Утром в 4 часа подъем, завтрак, семь километров пехом от лагеря до линии обороны в любую погоду. Снова и снова рытье окопов, обстрелы. Невероятно уставали, болели все суставы, ломила спина. Спали на полу, на соломе. Одеты были в летние платья и жакеты, в летних туфельках на каблучке. Был уже октябрь, шел мокрый снег, дождь и ветер. Заболевших отправляли домой. И так полтора месяца. Когда немецкие войска подошли к г. Ростову, нас отправили по домам. В техникум я уже не вернулась, его закрыли.
В феврале 1942 года я приехала в станицу Пашковскую к тете Марусе. Меня взяли заведовать библиотекой-читальней. Мою предшественницу Нину призвали в армию. Кроме местных жителей читателями были военные: солдаты, офицеры, а также их жены и эвакуированные. Они помогали мне оформлять наглядную агитацию, пропагандировать книги. Библиотекарем была эвакуированная учительница литературы Бирюкова Антонина. Она во мне всячески поддерживала трепетное отношение к книге. В ту пору всем жилось трудно. Но наша библиотека никогда не пустовала. Люди обращались к книге, словно к доброму и верному другу, помощнику в тяжелую минуту.
Мне как молодой и одинокой приходилось выполнять массовую работу прямо на производственных участках.
Я ходила в поле, в бригаду, к комбайну. Читала газетные статьи, военные сводки. В поле тогда в основном работали женщины, подростки. Я собирала их и устраивала громкие читки «Мцыри», «Как закалялась сталь», «Овод». Звучали и стихи. Разгорались дискуссии о литературных героях, о героях, которые защищали нашу Родину.
Моя тетя (Морозова Мария Игнатьевна) работала заведующей МТФ. У нас были с ней теплые, дружеские отношения. Она часто брала меня с собой. На ферме, кроме газетных статей, сводок Совинформбюро, я читала дояркам юмористические рассказы из журналов. Оставляла им интересные книжки, брошюры. В минуты отдыха между дойками тетя Маруся собирала женщин, и начинался непринужденный разговор о жизни. Всех тревожило, что немцы двигались к Краснодару. Что будет? Многие оплакивали своих погибших мужей, отцов, сыновей. С надеждой и тревогой ждали почтальона. Что он принесет? Радостное письмо или похоронку? Радость и горе переживали вместе. И никому тогда в голову не приходило, кто рядом с тобой: потомственная казачка или иногородняя, адыгейка, эстонка или белоруска. С болью я вижу сейчас, что в мирное время, в некогда дружной семье, начался ужасный, унизительный для порядочного человека раздор по национальной принадлежности, социальному положению, возрастному признаку. Я вижу в этом огромную общенародную трагедию, сравнимую разве что с военным лихолетьем. К чему мы пришли? Обнищание, озлобленность, а что нас ждет дальше? Хочется сказать: «Давайте жить дружно, заботиться друг о друге, поднимать страну с колен».
В войну с врагом народ боролся кто как мог – в действующей армии, в тылу, в партизанских отрядах или патриотическом подполье. Я выбрала фронт. С подружкой пошли в военкомат. Надеялись, что нас призовут в армию, но нам отказали. Подружке не исполнилось еще 18 лет, а у меня не было военной специальности. «Ждите, вас вызовут», – сказали мне. Но не вызвали.
Немцы приближались к Краснодару. Теперь здесь мне пришлось рыть окопы, противотанковые рвы, ямы для минирования. Работали без выходных. Многие эвакуировались. Город замер, оставшиеся жители сидели дома. Нас, комсомольцев, посылали ночью патрулировать улицы ст. Пашковской. Но подозрительных людей мы не видели. Трамваи ходили. Утром 10 августа я и Нина Рябцева поехали из Пашковской до остановки «Депо» отоварить карточки. Получив хлеб по карточкам и ожидая трамвая в Пашковскую, мы наблюдали случай мародерства: напротив нас был дом с дверью, забитой доской, к нему подъехала грузовая машина, мужчины оторвали доску, вынесли мебель, погрузили в машину и уехали. Дверь в доме осталась распахнутой. Мне стало страшно. Стрельба не прекращалась, говорили, что немцы уже на Сенном базаре.
