Холодная голова и технический склад ума не позволяли Дюрру верить в любовь, тем более – в любовь с первого взгляда. Он был взрослый и повидавший жизнь мужчина, знал женщин, но то, что случилось с ним в двадцать восемь лет, предсказать было невозможно. Одного взгляда на Эмму хватало, чтобы дюррово сердце замирало, а потом начинало колотиться так, что в ушах было слышно движение крови. Её голос вводил Людвига в какой-то нездоровый ступор, когда он не мог выдавить из себя ни звука. Ладони потели, пальцы дрожали и хорошо, если было куда их спрятать. Однажды они столкнулись в лавке и до самого выхода, пока он не вцепился на улице в велосипедный руль, руки предательски тряслись, словно Дюрр был ветхим стариком. Людвиг был всесторонне развитым человеком, читал и медицинские исследования, знал, что несколько лет назад вслед за англичанами Отто фон Фюрт выделил из экстракта надпочечников активное вещество супраренин, которое способно быстро повышать кровяное давление и частоту сердечных сокращений. Людвиг не был наивным дураком, совсем нет, он понимал, что никакая это не любовь, и уж, конечно, не любовь с первого взгляда. Это всё он, супраренин. Как только снизится уровень вещества в организме, Людвиг сможет нормально жить и работать. Но осознание собственной правоты никакого облегчения не приносило, и каждый раз, когда Эмма забегала в мастерские, Дюрр потел, трясся и стремительно терял словарный запас. Ночи никакого облегчения не приносили: накрывало жарким, запретным, а в голове крутится, как вжимаешь горячее тело во влажные простыни и смотришь, не отрываясь только в глаза. А Эмма – вот она, спит в другом конце коридора. Днём то помашет издали, то кивнёт из-за своего бюро, то пригласит на стаканчик яблочного шорли. Приходилось работать всю ночь или оставаться спать в мастерских, прикорнув прямо за столом. Работа, конечно, отвлекала, но усталость притупляла внимание. Вот и сейчас он не заметил, как шагнул прямо под лошадиные ноги. Одним словом, Людвиг Дюрр увяз и увяз крепко.
От графа, конечно, изменения в поведении Дюрра не укрылись, он даже подумывал, не поговорить ли с Теодором Кобером, работавшим у Цеппелина несколько лет назад первым конструктором, чтобы тот захаживал к Людвигу и поглядывал на процесс: как бы Дюрр в любовной лихорадке чего важного не пропустил. Но всё-таки преданность и вера, которую проявил молодой человек в худшие для компании времена, не позволяла графу вот так по-армейски рубануть все прошлые заслуги своего инженера. Ничего, время есть, скоро отпустит, утешал себя Цеппелин, хотя глаз, конечно, с этой странной парочки не спускал. Эмма оказалась старательной и сожалений о том, что Белла вынудила мужа взять незнакомую девицу на работу, граф уже не испытывал. С появлением помощницы дела пошли на лад и в особенно хорошие дни Цеппелин называл её в шутку фройляйн Эмфольг2. С Людвигом она общалась ровно, глазки не строила и, кажется, даже вовсе не замечала, что тот немного сдвинулся умом. Граф всё-таки пожил уже достаточно и сделал вывод, что, во-первых, Эмма несдвинутым Людвига пока не видела и, вполне вероятно, думает, что он таким был всегда, а, во-вторых, кажется, и вообще не обращала внимания, как бедолага меняется в лице, когда она рядом.
Как бы то ни было, работа над LZ 3 кипела. Ещё в середине июня пришло письмо от Колсмана, что он продолжит работу над проектом, начатую покойным тестем, и профинансирует изготовление и отправку всего конструктива для будущего дирижабля. Технический директор заводов Даймлера, Вильгельм Майбах, работал над новой парой двигателей, способных развить скорость корабля до одиннадцати метров в секунду. Дюрр в своём литейном цехе выполнял в масштабе модели 128-метрового цеппелина с различными модификациями хвостовых стабилизаторов и проверял их управляемость в аэродинамической трубе. Эмма переписывала бесконечные черновики обращений, которые делал граф, вела денежный учёт по всем сметам, которые обнаруживала у себя на столе, проверяла свежесть продуктов на рабочей кухне, где питались работники постоянные и временные, бегала с мелкими поручениями по всему городу, и даже начала собирать рабочую библиотеку с справочниками, научными журналами и архивом собственных чертежей компании. То там, то сям на улицах мелькала её фигурка, туго затянутая в талии поясом аметистовой юбки, в блузке с пышными рукавами, с бьющей по спине от торопливой ходьбы пшеничной косой под соломенной шляпкой.
