Я отщипнул виноградину и пригубил вина: мне гораздо больше хотелось не утолить голод, а увидеть ту, что говорила со мной. Но когда я приблизился к ложу, чтобы проверить, столь ли прекрасно ее лицо, как и голос, светильник погас. Мне показалось, что виновато в этом было магическое искусство незнакомки, а не ночной ветерок, ибо дамастовые занавеси не шелохнулись, когда я хотел их отдернуть.
– Сеньора, я надеюсь услужить вам, чем могу, но мне хотелось бы знать ваше имя и увидеть своими глазами ту несравненную красоту, о которой я могу только догадываться, – произнес я.
– Капитан Гарц, – ответила она, смеясь и протягивая изящные руки для приветствия, – мне весьма приятны ваши слова, которые свидетельствуют о прекрасных манерах, кои я ценю, но я никак не могу назвать вам свое имя и уж тем более – показать лицо. Именно поэтому слуги провели вас в мои покои иным путем, чем прочих визитеров. Я, как вы могли догадаться, принадлежу к высшим кругам этого города, и, поверьте, только ваши исключительные заслуги укрепили во мне отвагу вас принять. Но оставим светские любезности, капитан Гарц, ибо рассвет прогонит эту ночь так же, как и любую другую.
Кровать оказалась гораздо более мягкой, чем та, что ждала меня в тот день, а тело прекрасной незнакомки, которая очень скоро перестала быть столь уж незнакомой, было бесконечно более мягким и нежным. Эта ночь оказалась самой короткой из тех, что прожиты мною, и – самой жаркой. Утехи любви сменялись разговорами, а потом вновь уста смолкали. Моя дама, любопытная, как все женщины, желала, чтобы я изложил ей по порядку всю мою жизнь, о которой ей уже было кое-что известно: с какого времени я капитан, сколько человек у меня в команде, что у меня за корабль, могу ли я перевозить пассажиров и в каком количестве, как управлять судном. Я удовлетворил ее любопытство исчерпывающими ответами, она же, как я ни настаивал, так и не открыла мне ни своего имени, ни лица, хотя тело было открыто для страстных поцелуев и волнующих ласк.
Негромкая песнь жаворонка возвестила о скором прощании. Перед тем как расстаться, моя дама пообещала, что на следующую ночь пришлет за мной слугу, дабы тот отворил калитку в стене. Она заставила меня поклясться, что я не стану рассказывать о нашем свидании никому, во всяком случае на Майорке, ибо считала, что взять с меня слово молчать всегда и везде невозможно, поскольку, как она могла заключить, я получаю удовольствие от своих рассказов не меньше, чем от самих дел. Не имея возможности осмотреться, я покинул виллу через тот же потайной ход, что вел в сад, сопровождаемый теми же слугами. Когда я вышел на улицу, мальчик, что так недавно преследовал меня, вручил мне кошелек, полный монет, – подарок своей госпожи, отказываться от которого я посчитал дурным тоном.
Взволнованный происшествиями этой ночи, я, как только открыли городские ворота, вернулся на «Лебедь». На то, чтобы восстановить силы, понадобилась всего пара часов сна, но день в ожидании вечера тянулся бесконечно. Пока я следил за тем, чтоб мои подчиненные хорошо выполняли свою работу, голова была полна воспоминаниями о прошедшей ночи. Любая вещь напоминала о моей даме. Оливковое масло в глиняных кувшинах было того же цвета патоки, что и ее волосы – длинные и тяжелые на ощупь, казавшиеся мне то русыми, то темно-медовыми.
Когда пришло время, я отправился, сжигаемый страстью, к стене, окружавшей сад, с твердым намерением узнать, в каком точно месте открывается потайная дверь и какие дома расположены рядом. Хотя я и обещал не рассказывать никому на Майорке о нашей встрече (а я человек слова), мне хотелось узнать, кому принадлежит сей сад, и выяснить каким-нибудь образом там, где мне могли бы объяснить, куда идет ход, по которому меня вели. Но у меня почти не было времени, чтобы сосредоточиться на чем-либо или чтобы толком сориентироваться, потому что, как только я подошел к калитке, мне открыли.
– Добро пожаловать, капитан Гарц! – произнес слуга. – Наша госпожа ждет вас.
Молча улыбаясь, служанка, сопровождавшая меня накануне, взяла меня за руку и снова повела через сад и апельсиновую рощу к гроту, откуда начинался тайный ход, который на сей раз показался мне длиннее и холоднее. Когда мы вышли из него, у меня создалось впечатление, что это какое-то другое место, потому что дыхание моря, смешанное с запахом подгнивших водорослей и ракушек (которое, как вы понимаете, я не спутаю ни с чем) проник во все мои поры, а слух уловил его глухой и темный рокот в прибрежных скалах.
