«Серебряная клятва». Екатерина Звонцова

«Обращенный к небу». Василий Ворон

«Полозовка». Наталья Энте

«Кровь и серебро». Соня Рыбкина

«Год змея». Яна Лехчина

«Змеиное гнездо». Яна Лехчина

Корректор: М. Скворцова

Выпускающий редактор: М. Ланда

Хогард стоял на балконе, взгляд его был устремлен вдаль. Неизвестно, что представало перед его мрачными очами; люди хана, готовящиеся к наступлению, были еще далеко. По расчетам князя, у него оставалось около месяца, чтобы подготовить войско – войско, которое в несколько раз уступало бы многочисленной рати хана и, несомненно, будет разбито в краткие сроки. Но Хогард был не из тех, кто сдается без боя; он мучительно пытался найти решение. Конечно, численность его соратников не могла возрасти втрое, поражения было не избежать. Война всегда страшила князя; она унесла его отца, унесла брата и ничего, кроме горя, не сулила и в этот раз.

Бесконечное небо, пока еще мирное и лживо обещающее благоденствие, расстилалось перед Хогардом. В соседних покоях наряжали к пиру Морену, его единственную дочь. Казалось, мыслями князь был сейчас где-то далеко, будто бы уже на пиру – его занимали будущие смотрины. Мысль выдать дочь замуж до войны, спасти ее от гибели, от плена, от бесчестия и одновременно соединиться с зятем во имя общей победы показалась Хогарду невероятно удачной, но теперь его мучили дурные предчувствия. Никогда он не разлучался с дочерью больше, чем на несколько месяцев, да и последнее случалось настолько давно, что теперь князь и представить не мог любимое дитя в чужих землях. Выхода не было. «Скоро мой дом может стать вотчиной заморского хана, – подумал Хогард. – Нужно торопиться со свадьбой».

Смотрины устраивались им для отвода глаз; брак Морены с северным господарем был делом решенным. Не доверял князь северному владыке, но союз с ним в данных обстоятельствах был ему выгоден. «Хан не ожидает, что ему предстоит столкнуться с таким серьезным противником; что ж, его ждет приятное открытие».

Хогард с сожалением отмечал, что предстоящая перемена совсем не радовала Морену. Безусловно, она готова была подчиниться воле отца, и хотя война никогда не считалась уделом женщин, Морена догадывалась о причинах своего скоропалительного замужества. Знала она и о том, что все было решено заранее и выбор, который ей предстояло сегодня сделать, давно сделан за нее; чужой господарь не страшил ее, но из-за предстоящей разлуки с родными она не могла больше участвовать в привычных своих развлечениях. С детства Морена отличалась бунтарским нравом, и обычные занятия девушек не прельщали ее; отец снисходительно относился к ее предпочтениям и с грустью отмечал, что однажды ей встретится на пути тот мужчина, которому предстоит обуздать ее дикий нрав. Больше всего в жизни Хогард чтил волю и свободный дух, но женщина могла лишь мечтать об этом. Ему было больно представлять, как его дочь – свободолюбивая, взращенная им в полной воле – будет заперта в женском тереме, окруженная недалекими боярынями, сытыми и удовлетворенными своей долей.

В такие минуты князь вспоминал ее мать Вию: высокую, чернокудрую, сильную женщину. Вия умела быть мягкой, но решительной; князь настолько любил свою жену, что мысль о ней, сидящей взаперти, вызывала у него отвращение. В народе боготворили молодую княгиню за ее простоту, скромность и силу, но приближенные бояре не доверяли ей, завидовали ее красоте, положению, которое она снискала при дворе мужа. Происхождение ее никому не было известно, даже самому Хогарду; говаривали, что она пришла в Златоград с запада, желая спастись от нежеланного брака. Злые языки же глаголили, что в родных землях ее окрестили ведьмой и она отправилась искать убежище на чужбине… Князь никогда не задал жене ни одного вопроса касательно ее прошлого; это не задевало его чувства к ней и мало его интересовало.