Приехав в Пашковскую, пошли в библиотеку, которая находилась в сквере на Комсомольской площади. Весь сквер был заполнен военными, отдыхающими на траве. В 12 часов я открыла библиотеку, читателей не было. Почтальон принесла почту, и мы, сидя на скамейке в скверике, читали газеты. Работало московское радио. К нам подошел мой бывший читатель капитан Зайцев и стал уговаривать нас покинуть станицу. В противном случае нас – комсомолок – немцы убьют или увезут в Германию на каторжные работы. И он нас уговорил. Я показала, где я живу на квартире. Капитан обещал, что он получит пополнение на вокзале, заедет за нами и поможет выбраться через переправу на другой берег Кубани.
С содроганием сердца вспоминаю переправу через реку Кубань. В 9 часов вечера капитан Зайцев заехал за нами, погрузили мы свои вещи и поехали. Было темно, и стрельба кругом усиливала беспокойство за исход нашей переправы. По дороге капитан рассказал, что у переправы есть немецкий десант, и там идет бой с немецкими войсками.
«Надеюсь, прорвемся. Но если завяжется бой, спасайтесь сами, как сможете, на нас не надейтесь», – утешал он.
Подъезжая к переправе, военные уложили нас в повозку, укрыли шинелями, лицо закрыли пилотками. Началась частая проверка документов. Нам было приказано в разговор ни с кем не вступать, притвориться спящими. Ездовой отвечал: «Это наши медсестры, они устали, не будите их, документы у командира, он едет следом».
На переправе был порядок. Офицеры регулировали, кто за кем въезжает на плот: машины, повозки, пехота. Иногда при проверке нам открывали лицо, но убедившись, что это женщины-медсестры, пропускали вперед. Паники не было, офицеры хорошо руководили потоком отступающей армии. Иногда слышалась грубая брань. Гражданского населения не было, только военные. Так мы переправились на другой берег Кубани. А утром переправа была взорвана.
Дошли до аула. Хозяйка дома дала нам казанок, затопила печку, и мы из концентратов сварили кашу для всей команды капитана Зайцева. Пешком мы дошли до г. Горячий Ключ. Капитан Зайцев с бойцами остался оборонять город, а мы с Ниной двинулись дальше к г. Туапсе. Всю свою жизнь благодарна капитану Зайцеву за его заботу о нас, девчонках, и за то, что помог выбраться из города в такое тяжелое время.
С грустью вспоминаю пыльный и горячий август 1942 года, глухие разрывы бомб и снарядов. Лицо и одежда покрыты пылью. Отступали вместе с войсками через перевал. Солдаты кормили нас из своих котелков, ведь на довольствии мы не стояли, а своих продуктов у нас не было. Немцы бомбили и обстреливали отступающих. В одну из таких бомбежек мы потеряли свои узелки с вещами. Остались, в чем были. Я в легком костюмчике, а Нина в сарафане с фигаро. Я шла босиком, пыли по щиколотку, тапочки мои совсем развалились. Ноги расцарапаны до колен колючками и камнями. Прошли Индюк-гору. Встретилась полупустая полуторка, которая довезла нас до села Дефановка. Уставшие, голодные мы осели в этом селе. Хозяйке, которая нас приютила, помогали стирать белье и печь хлеб для солдат. При каждой проверке документов (по 3–4 раза за ночь) патрули приводили меня и Нину в комендатуру. Ведь мы не были местными жителями. Наш внешний вид не внушал доверия.
Много раз мы просили, чтобы нас взяли в армию, но никто и слушать нас не хотел. В комендатуре нас знали как своих, советовали ехать в г. Туапсе.
В очередной привод в комендатуру 1 сентября 1942 года военный со шпалами в петлицах тяжело вздохнул, вызвал младшего командира и приказал отправить нас в запасной полк № 189. Здесь мы сделали шалаш из веток и спали там на голых ветках. 5 дней мы ходили строем в лес, собирали дикие груши и кислицы для столовой, рвали ветки деревьев на корм лошадям. Сапожник починил мои тапочки, лейтенант-фельдшер, моя бывшая читательница в ст. Пашковской, дала мне красивую шелковую рубашку своего мужа, летчика, и стала я похожа на барышню с пышной золотистой косой.
Качается рожь несжатая,
Шагают бойцы по ней.
Шагаем и мы –