– Мы должны подняться по довольно крутой лестнице, капитан Гарц, – сказала моя провожатая. – Будьте внимательны!
Я насчитал шестьдесят ступенек, разделенных четырьмя площадками, на которых девушка останавливалась, чтобы передохнуть немного. На последней площадке она толкнула какую-то дверь.
– Капитан Гарц, прошу меня простить, но моя госпожа обязала меня завязать вам глаза. Здесь несколько светлее, а вы знаете, что вам не разрешено видеть сеньору.
У меня не было иного выхода, кроме как подчиниться. Мне на глаза наложили повязку, сделанную, должно быть, из шелка, поскольку прикосновение ее оказалось нежным, и оставили одного. До моих ушей доносилась спокойная мелодия – в комнате кто-то играл на лютне. Вдруг моя возлюбленная обратилась ко мне:
– Доброй ночи, капитан Гарц! Надеюсь, это место покажется вам столь же приятным, что и вчерашнее. Подойдите же!
Я сделал три или четыре шага по направлению к голосу, разведя руки в стороны, – не столько для того, чтобы обнять свою даму, сколько чтобы не наткнутся на что-нибудь. По правде сказать, я чувствовал себя сбитым с толку и смешным. Мне захотелось сорвать повязку и, оставив все правила хорошего тона, немедленно овладеть ею с открытыми глазами. Ее рука коснулась моей и остудила мой пыл.
– Присаживайтесь, капитан! – сказала она, помогая мне сделать это. – Если хотите, я сыграю вам. Вам нравится музыка?
Я сказал неправду. Привычный к бесконечному гулу моря, я не знаю иной музыки, кроме шума волн. По правде говоря, я не большой любитель музыки. Оттягивать то, ради чего я был сюда призван, казалось мне, ей-богу, надувательством. Однако, как подобает в таких случаях, я притворился и потому ответил:
– Очень, сеньора! Музыка возвышает душу и смягчает печаль.
– Но иногда она лишь углубляет страдание, – сказала она.
Произнеся это, моя возлюбленная печально вздохнула.
– Вы желаете отведать чего-нибудь, капитан, или, может быть, испытываете жажду?
– Нет, сеньора, лишь одно у меня неутоленное желание и только один голод меня мучает… Вы!
– Имейте же терпение, еще рано! Мне так нравится слушать ваши рассказы о море!
Я довольно долго развлекал ее своими морскими байками. Она внимательно меня слушала. Иногда, заинтригованная, моя госпожа расспрашивала о далеких портах, которые знала лишь по названиям, так как, казалось, очень интересовалась путешествиями и плаваниями.
– Сеньора, – сказал я, когда уже был сыт рассказами и пояснениями, – не длите более мои мучения! Позвольте моему рту замолчать, и пусть заговорит моя бурлящая кровь!
И, как и в прошлую ночь, мы начали нашу бескровную битву на том ложе, на котором сидели. Уже почти наступил рассвет, когда она уснула, нежно положив голову мне на грудь. Тогда я понял, что настал, наконец, момент снять повязку с глаз. Со всевозможным старанием, почти не шевелясь, я ослабил узел и поднял ткань на лоб.
Всего несколько секунд я смотрел на нее, но запомнил на всю жизнь. И вовек не смогу позабыть, потому что видел, думается, истинно райское создание. Лицо ее, освещенное слабым светом луны, которая уже была готова исчезнуть с неба, являло собой совершенные пропорции. Лоб был высок и бел, как, впрочем, и весь лик, казавшийся почти прозрачным, словно пена волн. Длинные и густые волосы цветом напоминали скорее шафран, нежели патоку. Брови походили на два небольших лука, изготовившихся выстрелить стрелами глаз. Глаза же были прикрыты веками, а потому не знаю, какого они цвета. Пухлые губы – розовы и нежны. Тело, казалось, сошло с тех гобеленов, что я видел в одном дворце в Венеции, столь оно было совершенным. Я умолчу о ее ступнях, поскольку их чудесная молочная белизна заслуживает особого разговора. Как две горлицы – нежные и теплые – дремали они на подушках из тафты, разбросанных по софе, и я не мог побороть искушение целовать их, как целуют, поклоняясь, священную реликвию. Нет, увиденное не разочаровало меня. Напротив, лишь подогрело мое желание сделать это прекрасное тело еще раз моим, чтобы вновь вкусить наслаждение.
