Мнимые ценности Мызы Скворцов, вставшие между нею и Хитклифом, окончательно померкли, и, выражая презрение к ним, она требует похоронить ее не в усыпальнице Линтонов, не на погосте рядом с родителями, не под сводами церкви, а "под открытым небом, а в изголовье - камень". Для такого полного отрицания чуждого им респектабельного мира не поднимались герои английских романистов середины XIX столетия.

Спустившись с Грозового Перевала в долину, предав Хитклифа, Кэтрин изменила своей сущности и обрекла себя на погибель. Эта истина открывается ей на смертном одре. Суть трагического у Бронте, как у Шекспира, не в том, что ее герои физически погибают, а в том, что идеально человеческое в них нарушается.

Сжимая умирающую Кэтрин в объятьях, Хитклиф обращается к ней не со словами утешения, а с жестокой правдой: "Почему ты предала свое собственное сердце, Кэти? У меня нет слов утешения. Ты это заслужила. Ты меня любила - так какое же ты имела право оставить меня? Какое право - ответь! Не я разбил твое сердце - его разбила ты, и, разбив его, разбила и мое. Тем хуже для меня, что я крепкий. Разве я могу жить? Какая это будет жизнь, когда тебя... О Боже! Хотела бы ты жить, когда твоя душа в могиле?"

По силе эмоционального воздействия, по напряженному драматизму монолог Хитклифа достоин Шекспира. В этом наиболее шекспировском из всех английских романов есть и прямые реминисценции из "Короля Лира", "Бури". В словах Хитклифа о том, что Эдгар за восемьдесят лет не дал бы Кэтрин столько любви, сколько он за один день, слышны отзвуки гамлетовских речей над гробом Офелии. В любви, несмотря на ее исступленность, Кэтрин и Хитклиф сохраняют целомудрие, как шекспировские герои.

В эпоху, когда протестантское благочестие выродилось в буржуазное лицемерие, в условиях викторианства с его ложной иерархией нравственных ценностей, строгими ограничениями и условностями, всепоглощающая страсть героев Бронте воспринималась как вызов системе, как бунт личности против ее диктата. Трагически погибая, герои продолжают любить. "Хитклиф и Кэтрин - это месть любви XIX столетию"[*Фокс Р. Роман и народ, с. 121.].

Образ Хитклифа - это образ бунтаря и мстителя. Лишь загадочность происхождения да тайна быстрого обогащения за время отсутствия приближают его к типу романтического злодея. В остальном это реалистическая фигура, хотя и не лишенная байронического демонизма. Право сгустить краски не прерогатива исключительно романтиков. В конце концов бальзаковский Гобсек тоже походит на Мефистофеля.

От Хитклифа веет титанической мощью, и есть в ней нечто зловещее. Но мстительная ненависть и бесчеловечная жестокость героя, создающие вокруг него "сатанинский" нимб, мотивированы его положением отверженного, теми бесконечными унижениями, через которые он прошел. Поражаясь жестокости героя, мы не решаемся его судить, ибо уважаем нравственное право человека, восстанавливающего высшую справедливость.

В романе, где действует принцип зеркальных повторений, важно увидеть Хитклифа не только в прямом, но и в отраженном свете. Признание Кэтрин: "Я и есть Хитклиф!" - не должно остаться не замеченным читателем. Они оба люди особой породы, глубокие сердцем, внутренне свободные.

Лишенный определенного социального статуса, Хитклиф переживает трагедию одинокой личности, поставленной вне общества. Этот изгой бросает вызов своим оскорбителям, а в их лице миру собственников. Но встав на путь мщения, он переживет ту же драму, что и Кэтрин, - драму измены самому себе, ибо действует теми же средствами, что и его гонители. "Отравленное оружие, им избранное, губит и его самого, превращает прежнего бунтаря в тирана"[*Елистратова А.А. Наследие английского романтизма и современность. М., 1960, с. 36.].

Изменяя своей сущности, он разрушает духовную связь с Кэтрин. Напрасно он призывает ее призрак, он так и не является Хитклифу.

Эволюция образа Хитклифа на этом не кончается. Ведь Эмили Бронте писала не во имя торжества евангельской истины, затверженной моралистами всех времен и народов, о том, что человек неизбежно запутывается в им же сплетенных сетях. Хитклиф не раскаялся, но осознал, что он в ловушке тех сил, против которых восставал. Он решает умереть свободным и потому отказывается от дальнейшего мщения детям своих врагов. Впрочем, тому есть и другие причины. В Гэртоне Эрншо, который носит имя предка, вот уже триста лет украшающее массивный фронтон каменного дома, Хитклиф, сделавший все. чтобы превратить юношу в рабочую скотину, все больше узнает олицетворение собственной молодости. В чувстве Гэртона и юной Кэти, дочери Кэтрин и Эдгара Линтона, все сильнее проступает "призрак его бессмертной любви".

Отношения Гэртона и Кэти - подобие чувств Хитклифа и Кэтрин, хотя и бледное. Однако в структуре романа и в общем замысле присутствие этой пары очень важно. Они помогают Хитклифу обрести утраченную человечность, вернуть свое "я" и умереть достойно. А главное, Гэртон и Кэти, отстоявшие свое право на счастье, символизируют неистребимость любви в самой жизни.

Несмотря на примиряющий финал, от романа исходит "ужас великой тьмы", как выразилась Шарлотта Бронте. Никто глубже автора "Грозового Перевала" не обнажил трагедийность бытия средневикторианской Англии.

"Грозовой Перевал" написан неровно. Шарлотта нашла его шероховатым. Но и в самой его нескладности, неотшлифованности есть некая притягательность. Соотечественник Бронте, добротный реалист Арнольд Беннет заметил: "Важнейшее качество художника заключается в серьезности его духа. Только она, и ничто другое, создает ему друзей и врагов, влияние же литературной техники невелико и преходяще". Никогда не писавшая романов Эмили не была искушена в писательских приемах. Она прибегла к привычной форме повествования от первого лица, которую, начиная с Дефо, опробовали многие английские романисты. Но она решительно отошла от позиции традиционного для викторианского романа повествователя, который, по выражению Теккерея,"знает все".

Ее рассказчик, принадлежащий к тому же кругу, что и Линтоны, то и дело попадает впросак и испытывает недоумение, сталкиваясь с героями своего повествования. Привыкший мыслить стереотипами своего круга, он ошеломлен и обескуражен тем, что ему открылось в провинциальной глуши. Он не способен предсказать ход событий, их повороты для него неожиданны. Все более превращаясь в слушателя, он довольно отстраненно воспринимает разыгравшуюся на его глазах драму и трагическую историю, поведанную старой служанкой.