Но дело не в фильме, а в самом факте посещения летнего училищного клуба. Просмотр фильма тоже ритуал.

Первыми проходят и занимают лавочки задних рядов курсанты четвёртого курса. Они вальяжно рассаживаются, снимая ремни с портупеями. Расстёгивают ПШ и кладут рядом фуражки.

Вторыми заходят курсанты третьего курса, сняв пилотки и ремни, занимая места перед выпускниками.

Далее заполняет места второй курс. Они, сняв головные уборы, позволяют себе расстегнуть только крючки и верхние пуговицы на воротничках ХБ.

И наконец-то торжественным строевым шагом, поднимая пыль в летнем клубе, занимает самые ближние к сцене ряды первый курс.

Их батальон по команде старшины садится. Тут же следует команда старшин рот:

– Отставить!!!

Первогодки вскакивают, и… вновь по команде садятся.

– Встать, сесть, встать, сесть…

– Хорош! Завязывай! – орут на старшин первого курса с галерки курсанты третьего.

Выпускники стучат кулаками по стене кинобудки:

– Крути шарманку, сапожник!

Гаснет свет.

В стрекот сверчков и скрип лавочек нежно вливается звук запустившегося кинопроектора. Тыр-тыр-тр-тр-тр-тр. Луч света, пробиваясь сквозь облако сигаретного дыма, пущенного четвёртым курсом, проходит редкие дымки третьего. Скользит по чистой глади, пролетая над лысыми головами второкурсников, дрожит от чавканья первого (вечно голодные первокурсники нахватали хлеба в столовой, и теперь в темноте дружно его поедают). И наконец-то… под треск кинопроектора, стрекот сверчков, чавканье и чмоканье первокурсников, световой луч ударяется в экран.

Бах!

Под расползающийся и заунывный звук классической музыки фильма во весь экран появляется долгожданная надпись:

«Ч А П А Е В»

– У…У..У! – недовольно доносится с первых двух рядов.

– Блин… Опять про море!!! – разочарованно подхватывает середина зала.

– Ура! – взрывается галерка.

Курсанты-выпускники подкидывают вверх фуражки, тени которых словно салют отображаются на экране.

Будущие лейтенанты смотрят любимый фильм в сотый и в последний раз.... Ура!

Наш четвертый курс в шутку называют: «Спасибо Катьке, что продала Аляску» (хотя все прекрасно знают, что продала-то Аляску не она, а её внучек. Но Катька звучит как-то торжественней). Третий курс кличут «Приказано выжить». Второй —

«Без вины виноватые». Первый же – «Хождение по мукам».

По ходу демонстрации фильма начинается традиционный спектакль. Из темноты доносятся реплики и смех выпускников.

– Тише, Петька! Мужик же рыбу ловит! Распугаешь!

– Да отпусти ты его, брат ведь помирает! Ухи просит!

При порыве плёнки весь зал взрывается как глубинная бомба. Крики, улюлюканье и свист режут уши.

Вновь запускается проектор, и фильм продолжается…

– Тыр-тыр-тр-тр-тр-тр. …

Весь зал поёт вместе с героями гражданской войны:

– Ты добычи не дождёшься, чёрный ворон, я не твой…

Кто-то кричит спящему часовому:

– Проснись! Ты серешь!

Другие голосят:

– Греби, Иваныч! Врёшь, не возьмёшь!

А кто и белому пулемётчику подсказывает:

– Куда лупишь?!!! Прицел смени! Двоечник!

После того, как над героем гражданской войны смыкаются воды Урала, четвёртый курс хором запевает:

– Вы жертвою пали в борьбе роковой, в любви беззаветной к народу…

Тут уж замполиты и командиры не выдерживают, и в летнем кинотеатре врубается свет.

– Выходи на построение…

Но вернемся, однако, в казарму…

Насыров, поднимаясь и всматриваясь в темноту аллеи, произносит:

– Все. Отпели. Давай, дуй на тумбочку. Вон кто-то крадётся.

Барсуков, поднимаясь, проходит к посту дневального. И вовремя. В казарму влетает помощник дежурного по училищу с двумя звёздочками на погонах.

– Почему с поста ушли?

– С какого поста? С тумбочки, что ли? – ехидно улыбается Олег.