Каркас из Люденшайда прислали месяц назад. Десятки огромных ящиков сначала перевезли с вокзала на причал в заливе Манцель, где стояли мастерские, а оттуда баржей переправляли в эллинг, в котором Дюрр начал сборку ферм. Деревянный понтонный зал для сборки закрепили якорями в шестистах метрах от берега. Словно мифическая рыба Ясконтий, плавучий ангар щерился с поверхности вод своей чёрной квадратной пастью. Баржа «Буххорн» подвозила к этой дыре грузы, цеплялась тросами за кнехты и отдавала свою ношу словно жертвоприношение. Каждый из ста сорока двух метров мостков по обеим стенам сарая был заставлен инструментами, станками, какими-то запертыми ящиками, на стенах висели кольца верёвок, тросов и цепей, тонны перкаля покоились в тюках по тёмным углам, десятки лестниц разной высоты улеглись на бок в ожидании подходящей работы. Диаметр дирижабля был больше одиннадцати метров, и всего за пару недель его корпус ощетинился этими упорами по всей длине. Всё пространство ангара занимал ажур половины каркаса, разделённый на зародыши будущих отсеков, в которых потом разместят баллоны. Маленькими муравьями висели на этом серебристом скелете рабочие, клепающие небесному чудищу новые кости.
Красноголовые нырки деловито шныряли рядом с плавучим ангаром, к которому липли со всех сторон лодки. Из прибрежных зарослей тростника выглядывали бурые чомги, растерявшие к осени свои величавые короны и воротники, смотрели, как судовые грузчики отцепляют ремни от ящиков, как баржа трогается, как в дальнем сарае на воде бегают и машут руками люди. Серые окуньки выглядывали из воды, блеснув на солнце чешуёй, шевелили губами, схватывали с поверхности какую-нибудь зазевавшуюся мелочь и уходили на глубину, подальше от шума. Волны Боденского озера лениво колыхались, тёплый ветер шевелил листья розовых кустов в городских парках. Магнолии с чего-то вдруг решили зацвести повторно и стояли под жарким сентябрьским солнцем, словно измазанные по кистям маслом: розовым, белым, фиолетовым…
В прохладе эллинга Дюрр гвоздодёром открывал ящики. Зал слегка покачивало, скрипели гвозди, не желавшие расставаться с деревом. Людвиг сдвинул на попа деревянную крышку, разогнулся, сбросил сюртук на верстак, заваленный чертежами, положил сверху фуражку, пригладил острую бородку. Слабые трубчатые балки он заменил треугольными, которые обеспечивали корпусу необходимую жёсткость. Теперь боковые рёбра выглядывали белесо из ящика, как будто подслеповато прищуриваясь: им предстояло воссоединиться со своими братьями.
За стеной раздался глухой треск двигателей – это приближалась личная моторная лодка Цеппелина «Вюртемберг»: граф привёз кого-то из Фридрихсхафена. Пока пристали, пока накинули швартовы, пока выбрались на пайол, Людвиг дошёл до выхода. Навстречу шёл сам Цеппелин, за ним виднелась спина Эккенера, протянувшего руку Эмме. Помощницу граф привёз в плавучий ангар впервые, до этого Дюрр сталкивался с ней только на твёрдой почве. Теперь же почва плыла под ногами и в буквальном, и в переносном смысле. Конструктор тоскливо посмотрел вглубь эллинга, словно ища место для укрытия, коротко выдохнул и повернулся к гостям. Моментально задрожавшие руки спрятал в куске ветоши, словно обтирая.
– Здравствуйте, господа. Фройляйн Остерман, – коротко кивнул, показал на тряпку. – Простите, без рукопожатий.
– Ничего, Людвиг. – Граф смотрел не на конструктора, а в даль зала, осматривая своё детище. – Надеюсь, вы не против гостей. Мы привезли хорошие новости.
Эмма кашлянула:
– Утром заезжает вторая бригада, я их устраиваю на постой и сразу отправляю к бригадиру Удольфу. Вы наконец-то сможете работать посменно.
