Р о з а н о в. Русская литература несравненно колоритна. Какие характеры, какое чудачество. Какая милая чепуха. Дневник лишнего человека. Записки праздного человека. Заметки из подполья. «Герой нашего времени» такой же фат, как и Грушницкий. Достоевский художественно показал нам ненаказуемость порока и безвинность преступления. (Саркастически) Какой пример для читающего народа!
Чему я враждебен в литературе? Тому же, чему враждебен в человеке: самодовольству. Самодовольный Герцен мне в той же мере противен, как полковник Скалозуб. Грибоедов, счастливый успехами в литературе, в женитьбе, в службе – тот же полковник Скалозуб.
Посмотрите названия журналов: «Тарантул», «Оса». Целое издательств – «Скорпион». Посмотрите театр. Почти сплошное злословие. И все жалят Россию. Жалит ее немец. Жалит ее еврей. Жалит армянин, литовец. Разворачивая челюсти, лезет с насмешкой хохол. И в середине всего, распоясавшись, сам русский ступил сапожищем на лицо бабушки-Родины.
Р е п л и к а. А чего б тебе, Вася, не себя не посмотреть.
Р о з а н о в. А я и смотрю. Несу литературу, как гроб мой, несу литературу, как печаль мою, несу литературу как отвращение мое.
Д р у г а я р е п л и к а. Господа, сегодня этот разноликий Янус решил превзойти самого себя.
Р е п л и к а. А что ты, Розанов, сейчас делаешь? Разве не жалишь родину свою?
Р о з а н о в. Не родину жалю, а писак зловредных. Достоевский, как пьяная нервная баба вцепился в сволочь и стал пророком ее. Толстой прожил глубоко пошлую жизнь. Никакого страдания, никакого тернового венца, никакой героической борьбы за убеждения и даже никаких особо интересных приключений. Полная пошлость.
Р е п л и к а. Вася, что с тобой? И Гоголь у тебя – пошлость. И другие. Откуда эта ненависть?
Р е п л и к а. Вы нравственно невменяемая личность, Розанов.
Ж е н с к и й г о л о с (это Гиппиус). Ах, оставьте, господа, ваши обличения. Не прошибете вы Василия с его махровой душой. В другой раз, когда он будет в другом настроении, у него будет о нашей литературе прямо противоположного мнения. Браво, Вася!
Квартира Голдиных. Здесь Софья, Михаил и Суслова.
С о ф ь я. Что-то ты сегодня, как в воду опущенный? Что-то случилось?
М и х а и л. Случилось, но не со мной. Не знаю даже, говорить – не говорить? В общем, Василий кое-что задумал. (Сусловой) Только вы, Полина Прокофьевна, можете ему помочь.
С у с л о в а. Я так и знала, что он тебя подошлет. Не дам я ему согласия на развод.
М и х а и л. Он не подсылал меня. Я сам.
С у с л о в а. Тебе, как ходатаю, я тоже откажу.
М и х а и л. Полина Прокофьевна, Василий собирается венчаться тайно.
Суслова и Софья ошарашены. Немая сцена.
С у с л о в а. Совсем сбрендил со своей мамочкой. (Софье) Он просто шантажирует меня. Мол, я узнаю, это меня возмутит, я не захочу, чтобы он зашел так далеко, и дам ему развод. Интересно, кто это придумал: он или его мамочка?
М и х а и л. Разве это имеет значение?
С о ф ь я. Не имеет.
С у с л о в а. Не имеет. Пусть венчается. С Богом! Сомневаюсь, что это его идея. Мамочке это нужно больше, чем ему. Хотя…
М и х а и л. Он считает, что семья – создание религиозное.
С у с л о в а. Миша! Какая тут религия, если он готов второй раз идти под венец без развода? Это же двурушничество, ложь Богу. Если это он придумал, а мамочка только согласилась с ним, это тоже не красит ее. Она же дочь попа и бывшая жена учителя слова Божия. Если эта ложь исключительно ради детей, то какими вырастут дети? Они ж рано или поздно узнают, что родились от фиктивно венчаных сожителей. Стыд и срам. Соня, у тебя есть водка и черный хлеб? Надо выпить за двоеженца.
Софья звенит колокольчиком. Возникает горничная.
С о ф ь я. Водочки нам с хлебушком.
