— Да, — сказала про себя Тюркуаза, — эти два слова имеют много силы. Мой почтенный покровитель будет от них в восхищении.

Она продолжала писать:

Она оставила письмо на столе незапечатанным.

— Если он не лишит себя жизни до послезавтра, — подумала Тюркуаза, — то дойдет до того, что заложит обручальное кольцо, чтобы купить мне букет. О, мужчины, мужчины, какие вы слабые, жалкие создания!

Затем она уехала.

Спустя час явился несчастный Леон.

— Ну, что? — спросил он у привратницы.

— Она пришла.

Леон вскрикнул от радости и хотел бежать по лестнице. Вдова Фипар удержала его за полу сюртука.

— И опять ушла/ — сказала она, улыбнувшись. Он побледнел и задрожал всем телом.

— Мадемуазель Евгения, кажется, разбогатела: она была одета как герцогиня, на ней была шляпка с перьями, — продолжала вдова, получившая от Тюркуазы приказание действовать подобным образом.

— Вы с ума сошли! — проговорил Леон.

— Она приехала в карете парой, с кучером в галунах.

Леон не хотел больше ничего слушать — он пошел проворно в третий этаж.

— Господин Леон, — крикнула ему вслед старуха, — я забыла вам сказать, что она была не одна. В карете сидел еще такой красавец!

Леон промолчал.

Дверь маленькой квартиры была отперта, огонь пылал в камине.

Он надеялся, что привратница обманула его.

— Евгения! Евгения! — крикнул он. Но квартира была пуста. Он нашел на столе незапечатанное письмо, взял его дрожащей рукой и стал читать.

Вдова Фипар, стоявшая в это время на лестнице, услышала вдруг крик и глухой стук. Это был стук от падения тела на пол. Несчастный Леон упал без чувств.

В то время, когда Евгения Гарен, или Тюркуаза, переодетая простой работницей, отправилась на улицу Шарон, наемная карета выехала из улицы Клиши и остановилась перед решеткой сада отеля Монсей.

Из этой кареты вышла женщина, одетая в черное платье и с густой вуалью на лице. По ее скорой походке можно было заметить, что она молода. Она смело позвонила у решетки, как будто бы возвращалась домой.

Когда ворота отворили, она быстро прошла через сад, к главному входу отеля.

— Эта дама, — проговорил лакей Тюркуазы, — пришла сюда, как к себе в дом.

— Мадам Женни живет здесь?

— Здесь, — ответил бесцеремонно и почти дерзко лакей.

Посетительница была одета просто, и главное в трауре, и этого уже было вполне довольно, чтобы вызвать дерзость лакея, служащего у женщины такого разряда, как Тюркуаза.

— Здесь, — повторил он не менее нахально, — но ее тут нет.

Она подняла свою вуаль и сказала повелительно:

— Проводите меня в залу, я подожду. Лакей остолбенел.

Баккара прошла мимо него и, войдя в залу, бесцеремонно села у пылавшего камина.

Затем она подала лакею свою визитную карточку и сказала:

— Когда ваша барыня вернется домой, то вы скажете ей, что я жду ее.

Лампа, стоявшая на камине, бросала свет на лицо говорившей эти слова, а могущественная красота ее окончательно смирила дерзость лакея.

— Она ушла со двора? — спросила Баккара, устремив на лакея свой зоркий взгляд, не допускавший лжи.

— Точно так, сударыня.

— Когда она вернется домой?

— Через час.

— Можете идти.

Баккара повелительно указала на дверь. Лакей немедленно исполнил это приказание.

Через час после этого вернулась Тюркуаза.

— Сударыня, — сказала ей горничная, побежавшая навстречу своей барыне, — вас дожидается какая-то дама.

Тюркуаза вздрогнула.

Но вдруг в ее голове промелькнула вдохновенная мысль, она была почти гениальной женщиной.

Тюркуаза несколько помедлила и вошла в залу, где сидела Баккара, погрузившаяся в воспоминанья прежних дней. Шум отворившейся двери вывел госпожу Шармэ из задумчивости.