Вию отравили – должно быть, те, кто считал ее ведьмой. Хогард необыкновенно ярко помнил тот день; помнил, как их сын стоял в изножье ее постели, как Морена, тогда еще совсем малютка, тихонько плакала в своей колыбели, словно чувствуя происходящее в их доме. Князь больше не женился, не желая, чтобы у его детей была мачеха; бояре считали, что одержимая бесами ведьма была настолько сильна, что даже после ее смерти их повелитель находится во власти ворожбы.

Тоска по матери отчасти разъединяла брата и сестру. Яромир, потерявший мать в восемь лет, ежедневно и еженощно жил с этой болью, не в силах с ней расстаться; Морена же с удовольствием слушала рассказы отца о княгине; в ней тоска быстро превратилась в гордость, ведь она не знала матери, а потому не могла разделить горьких страданий брата. Но, несмотря на всю свою разность, они очень любили друг друга, и Яромир, повзрослев, начал заботиться о маленькой сестренке. Как и отец, он не желал для нее обычной женской печальной участи, но прекрасно понимал, что избежать ее Морене никак не удастся; северный господарь, которого отец выбрал ей в женихи, вызывал у него большую неприязнь, однако перечить отцовской воле он не смел. Их княжество находилось на грани войны, на грани разорения и распада; возможно, этот брак мог бы их спасти…

Хогард вернулся с балкона в просторные покои; в них царил полумрак. На столе лежала засохшая веточка рябины; ее алые, жизнерадостные ягоды словно заржавели, стали морщинистыми, как лица столетних старух. Рядом громоздились свитки, книги; судя по оставленным бумагам, наполовину исписанным извилистым почерком, и небрежно брошенному перу, князь вынужден был прервать работу под влиянием тягостных размышлений. Весь стол был завален разнообразными предметами; с него спускалась багровая бархатная скатерть, и только одна его ножка была шаловливо выставлена на радость зрителям. Впрочем, зрителей не было, а Хогард вряд ли обратил бы на это внимание. Громоздкие дубовые шкафы стояли у противоположной стены, и кровавый ковер, весь в узорах, покрывал пол – пол, скрипящий под тяжелыми шагами князя. Все покои имели этот кровавый цвет; да и богатое одеяние их владыки напоминало открытую рану.

В дверь постучали, отвлекая Хогарда от печальных мыслей.

– Он пришел, князь, – сказал вошедший слуга. – Ждет, пока ты примешь его.

– Проклятый колдун, – прошипел князь едва слышно. – Впусти его!

Человек, появившийся вскоре в зале, внушал князю отвращение – и, в чем Хогард никогда бы не признался, страх. Несмотря на слухи, ходившие о его покойной супруге, князь никогда не встречал доказательств ее ворожбы, да и само колдовство с ранних лет вызывало в нем ужас. О колдуне, который так ждал приема, сказывали всякое. Кто-то называл его обманщиком; кто-то говорил, что ему удалось достичь бессмертия; считалось, что однажды за неповиновение он погубил целый город, наслав на него невиданный мор. Одет колдун был, в отличие от князя, в светлые, серебряные одежды, покрытые заморским узором; в полумраке комнаты узор приобретал зловещий вид. Колдун был безбород; черные кудри доходили ему до плеч; синие, словно озера Средней Земли, глаза горели безумным блеском. В ушах у него, как с неприятным удивлением отметил князь, блестели тяжелые бирюзовые серьги.

– Ну что, светлейший господин, подумал ли ты над моим предложением? – спросил колдун бархатным тоном.

– Ты не получишь мою дочь, чертово отродье! – разъярился Хогард.

– Совсем ты стыд потерял, князь. И жизнь тебе, я вижу, не дорога, – колдун укоризненно покачал головой. Его бирюзовые серьги встрепенулись.