это место преследовало меня. Я стоял на крыше туалета. Грянул гром. Хлынул дождь. Сверкала молния. Я открыл зонт. Мне было страшно, одиноко и мокро. Таким меня и увидел вернувшийся домой сосед. На крыше туалета, с зонтом в одной руке и огромным сачком в другой. Оттащив собаку, он предложил мне спуститься вниз и спросил, что я ловлю сачком для креветок на его сортире. В ответ я заплакал и попросил отпустить меня домой, сказав, что ничего не ловлю и больше никогда не буду. Наверное, сложно представить, что пухлый семилетний пацан замышляет что-то страшное, даже если в его руках огромный сачок. Сосед отпустил меня. Но с тех пор я старался не попадаться ему на глаза. Очень стеснялся своих туалетных слез. Ну а с братьями и сестрами все было круто. Для них я придумал другую историю. Без туалета, но с собакой. В этой истории я был находчивым и смелым. И доказательство было налицо. Я принес зонт. А родители так ничего и не узнали.