Точно изваяние, Павлик застыл, весь обратившись в слух. Тишину нарушали размеренное тиканье часов да резкий, будто хихикающий, звук падающих капель, доносившийся из ванной комнаты. Мальчик вздохнул с облегчением: стоило маме догадаться, что он проснулся среди ночи и бродит по кухне в поисках съестного, тогда ему точно несдобровать. Мамочка непременно станет ругать сына или, что ещё хуже, отшлёпает его, приговаривая, что «кушать нечего, совсем нечего, и вообще, обжорство (оно же «чревоугодие», иногда мама употребляла это странное, будто чертыхающееся слово) – смертный грех. И поэтому он, Павлик, в положенное время не попадёт в какой-то чудесный сад, где ветви деревьев гнутся под тяжестью сочных плодов, где, услаждая слух, поют экзотические птицы, и в унисон с ними, журчат прозрачные, кристально чистые ручейки, а воздух, пропитанный ароматом невиданных цветов, сладок, как восточные лакомства…
В своих снах – дважды – Павлику довелось побывать в этом в этом таинственном саду. Гуляя по идеально ровным дорожкам из белого камня, он любовался красотой деревьев и аккуратно подстриженных кустов, вдыхал полной грудью сладкий аромат здешних цветов. В этом саду Павлик не был одинок. Там жили люди, облачённые в длинные белые одеяния, с венками из сверкающих под солнцем золотисто-жёлтых цветов, отбрасывающих едва уловимый глазом, таинственный отблеск, словно над головами обитателей чудо-сада чьи-то невидимые руки держали тоненькие золотистые обручи. Они так походили на солнечные лучики, свернутые в колечки! Люди были удивительно добры и приветливы с ним, но молчаливы. Глаза их синели глубокими синими озёрцами, а лица светились любовью. Несмотря на то, что они не обменялись ни единым словом, Павлику казалось, что обитатели дивного сада знают о нём всё: глаза их, немного грустные, вместе с бесконечной любовью, излучали мудрость и нечто ещё, непостижимое, ускользающее от понимания. Их взгляды, ласковые, как лучи майского солнца, согревали его сердце, и мальчик чувствовал себя окружённым заботой и всеми любимым – счастливым… Как когда-то.
Женщины по очереди брали Павлика на руки, гладя по голове и нежно целуя. Он оглядывался по сторонам, пытаясь отыскать в людской толпе свою маму. Но тщетно – мамы рядом не было.
Мужчины с улыбкой протягивали Павлику фрукты с деревьев, которые одновременно с благоухающим цветением изобиловали спелыми плодами, необычайно ароматными и вкусными. Апельсин, дыня, клубника, киви –
таким невероятным коктейлем наполнялся рот мальчика, когда его зубы жадно впивались в нежную мякоть изысканных даров чудесного сада.
Кто были эти щедрые люди, готовые поделиться с незнакомым мальчиком?
Исчезая с наступлением утра, сладкие грёзы неизменно сменялись пробуждением, которого, пусть и бессознательно, Павлик желал меньше всего на свете. Пробуждение несло с собой горечь утраты и одиночество. Кроме прочего, после подобных сновидений голод набрасывался на мальчика с удесятерённой силой, безжалостный, как чудовище из дурных сновидений…
Шум, донёсшийся из комнаты, заставил Павлика вздрогнуть. Он различил приглушенный шёпот. Вот заскрипел старенький диван и кто-то, ударившись о стену, издал недовольное восклицание. Дядя Витя! Мальчик поспешно выключил свет и замер, боясь шелохнуться.
На мгновение стало тихо, и тут предательски заурчало в детском желудке. Звук вышел настолько громким и отчётливым, что, казалось, его невозможно было не услышать даже за стеной. А перед Пашкиными глазами, будто дразня, закружились плоды из сада его сладких грёз. Они мелькали, кружась, ускоряя движение, как старая разогнавшаяся карусель. Павлику чудился издевательский хохот капель чудесного сока, падающих на пол. Дьявольски искусительный хоровод спелых плодов был почти реален. Павлик невольно протянул руку… Но манящее видение растаяло в воздухе, словно мираж оазиса перед караваном, бредущим по безумно бесконечному однообразию застывших волн песка.
