– За неделю до нее. Обмывал с сослуживцами очередное звание.

Каламбет был самым старшим из троих.

Войну начал капитаном, под Харьковом. За отход с позиции был разжалован в лейтенанты и после этого сам напросился в штрафбат, где дорос до заместителя командира батальона. Орешкин же до недавнего времени являлся ротным, штаб возглавил на подступах к Бреслау. За время совместной службы все притерлись друг другу, отношения были можно сказать, дружеские.

Вскоре выехали к перекрестку, по булыжникам цокал копытами эскадрон казаков.

Сразу за командиром в первом ряду растягивал меха гармошки чубатый парень в кубанке

Ты ждёшь, Лизавета,

От друга привета.

Ты не спишь до рассвета,

Всё грустишь обо мне.

Одержим победу,

К тебе я приеду

На горячем боевом коне!

душевно выводил чистый высокий голос

Одержим победу,

К тебе я приеду

На горячем боевом коне!

дружно потягивала еще полтораста глоток.

– Хорошо, поют черти, – притормозил Лосев, пропуская всадников, и свернул направо.

– Точно Мензельштрассе, – указал Орешкин на надпись готической вязью на стене разбитого до нижних этажей дома.

– Эта вроде целее других, – оценил с заднего сидения Каламбет.

Многие дома на улице действительно сохранились, как и трамвайные пути с посеченными осколками деревьями вдоль нее. На некоторых зеленели листья. Людей на тротуарах было чуть больше, транспорта меньше. Часто попадались открывшиеся магазины и лавки. Иногда – «блошиные рынки». Там что-то меняли, продавали и покупали местные обыватели.

– Хозяйственный все – таки народ фрицы, – косился на них Лосев. – Вчера воевали, сегодня уже торгуют.

– Это силезские немцы. Изначально, в десятом веке, Бреслау звался Вроцлавом, и тут жили поляки. Затем их вытеснили германцы, – со знанием дела сказал Орешкин, в прошлом студент истфака.

– Тогда ясно, почему город передаем «ляхам»* – хмыкнул Каламбет. – Они дадут этим силезцам жизни.

– Что – что, а загребать жар чужими руками умеют, – согласился Лосев.– Те еще вояки.

Союзников все трое не уважали, на что имелись причины.

Во время Висло – Одерской операции армия Войска Польского особой отваги не проявляла, а порой срывала поставленные перед ней задачи. При наступлении на Сандомирском плацдарме в составе 1-го Украинского фронта, ее части не смогли прорвать на порученном участке немецкую оборону. За них это сделали штрафники. Тогда батальон Лосева потерял половину личного состава, и он после боя дал в морду польскому комполка.

На следующий день остатки штрафбата перебросили на другой участок, операция продолжалась. После ее окончания батальон пополнили и дивизия, которой был придан, в составе других двинулась на Бреслау. История последствий не имела.

– Вроде то, что нам нужно, – сказал Орешкин, заметив на одном из зданий справа, вывеску «Restauracja Konspira».

Юркая машина пересекла трамвайные пути и, развернувшись, подъехала туда.

У тротуара стояли трофейный «опель» и наша «эмка», припарковались рядом. Лосев заглушил двигатель, вышли из кабины, одернув гимнастерки с портупеями, направились к двери. За ней были небольшой холл.

Сдав фуражки гардеробщику, поднялись по ступеням на второй этаж в зал. Под высоким потолком плавал табачный дым, слышался веселый смех и звяк приборов. В центре на небольшой круглой сцене аккордеонист со скрипачом исполняли вальс Шуберта.

– Ничего шалман, прямо как у нас в Одессе, – растянул в улыбке губы Каламбет.

Рядом тут же возник сухонький официант в белой накрахмаленной куртке, – цо паны бажают?

– Выпить и поесть, – ответил Лосев.

– Пшепрашем, – указал рукой на освободившийся столик у окна, с которого второй убирал посуду, а когда гости расселись, поспешил выполнять заказ. Спустя короткое время на столе появились холодные закуски, домашней выпечки белый хлеб и графин янтарной зубровки. Каламбет, вынув пробку, тут же наполнил стаканы.

Молча сдвинув, выпили, налегли на закуску.