На пороге стояла Тюркуаза, одетая работницей, на ее голове был надет маленький белый чепчик.

Баккара приняла ее за горничную и спросила:

— Ваша госпожа возвратилась?

— Возвратилась, — ответила Тюркуаза, подходя и кланяясь Баккара.

— Скажите ей, что я жду ее.

— Прошу извинить меня, — проговорила Тюркуаза, запирая дверь, — я явилась к вам в таком костюме, который заставил вас, вероятно, принять меня за горничную.

Баккара удивилась и пристально посмотрела на Тюркуазу.

— Я — Женни.

— Вы?

— Да, меня зовут также и Тюркуазой.

— Ах, — заметила Баккара, — так это вы и есть Женни.

— Это я, — ответила Тюркуаза с кроткой улыбкой, удивившей Баккара.

Она ожидала, что Тюркуаза будет говорить с ней с гордым и даже дерзким видом.

— Мне передали вашу карточку, — добавила Тюркуаза, — и хотя я имею честь видеть вас в первый раз, хотя ваше имя совершенно не известно мне, но я прошу вас быть вполне уверенной, что я готова служить вам.

— Вы правы, — ответила Баккара, встав со своего места и против воли выказав красоту своего гибкого стана, — действительно, вы никогда не видали меня, и имя», выставленное на моей карточке, неизвестно вам.

Тюркуаза молча поклонилась — она имела достаточно времени, чтобы рассмотреть всю красоту своей гостьи.

— У меня сперва было другое имя, — продолжала Баккара.

— В самом деле? — заметила Тюркуаза, притворяясь так искусно удивленной, что даже сама Баккара поверила ей.

— Это имя, к несчастью, имело очень печальную известность.

Тюркуаза смотрела на нее внимательно, как обыкновенно смотрят на тех, кого окружает особенная таинственность.

— Несколько лет тому назад, — продолжала между тем госпожа Шармэ, — меня называли Баккара.

Тюркуаза невольно вздрогнула. Ей, дебютирующей грешнице, Баккара должна была казаться каким-то сверхъестественным существом, славе которого и высокому положению завидуют.

— Как?! — вскрикнула Тюркуаза, — вы… вы… Баккара?

— Да, я была ею, но теперь меня зовут госпожа Шармэ.

Баккара невольно вздохнула.

— Не ваш ли это дом? Не у вас ли я теперь нахожусь? — спросила Тюркуаза.

Баккара внимательно наблюдала за ней.

— Да, — продолжала молодая грешница, одушевляясь, — здесь все мне говорило об вас, и к тому же у меня целую неделю находился в услужении Жермен.

— Мой кучер?

— Да.

— Он говорил много о вас… Вы были уже львицей, — продолжала Тюркуаза, — а я была еще тогда ребенком, но я уже так много слышала тогда о вас. Я хотела видеть вас! Ваш отель продавался, я и подумала, что, купив его, я наследую вашу славу. Мне хотелось, чтобы меня принимали за вас. Поэтому-то я и взяла к себе Жермена…

Баккара слушала ее, улыбаясь. Тюркуаза так мило и ловко разыграла роль чистосердечной женщины, что лукавая Баккара едва не поддалась на обман.

— Я уважала вас уже по слухам, — продолжала Тюркуаза, не переставая пожимать руку Баккара, — и оставила здесь все в том же виде, как это было при вас.

— Вот как!

— Все осталось так, как это было накануне вашего отъезда. Уборная, будуар, зала — вот эта комната…

— А Жермен? — спросила Баккара.

— Он рассказывал мне однажды, что вы как-то безжалостно разорили одного князя и что вы, славившаяся своей бессердечностью и холодностью, кончили тем, что полюбили…

— Он вам это говорил? — проговорила Баккара изменившимся голосом.

— И полюбили так, — продолжала Тюркуаза, — как можно любить только однажды в жизни, как можем полюбить только мы — женщины, обратившие любовь в ремесло. Разве это не правда?