– Чревоугодие – смертный грех! – прозвучал в Пашкиной голове строгий мамин голос. Фраза, отчеканенная холодным бесстрастным тоном, казалось, превратилась в острую сосульку, которую кто-то безжалостный для пущей убедительности вколотил в ухо мальчику. Но от этого мамины слова не стали более понятными.
Утоление голода – смертный грех. Почему?.. И что такое вообще «грех»? Наверняка это нечто плохое и недозволенное. Грех…Очень неприятное слово. Напоминающее «э-эх» – будто бабуля стонет во время болезни. За грехи человеческими руками наказывает Бог – так говорила бабушка. А вот как именно Бог наказывает человеческими руками, оставалось лишь догадываться. Возможно, какие-то специальные люди, прознав про чей-то грех, в назидание лишают провинившегося сладкого или не выпускают на прогулку. Павлик подозревал, что Бог может наказать, если возьмёшь чужое или обидишь младшего и слабого, или, может быть, обманываешь старших… Или, что тоже очень вероятно, произносишь некоторые слова (сверстники Пашки и ребята постарше произносили их шёпотом, хихикая и подмигивая друг другу, а ещё по-взрослому сплёвывая сквозь зубы). Павлик
не всегда понимал значение этих слов, да и смешными они ему вовсе не казались – так, уродцы какие-то, короткие и резкие, произнесёшь – и словно кнут просвистит в воздухе…
Чувство голода начинало донимать его всерьёз. Казалось, даже дышать стало немного труднее. Это было уже слишком!
(Но… чревоугодие – смертный грех!)
Бог – кто это? Пашка видел изображение Бога в церкви, куда водила его бабуля. Это был седовласый дедушка, которого художник изобразил под самым куполом. Но Он вовсе не казался Павлику страшным или жестоким – разве что всевидящим, настолько пронизывающим был его взгляд. Его обладание возможностью неотвратимо наказывать оступившихся людей по своему усмотрению пугало…
Павлику вдруг во всех деталях вспомнилось, как однажды во время прогулки с бабушкой их внимание привлёк идущий навстречу мужчина. Прохожие приостанавливались, провожая его взглядом. Наклонившись к внуку, бабуля шепнула:
– Смотри, этот дядя чревоугодник. Он полный, очень полный. Теперь ему и ходить-то тяжело. Он кушал больше, чем положено, вот и стал таким тучным, а такая чрезмерная тучность – это очень плохо и неприлично. Чревоугодие – это один из смертных грехов, Павлик. Ты понимаешь, о чём я говорю? Переедать опасно! Из-за переедания можно заболеть и даже умереть.
«Почему же дядя по сию пору жив, бабушка?» – эта мысль сильно взволновала мальчугана: дядя не сделал ему ничего плохого, но ему грозила смертельная опасность от чревоугодия. Возможно, Бог попросту ещё не успел его наказать? Но дядя был очень заметным, стало быть, Бог видел его и знал, что тот совершает смертный грех. Толстяк мелко семенил по мостовой и не выглядел больным. Или Бог дал дяде последний шанс исправиться? И нарисованного под куполом церкви белоснежного голубя Он держал в руке бережно, с любовью. Но тогда Бог вовсе не злой, а терпеливый и добрый.
Дядя напоминал огромного колобка, несмотря на наличие коротких рук и ног, и был не просто полным. Он был безобразно толстым, или «тучным», как выразилась бабушка, а серый костюм придавал ему сходство с огромной грозовой тучей, поэтому мальчик кивнул: дядя действительно был тучным. И наверняка это было очень плохо. Но разве Павлуша таков? Не на тучу он похож, а на хрупкий одуванчик…
Он отлично помнил, когда впервые услышал из маминых уст поразившую его, так и не понятую до конца фразу «Чревоугодие – смертный грех». Тогда мальчик полюбопытствовал, что такое «чревоугодие», и получил своеобразный ответ: мамочка похлопала себя по животу и раздражённо пояснила: «Это означает набивать едой своё брюхо. Безо всякой меры. Понимаешь, сын? Всё время желать есть. Понимаешь, всё время!»
Горестные воспоминания тех дней казались такими далёкими! Хотя
прошло чуть более полугода, Павлик помнил всё в мельчайших подробностях.