Горничная исчезает и появляется с подносом. На подносе графинчик, рюмочки и ломти хлеба. Ставит на стол, наливает в рюмочки.
С у с л о в а. Ух, напьюсь сегодня. (заметив, что Михаил посматривает на нее осуждающе) Не смотри на меня так, Мишенька. Я не драме Розанова радуюсь. Я свою печаль хочу залить. Давайте сначала выпьем, а потом уж объясню.
Выпивают.
С у с л о в а (продолжает). У меня с пятнадцати лет была мечта. Папенька мой к тому времени давно уже эмансипировался от графа Шереметева и стал купцом, потом фабрикантом. Я с сестрой воспитывалась гувернантками, языки изучала и разные науки, но по крови, по психологии была крестьянской девочкой. Но папенька хотел, чтобы я была теперь просвещенной барыней. Отдал меня с сестрой в женский пансион для благородных девиц. Вот там я и стала мечтать. Вот бы создать такой пансион не в городе, а в деревне, и исключительно для крестьянских девиц.
Суслова хочет налить себе сама, но Михаил не дает ей сделать это. Наливает сам и всем. Все снова выпивают.
С у с л о в а. А потом, после школы, я все пыталась продолжить образование. Но барышень в институты тогда еще не брали. И даже высмеивали за такое стремление, как тот профессор, которому я заехала по физиономии. А как без высшего образования создавать свою школу? Потом с Достоевским закрутилась. Потом старовата стала для студенческой учебы на учителя. В общем, исполнение мечты откладывалось и откладывалось. И вот только год назад я сказала себе: сейчас или никогда! Прошла учительские курсы, выпросила у папеньки денег и открыла школу в деревне.
С о ф ь я. А я-то думала, ты снова в Европу укатила.
Михаил нервно наливает только себе и выпивает.
С у с л о в а. Думала позвать вас, когда все устроится. Два месяца все шло хорошо. Я была счастлива. Сколько лет я мечтала найти свое назначение, приобщить к полезному делу. И вот, кажется, это состоялось. Меня боготворили родители девиц. Я буквально купалась в их любви. Но появился жандармский вахмистр. Хам и черт! «Как вы смеете воспитывать девиц, если Господа Бога нашего не признаете, в церковь не ходите?»
(После паузы) Обыск мне учинил. Хорошо, я это предчувствовала – уничтожила все письма Федора.
С о ф ь я (потрясенно). Как??
С у с л о в а (мстительно). В печь бросила.
С о ф ь я. Зачем? Как ты могла? Ты ж вместе с письмами себя сожгла. Или ты этого хотела?
С у с л о в а. Возможно.
С о ф ь я. Погоди. Ты ж раньше говорила, что письма его сожгла еще в Париже, когда готовилась к самоубийству.
С у с л о в а. Сожгла, но только те письма, которые были там. (После короткой паузы) А не закусить ли нам как следует?
С о ф ь я. Сейчас распоряжусь.
Софья выходит. Суслова и Михаил напряженно смотрят друг на друга.
С у с л о в а (игриво). Что, Мишенька? Жалко тебе меня? Но Розанова жалко больше? Угу?
М и х а и л. Нет, вас гораздо больше жалко.
С у с л о в а. О, я этого не люблю.
М и х а и л. Просто это для вас непривычно. Не с кем вам было отвыкнуть.
С у с л о в а. Давай уточним: отвыкнуть – от чего?
М и х а и л. От постоянного стремления быть сильной.
С у с л о в а. Меня угнетает в моей силе только моя инициативность.
М и х а и л. Полина Прокофьевна, я давно уже чувствую то, чего никак от себя не ожидал. Но сейчас – особенно.
С у с л о в а. Как мы с тобой совпадаем. Но это невозможно. Соня мне не простит. Сыграй что-нибудь.
Михаил садится за фортепиано. Берет несколько нот.
С у с л о в а. «Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь – мелодия». Уж Пушкин знал в этом толк.
Михаил не успевает ответить. Софья возвращается с горничной, которая катит сервировочный столик. Суслова смотрит в глаза подруге и неожиданно встает, чтобы уйти.
С у с л о в а (Софье). Я, пожалуй, пойду. Что-то расхотелось. Прости. Не провожайте меня.
Суслова выходит.
М и х а и л. Как жаль. При изумительном умственном блеске, она имеет, однако, во всем только полуталанты. И меркнет, меркнет неудержимо.