– С тумбочки, с тумбочки! – и, повернувшись уже к дежурному по роте: – Дежурный! А ты куда смотришь? – злясь, выговаривает лейтенант.

– Это тумбочка ушла, пока мы песню слушали, – парирует сержант и, обращаясь к тумбочке, пнув её сапогом, приговаривает:

– Ещё раз так сделаешь, порублю на дрова! Поняла? Сестра Буратино!

Лейтенант плюет под ноги и, выходя из казармы, ворчит:

– Салабоны долбанные, связываться не хочется.

Товарищ лейтенант сам в прошлом году вышел из стен нашего родного училища. Но кормить комаров в тайге или гонять скорпионов в пустыне не захотел, вот и остался курсовым офицером. Им же, выпускникам нынешнего года, у которых нет отцов-генералов, богатых и высокопоставленных родственников, корячились самые дальние гарнизоны. Потому и смотрели будущие офицеры на лейтенанта свысока, как на штабиста и приспособленца, уважая только тех курсовых, которые прибыли из войск, отслужив честно свою пятилетку на задворках нашей любимой родины.

По курсантским меркам, вообще-то, он старше их всего на один год. Но лейтенант-то молодой! Обострять отношения и портить себе нервы с выпускниками «лейтеха» не захотел. Да и нужны ли ему чужие курсанты? От своих первокурсников голова кругом идёт. И лейтенант растворился в темноте аллеи.

***

В казарму со стороны заднего входа вошли два дневальных, которые были на ужине. Это курсанты нашего взвода – Коля Ткаченко и Иванов Сережка.

Наряд по роте состоял из трёх рядовых и дежурного – сержанта. Ещё была табуретка, которую мы выставляли на ночь, чтоб не стоять у тумбочки. А оправдывали сие нарушение устава подготовкой к государственным экзаменам.

Но сегодня внутреннему наряду ссориться с уставом было не с руки. Барсуков привез из города пол-литра.

– Микола, где хавчик? – спросил Барсуков вошедшего курсанта.

– В пожарном ящике. Там масло и хлеб.

– А что, мяса не было?

– Молочный день сегодня. И обязательно на мой день рождения, – горько усмехнулся Ткаченко.

Всех успокоил третий дневальный – Иванов Сергей по прозвищу Ванечка:

– Ладно, печеньем в клеточку закусим, у меня ещё и сало с посылки лежит. Так что закуси хватит.

– Так, тащи сало и вафли сюда! – улыбается Микола, подшучивая над Ванечкой, зная, что по курсантской неписаной традиции слово «вафли» произносить стрёмно, это кулинарное изделие все называют печеньем в клеточку.

Пока калякали, вдали вновь раздались строевые песни. Это батальоны и роты возвращаются из училищного клуба.

– А! Вот и наши косоглазые блеют! – смеясь, крикнул Ванечка, выбегая на крылечко.

– «Снегири», что ли, поют? – прислушиваясь, проговорил Коля Ткаченко, тоже направляясь к выходу.

Батальон, возвращаясь, пел под ритм походного шага., и было в этом что-то гражданское – разухабистое.

Сани с лета приготовь, приготовь,

Чтоб зимой не опоздать, опоздать.

Ведь с горы на гору хочет любовь

Все сугробы разметать.

Припев тянул весь батальон:

А щёки словно снегири, снегири,

На морозе все горят, все горят.

Кто-то снова о любви говорит,

Уж который год подряд.

Батальон на ходу перестраивался в ротные колонны и расходился по казарменным помещениям.

– Ноги вытирайте! Демоны! – заорал на входящих Барсуков.

Народ проходил мимо курсанта Барсукова, не обижаясь и не обращая внимания ни на него, ни на тряпку, лежавшую при входе в казарму. Они только что исполнили свой долг. Передали песню. На четвёртом батальоне не умрёт традиция училища.

Святыню из святынь угробят позже, когда места курсовых офицеров займут люди, далёкие от армии. Командовать училищем станут не «Кировцы», а выпускники других училищ, которым далеко наплевать на традиции Краснознамённого, и когда в военных училищах начнут готовить юристов, а не командиров. Да и все командно-военные переименуются в институты, а наше легендарное горно-копытное закроют. И останется только память, которую унесет с собой в могилу последний офицер, окончивший ОВВККУ. Вот ради этой памяти я и написал эту повесть.