Одно, по крайней мере, казалось очевидным: под новым генсеком, в отличие от его предшественников, придется жить (и служить) долго, хотя бы из-за его неприличного по кремлевским стандартам молодого возраста – ему едва исполнилось 54 года. (Правда, тогда еще никто, включая самого Горбачева, не мог себе представить, что отведенный ему срок окажется таким коротким.)
Должность генсека превращала Горбачева, возможно, в самого могущественного политического руководителя на международной арене. В отличие от его западных партнеров, он не должен был опасаться ни политической оппозиции, любые проявления которой в зародыше подавляли созданные для этого «органы», ни нападок или расследований со стороны независимой прессы, ни заботиться о перспективах собственного переизбрания, поскольку полученный им пост был пожизненным. Ему не грозили ни процесс импичмента в духе Уотергейтского, ни сюрпризы новых выборов.
На международной арене Советский Союз, надежно прикрытый своей военной мощью, и в особенности ядерным щитом, комфортно расположился в одном из двух кресел властителей мира – статусе, который он делил только с американским лидером западного мира.
Советское господство над Восточной Европой и разделение Германии казались увековеченными. Принятый в 1975 году Заключительный акт Хельсинкского совещания, в то время считавшийся выдающимся достижением советской дипломатии, стал подписанным Западом нотариальным свидетельством закрепления раздела Европы, одобренным в 1945 году в Ялте.
Западная Европа на всякий случай была взята на прицел советскими ядерными евроракетами СС–20, а Берлинская стена превратилась практически в привычную часть европейского ландшафта, почти столь же незыблемую, как кельтский Стоунхендж эпох неолита или остов Колизея.
Характеризуя стратегическое влияние СССР в эти годы, канцлер Российской империи XVIII века Александр Безбородко, мог бы, будь он жив, прошептать в уши советским руководителям ту же лестную фразу, которой он ублажал слух Екатерины Великой: «Ваше Величество, будьте уверены, ни одна пушка в Европе не может выстрелить без Вашего согласия». Он мог бы при этом заменить слово «Европа» на «весь мир».
Однако, заняв место на «Высоте», новый руководитель партии и страны Горбачев, как, кстати, и многие из его коллег, жившие и работавшие в «глубинке», отдавал себе отчет в том, что за впечатляющим фасадом мировой сверхдержавы скрывался пейзаж кризиса и упадка, ставший результатом 60-летних усилий по реализации утопического большевистского проекта.
К началу 80-х страна, претендовавшая на то, чтобы возглавить прогресс человечества, все больше отставала от современности. Неуклонно расширявшийся разрыв между универсальным историческим временем и внутренним «советским летоисчислением», в котором была обречена жить огромная страна, не мог существовать бесконечно.
Оптимистический прогноз Н. С. Хрущева, сформулированный в его докладе на XXI Съезде партии: «к 1967 году, а может быть даже еще раньше, Советский Союз выйдет на первое место в мире как по цифрам абсолютного производства, так и по показателям на душу населения, что ознаменует историческую победу социализма в мирном соревновании с капитализмом», – к 70-м годам был благополучно забыт. Патриарх американской советологии Джордж Кеннан писал: «Большевики всерьез верили в то, что они открыли антизападный вариант модернизации, но эта иллюзия выдохлась после того, как в 70-е годы страна вошла в период длительной стагнации».
Экономика одной из богатейших стран мира находилась «на искусственном дыхании», полностью завися от торговли ее природными ресурсами. Экономический рост фактически прекратился. Если в 1966–1970 годах темпы роста советской экономики достигали 7,8 %, то в 1971–1975 годах они опустились до 5,7 %, в 1976–1980 годах – до 3,2 и до 2,7 % в 1981–1985 годах, приближаясь к нулевому и даже «отрицательному росту», означающему системный кризис.
Сельскохозяйственное производство этой исторической мировой «житницы» было не в состоянии прокормить собственное население, выживавшее за счет закупок продовольствия в обмен на нефть и газ, а также труда на приусадебных участках. И поскольку в это время мировые цены на нефть упали до 12 долларов США за баррель, страна потеряла две трети прежней выручки от ее экспорта.
Советская наука и технология, подчиненные потребностям оборонного сектора экономики, с каждым годом все больше отставали от мирового уровня, сдавая свои позиции в международном научном и техническом соревновании одну за другой. В 1960 году лучший советский компьютер по своим характеристикам отставал от лучшего американского на девять лет, пять лет спустя разрыв составил уже четырнадцать лет.
Результатом узурпации власти партийной элитой, никому не подчиненной и не подотчетной, была атмосфера духовного и политического гнета, невозможности свободных слова и прессы, подавления большинства гражданских свобод, начиная с права выбора собственных руководителей и запрета на выезд за границу.
Можно сказать, что из-за специфики своей истории Россия стала площадкой для постановки эксперимента по определению предельного срока жизни утопии «в одной отдельно взятой стране».
Выиграв Вторую мировую войну, Советский Союз проиграл мир, потому что заложенная в его фундамент изначальная большевистская модель, рожденная войной, сначала мировой, а потом гражданской, в условиях мирного времени оказалась нежизнеспособной. Приспособленная больше для ведения «перманентной войны», чем «перманентной революции», она неизбежно провоцировала новые баталии – гражданскую, классовую, войну с врагами народа, «холодную войну».
По мере того как образованное, современное, не уступающее Западу советское общество погружалось в маразм, все больше отставая от мировой науки, экономики и исторического времени, заживо забальзамированное руководство страны имитировало управление второй по значению мировой державой. Ради этого, отрывая средства от развития экономики и удовлетворения социальных нужд населения, оно перекачивало их в единственную сферу, в которой СССР имел шанс состязаться с Западом, – оборонный бюджет.
Военно-промышленный комплекс поглощал колоссальные ресурсы, энергию и творческий потенциал самых квалифицированных кадров, на оборону работало до 90 % научных кадров. В начале 1985 года ни одна другая страна в мире не тратила на оборонные нужды такую долю национальных богатств в расчете на душу населения, как Советский Союз.
На обслуживание запросов ВПК и подготовку к гипотетической новой войне с неясным противником уходило от 40 до 60 % валового национального продукта. Несмотря на видимую сверхвооруженность СССР, эта ситуация вела на деле к ослаблению нашей безопасности и фактически разоружала страну перед лицом быстро уходивших вперед соперников, лишая возможности противостоять реальным новым вызовам, а не архаичным угрозам прошлых войн.
Превратившись в громадный военный лагерь, который должен был устрашать остальной мир, Советский Союз представлял угрозу и для собственного населения. Идеологический и стратегический экспансионизм этого супервооруженного колосса неизбежно генерировал атмосферу конфронтации, направленной во все стороны, регулярно провоцируя опасные международные кризисы.
Стоит в этой связи напомнить образ, приведенный Генри Киссинджером, который сравнивал поведение лидеров двух сверхдержав с дракой двух то ли слепых, то ли завязавших себе глаза гигантов, размахивавших в воздухе дубинами. О чем Киссинджер не сказал, так это о том, что этим опасным занятием двое громил занимались, находясь в стеклянном доме, вооруженные к тому же ядерными дубинами.
При этом, не довольствуясь статусом-кво в противостоянии со своим историческим соперником – США, кремлевские правители, считая, что они могут воспользоваться стратегическим отступлением Америки после унижения во Вьетнаме и краха шахского режима в Иране, решили передвинуть пограничные столбы на линии разграничения зон влияния с Западом, пустившись в авантюру афганской войны.