Как только все съели, официант доставил горячее – красный наваристый борщ и рубленые бифштексы с молодым картофелем посыпанным укропом. Под них приняли по второму.

– Да, так жить можно, – когда закончили обед, оценил Орешкин.

Заказав по чашке кофе, расплатились, дав официанту на чай, закурили и с интересом оглядели зал.

Народу в нем хватало. Советские офицеры различных родов войск, в том числе военные моряки, их польские союзники и даже гражданские. Одни были с женщинами, другие без, все раскрасневшиеся и оживленные.

Веселье нарушило появление польского патруля – офицера в чине поручика и двух солдат в конфедератках* с красными повязками на рукавах. Махнув музыкантам рукой (те прекратили играть) старший громко объявил о проверке документов.

Несмотря на окончания войны в городе по ночам стреляли, действовал комендантский час, и солдат поодиночке не увольняли. Бегло просмотрев документы у двух польских жовнежей с дамами за соседним столиком, патрульные подошли к Лосеву с товарищами.

– Предъявите ваши, – сказал на русском поручик.

Был он среднего роста, угрюмый и с тяжелым взглядом.

Все трое извлекли из нагрудных карманов гимнастерок и протянули удостоверения начальствующего состава РККА*. Сверив фото на них с лицами и полистав, Лосеву с Каламбетом вернул, а последнее задержал, – непорядок.

– В смысле? – удивленно поднял брови Орешкин.

– Судя по погонам, вы капитан, а в документе значится старший лейтенант.

– Месяц назад присвоили, не успел сменить.

– А еще похожи на одного разыскиваемого, – процедил поляк. – Попрошу проехать в комендатуру.

– Слушайте, вы, – закипая гневом, поднялся со стула Лосев. – Это мой начальник штаба и никуда он не поедет, – отобрав удостоверение, вернул Орешкину.

– Цо?! – пошел пятнами по лицу.– Забираю всех троих! И стал расстегивать кобуру.

Не успел. Лосев сгреб за плечи и выкинул в открытое окно.

– Матка боска! – донесся визг, за ним шлепок.

Один патрульный лапнул на груди ППШ*, – не вздумай, – выхватили пистолеты Орешкин с Каламбетом.

Кругом наступила тишина.

Все трое покинув зал, быстро спустились по ступеням вниз и, прихватив в гардеробе фуражки, оказались на улице. Под окном, на тротуаре, прохожие поднимали поручика. Голова у того болталась, кто-то звал врача.

Запрыгнули в «джип», взревел мотор и, развернувшись, он покатил обратно.

– Вот суки, испортили обед, – пряча удостоверение в карман, сказал Орешкин.

– А ловко ты его комбат,– рассмеялся Каламбет. – Надолго запомнит.

Минут через двадцать, миновав центр, выехали на южную окраину.

В десятке километров от нее, в лесу рядом с озером, в брошенном эсэсовцами военном городке дислоцировался батальон. Его списочный состав составлял шестьсот человек, после штурма осталось триста двадцать пять. Остальные, искупив вину, погибли или лежали в госпиталях.

Часовой, подняв шлагбаум, козырнул. «Джип» вкатился на территорию и, описав дугу, остановился перед затененным соснами особняком с красно – черепичной крышей. Внизу находился штаб, на втором этаже жили офицеры. Перед зданием серел плац, по сторонам несколько казарм. У них слонялся, дымил махоркой и загорал на травке переменный состав. На спортивной площадке босяком гоняли мяч две команды.

Выйдя из машины, все трое зашли в штаб, дежурный доложил, – товарищ майор! Происшествий в батальоне нет. Личный состав отдыхает.

– Добро, – кивнул Лосев. Поднялись на второй этаж.

– Может, искупнемся? – предложил Орешкин, когда шли коридором. – Вон как запылились. И чихнул.

– Не помешает, – толкнул одну из дверей комбат. – Встречаемся внизу.

Комната, которую занимал, имела два окна и всю нужную для проживания мебель. При драпе оставили бывшие хозяева. Расстегнув ворот гимнастерки, Лосев определил на вешалку планшетку, взял с умывальника кусок мыла и, завернув в вафельное полотенце, направился обратно.